C начала года некоммерческий сектор оказался в непростом положении. В чем его специфика? Фонды испытывают проблемы с финансированием?

Каждый масштабный кризис, независимо от его специфики, всегда ставит вопрос перед фондами, где брать деньги. В этом смысле нынешний ничем принципиально не отличается.

С начала этого года у многих фондов действительно по разным причинам снизились пожертвования. Отчасти это связано с техническими проблемами – блокировкой банковских карт, сбоями в работе платежных систем и т. п. Отчасти – с физическим отъездом людей, уходом многих компаний из России и, соответственно, сокращением ассигнований на программы социальной корпоративной ответственности. Оставшиеся компании в основном действуют на территории своего присутствия. Это тоже неплохо, но иногда недоступно для тех, кто работает на федеральном уровне.

Как некоммерческий сектор на это реагирует?

Во-первых, сектору пришлось снова обращаться к массовым жертвователям. Но сейчас это нельзя делать грубо, просто давя на жалость. Потому что массовый донор внезапно сам оказался в ситуации потенциального благополучателя.

Во-вторых, и я бы назвала это магистральным направлением, началось более плотное взаимодействие НКО с государством. Речь не только о том, чтобы подать заявку в Фонд президентских грантов, а о передаче эффективных решений в том числе. И здесь у меня есть надежда, что это не только поможет некоммерческому сектору пережить сложный период, но позволит выстроить систему взаимодействия между государством и НКО хотя бы в некоторых сферах.

О чем речь?

Раньше мы могли избегать сложного для всех вопроса о том, как должна быть ­устроена государственная система поддержки благополучателей. Где, какой чиновник, на каком уровне отвечает за решение тех или иных проблем, как наши решения могут быть встроены в государственную систему. Есть надежда, что это тот самый момент, когда придется дать ответы на эти вопросы.

Самим фондам тоже придется здесь сделать свою домашнюю работу. В частности, четко сформулировать ответы на важные вопросы: в чем может быть мой запрос во взаимодействии с государством, где я могу быть его партнером? Кто мой правильный контрагент на стороне государства, чтобы проблема, которой я занимаюсь, решалась? То есть это уже вопрос не столько финансового ресурса как такового, а вопрос привлечения, по сути, основного оставшегося ресурса – государства.

Это единственный ресурс? Вы не преувеличиваете?

Если вы посмотрите, кто сейчас все еще дает финансирование НКО, то увидите прежде всего Фонд президентских грантов и региональные конкурсы. Например, в Москве есть гранты мэра и Департамента социальной защиты. Ну и еще несколько крупных частных фондов, за которыми крупные корпорации и люди из первой сотни богатейших бизнесменов страны. Многие западные фонды, которые давали гранты в прошлые годы, ушли из России. Так что, скорее всего, государство как ресурс будет в жизни отрасли присутствовать все больше.

Частных доноров вы пол­ностью списали? Люди, которые с начала года покинули страну, были важным ресурсом для нашего некоммерческого сектора?

Важным. Особенно те, кто покинул страну в первую волну, еще в марте–апреле. Потому что зачастую у них было больше сбережений, наличных средств. Кроме того, в первой волне уехавших было какое-то число авторов разного рода благотворительных проектов, в том числе общественно значимых.

Но частных доноров я не списываю. Для некоторых фондов довольно значимая категория жертвователей – женщины возраста 60+, которые регулярно отправляют небольшие суммы. Это такая очень персональная история: хочу помочь, несмотря на то что пенсия не очень большая.

Вот это появление пенсионеров и людей предпенсионного возраста в благотворительности – невероятно интересный феномен, фантастически крутая история. Она однозначно про ценности, а не про престиж или удобство списания рекуррентных платежей.

Когда станет ясна полная картина последствий событий этого года для некоммерческого сектора?

Думаю, к середине будущего года, к лету. Уже понятно, что денег у фондов станет меньше. Но у меня здесь опять, как у оптимиста, есть две надежды.

Первая – на то, что фонды перестанут распыляться, отбросят второстепенные проекты, которыми они порой так увлекались, и сосредоточатся на том, что способно системно менять ситуацию в их целевой области. Хотя коллеги говорят, что я оптимист и произойдет обратное: фокус сместится на адресную помощь и «горящие» запросы. Моя надежда основана на том, что даже среди выпускников школы филантропии есть десяток среднего размера федеральных фондов, которые сохраняют фокус на системных изменениях.

Вторая – что принципиально вырастет уровень внимательности, вовлеченность, профессиональная компетентность сотрудников. В том числе из-за роста конкуренции на рынке труда. Что повысится уровень управленческого учета – понимания того, сколько и на что мы потратили, почему именно на это, что это нам принесло.

В общем, я надеюсь на повышение эффективности благотворительного сектора.

Стоит ждать консолидации сектора? Какие-то фонды уйдут?

Посмотрим. Здесь я вижу другую положительную тенденцию, необязательно связанную с кризисом, – это формирование связей между фондами, которые занимаются одной и той же или смежными темами.

В теории это тоже путь к повышению эффективности. Например, возьмите сферу коммуникаций. Вместо того чтобы каждому запускать какую-то собственную отдельную региональную пиар-кампанию, – в Кемерове, Омске, Новосибирске, где-то еще – не лучше ли всем сесть за один стол, посмотреть, где можно было бы, объединив бюджеты, сразу покрыть половину Сибири. То есть сэкономить деньги, повысить отдачу для всего сектора. Но это путь диалога, а для некоторых – усмирения эго.

То есть?

Вот, например, спрашиваешь у фонда портрет его донора, как они его себе представляют. Чуть ли не в каждой второй презентации: наш типичный донор – это женщина 35 лет с высоким уровнем дохода, работает в «Яндексе». Здесь каждый раз хочется задать вопрос «Яндексу», сколько у них таких женщин трудоустроено. Выяснится, что, скорее всего, вы всех этих женщин уже разделили между собой по нескольку раз. Просто кривой портрет.

И что с того?

Есть надежда, что кризис, связанный с ним дефицит ресурсов заставят многие фонды посмотреть в сторону реальности. Признать, например, что их донор – это тысяча пенсионерок из региона, которые реагируют, скажем, на призыв – условно – Стаса Михайлова, Игоря Костолевского или программы «Голос». Значит, фонду надо идти к этим звездам, а не обращаться к мифу о женщине средних лет из IТ-компании в своей голове.

Такая приземленность работы фондов – это тоже про эффективность операций, внимание к донорам, системное решение проблем. А не про то, что мы вот наплодим тут десятка три программ и размажем по ним тонким слоем весь наш усохший бюджет, потому что мы не хотим или не научились строить коммуникацию с разными жертвователями. А еще не желаем разговаривать с государством. В этом году Нюта Федермессер инициировала программу под эгидой Института советников по социальным изменениям при руководителях регионов РФ. Из тридцати слушателей минимум треть – государственные служащие. И я вижу, как шаг за шагом они инициируют изменения благодаря диалогу с НКО.

Новые лица, новые роли

Раз уж мы тут назвали нескольких известных медийных персон своими именами, как вам кажется, в текущей ситуации они еще могут быть тем самым ресурсом для фондов? Средством их коммуникации уже в новых условиях?

И да, и нет. Мне кажется, сейчас медийные лица, по крайней мере по отношению к благотворительности, притихли. Да и массовый ­донор, к ­которому обращались звезды до сих пор, сейчас в полной растерянности, так что просто не время для подобных обращений.

В этом смысле очень любопытно будет посмотреть, какими окажутся новые герои и появятся ли они вообще. А самое главное – на что фонды будут через такие большие коммуникационные кампании собирать.

Сами фонды сейчас практически полностью поглощены решением текущих операционных проблем. Но вот когда они хоть в какой-то мере их решат, перейдут на этап понимания своей стратегии и коммуникации, часть из них сможет найти или выберет для себя новый язык общения со своей аудиторией.

Какой?

Возможно, выйдут с новым посылом в духе «мы все преодолели сложный этап, который многому нас научил, давайте укрепляться, вкладываться в развитие нашей страны».

Вы могли бы сформулировать главные вопросы, которые всем нам – людям, обществу, некоммерческому сектору – стоило бы себе задать и ответить, чтобы область, о которой мы говорили, развивалась максимально продуктивно?

Здесь я хочу оттолкнуться от одного важного качественного изменения в благотворительности, которое произошло за те полтора десятилетия, что я в ней работаю. А именно: теперь любой человек может сделать благотворительность частью своей жизни так, как ему удобно. То есть я могу быть медийным лицом, донором, pro bono консультантом, кем-то еще в какой-то комфортной для себя форме и роли. Уделять этому столько свободного времени, сколько могу и хочу. Для этого теперь есть разный инструментарий, фонды, форматы. С этим можно связать и рост волонтерского движения, которое в последние годы у нас явно на подъеме. Соответственно, сама индустрия больше не в позиции, что ты можешь быть только источником денег или волонтерской помощи для фонда, а мы тебе указываем, где ты нам нужен.

В продолжение этой ремарки я бы и сформулировала три ключевых вопроса. Первый: какой выбор я делаю – помогать/не помогать, как именно и почему? Второй: как в этом сделанном выборе я сохраняю собственное благополучие – финансовое, эмоциональное и т. п.? И третий: если я знаю, как сохранить свою стабильность и благополучие, то где теперь зона моего влияния, чтобы я мог улучшить ситуацию вокруг себя?

В ближайшее время и фонды, и люди будут пытаться обрести себя в новой реальности, хаосе постоянных изменений. Но когда новая точка устойчивости будет найдена, начнется пересмотр ролей на всем общественном пространстве. В том числе в сфере помощи. Например, я не исключаю, что кто-то из бизнеса придет в сферу благотворительности. И наоборот, что кто-то из директоров фондов уйдет в другую профессиональную сферу. Кто-то из меценатов будет участвовать больше, в том числе интеллектуально или своим влиянием.

Инфраструктурные игроки должны и могут выступать здесь в роли площадки для диалога. Создавать пространство для всех вовлеченных, заинтересованных участников, которое будет не полем конкуренции, но сотрудничества. И это не суперпросто. Потому что диалог и командная работа – это не то, что есть в нашей культуре.