Самовоспитание через приключения

Одно из увлечений Виталия Езопова – коллекционирование старинных телефонных аппаратов – что называется, положено ему по должности. Г-н Езопов руководит компанией «Мастертел», одним из крупнейших телекоммуникационных провайдеров. Чем его манят такие непрофильные, казалось бы, хобби, как морская археология, развитие туризма по всей России и ведение эфира на столичной радиостанции, и что нового он узнает в результате о себе и людях, Виталий Езопов рассказал ­Sber Private Banking Outlook.

Про Музей истории телефонов в Москве

Коллекционировать телефоны я начал случайно: кто-то подарил мне два первых аппарата, потом я сам приобрел третий – и так втянулся. Телефон входит в десятку величайших изобретений, изменивших историю человечества, наравне с колесом. И сегодня мы понимаем, что, когда инженер и изобретатель Александр Белл получил патент на аппарат для передачи звуков на расстоянии, он запустил классический стартап, который у многих, в том числе у представителей научного сообщества, вызвал недоумение. «Зачем нам телефон, когда имеется телеграф?» – спрашивали его. И только упорство Белла, его вера в эту технологию позволили телефону выстоять и в итоге захватить мир. И сегодня мы знаем: те, кто контролирует коммуникацию, управляет информационными потоками, контролируют весь мир.

Без всякой лишней гордости скажу, что в нашем музее в Москве собрана крупнейшая в мире коллекция раритетных телефонных аппаратов и аксессуаров середины XIX – конца ХХ века. В ту эпоху каждая страна специализировалась на своей технике, а мы смогли собрать в одном месте полный спектр. В целом мы скупили почти все, что было возможно, на рынке. В частности, приобрели коллекцию частного музея телефонов в Швейцарии. Основатель собирал ее 50–60 лет, а теперь она доступна для осмотра в Москве.

Было время, когда я самолично охотился за новыми экземплярами. Некоторые появились у нас в результате не обычной покупки, а целой спасательной операции. Так было с аппаратом фирмы Alfred Graham & Co, специализировавшейся в конце XIX века на производстве корабельных телефонов. Почти вся их продукция затонула вместе с кораблями – лежит где-то на морском дне. Но в нашем музее есть целых два экземпляра! Один мы подняли с боевого английского линкора, потопленного немцами в Первую мировую войну. Спасательную операцию провели вместе с National Geographic. А второй наш телефон Alfred Graham – с «Титаника». Я купил его случайно в Швеции в антикварном магазине, посвященном интерьерам затонувших кораблей, – его владелец скупал старые суда, разбирал их на части и продавал как предметы интерьера. С «Титаника» у него было несколько артефактов, которые он давно распродал, а телефон остался – словно ждал, когда я найду его в Стокгольме, чтобы привезти в Москву, в наш музей.

Сейчас новые раритетные, уникальные экспонаты появляются нечасто. Но коллекция пополняется другим образом – за счет аппаратов знаменитых людей. У нас есть телефон Николая II, приобретенный в Лондоне, телефон Гагарина, а также средства связи наших знаменитых современников, например путешественника Федора Конюхова, с которым я дружу, и Рамзана Ахматовича Кадырова – я вхожу в Совет по развитию туризма на территории Чечни.

У музея обширная просветительская и образовательная программа. Так, несколько лет назад мы выпустили самую большую в мире энциклопедию об эволюции средств связи. Постоянно придумываем новые проекты и новые мастер-классы для детей и взрослых. Так что к нам надо наведываться постоянно, даже если основная экспозиция вам уже знакома. В прошлом году мы вошли в топ-20 самых посещаемых музейных институций Москвы в рамках программы олимпиады школьников «Музеи. Парки. Усадьбы». Это было большое достижение коллектива, наша гордость.

О журнале «Цифровой океан»

От этого проекта я получаю огромное удовольствие. Цифра как атом: может разрушать, а может созидать. Весь вопрос, в чьих руках находится технология, как она используется. На страницах журнала «Цифровой океан» мы учим не бояться цифровой трансформации жизни, рассказываем о сложных современных процессах простым языком. Обязательно уделяем внимание цифровому детоксу, пишем про путешествия, чтобы реальная жизнь никак не терялась за цифровыми историями.

Меня часто спрашивают: зачем я запустил именно печатный проект? Ведь сегодня время электронных СМИ. А потому, что наш журнал – для топовых читателей: владельцев бизнеса, топ-менеджеров, управленцев высшего звена. Это поколение Х – тех профессионалов, которые еще читают книги. Им важно полистать, ощутить телесный контакт с бумагой. Поэтому мы с благодарностью доставляем нашим читателям – всем губернаторам и мэрам основных городов, деловым партнерам, рядовым подписчикам –наш журнал.

Я очень вовлечен в этот проект. Немного пишу сам как автор, определяю политику как создатель журнала, участвую в заседаниях редсовета. Это не требует много времени, так как с нами сотрудничают ученые и крутые журналисты. Принимая личное участие в таком журнале, ты получаешь возможность постоянно узнавать новое, общаться с интересными людьми, смотреть в будущее и понимать, что там нас ждет, куда движется человечество.

Кстати, сегодня «Цифровой океан» уже не просто журнал. Вместе с ведущим Виктором Набутовым мы запустили в эфире радиостанции «Серебряный дождь» постоянную рубрику журнала – «Набутов здесь. Цифровой океан». Приглашаем в эфир интересных людей. Когда у меня есть время, я тоже принимаю там участие. Тем более что одна программа на «Серебряном дожде» у меня есть – «Игра по-крупному».

Об «Игре по-крупному»

Как и с Музеем истории телефона, все началось здесь случайно. Меня однажды спросили: «Хочешь раз в неделю поговорить в радиоэфире?» Я ответил: «Да легко». И был правда уверен, что уж с микрофоном я точно справлюсь. Написал себе заметки, но их хватило минут на 10 эфира. И пришлось придумывать оптимальный формат. Так появилась концепция приглашать к себе на беседу разных интересных людей и скорее слушать их, чем говорить самому. «Игра по-крупному» идет в эфире «Серебряного дождя» раз в неделю, во вторник вечером.

Про путешествия, RussiaDiscovery и Алтай как первый ноосферный регион в мире

Несколько лет назад я понял, что из-за работы многое упускаю в воспитании своих детей – у меня трое сыновей, – и начал с ними путешествовать, ездить по всему свету, что-то постоянно вместе преодолевать, а не просто любоваться красотами или валяться на пляже: сплавы, полеты, сафари, лодки, яхты. Приключения – один из лучших способов воспитания, а также самовоспитания.

Сегодня у меня компания RussiaDiscovery, которую мы выкупили у неэффективных акционеров и вместе с моим партнером Вадимом Мамонтовым активно развиваем. Вадим – второй после Федора Конюхова наш выдающийся путешественник. А RussiaDiscovery – № 1 в приключенческом туризме на российском рынке. Многие места, например плато Путорана в Красноярском крае, открыли как направления для путешествий именно мы. Сейчас активно продвигаем Карелию: построили глэмпинг на острове Хавус в заповеднике Ладожские Шхеры. А также раскручиваем удивительный по природе Кольский полуостров и недоступные, неизвестные Северные Курилы, где в отличие от Южных отсутствует какая-либо инфраструктура и нет возможности добраться на регулярном транспорте, только на корабле с Камчатки. Второй год у нас ходит судно «Академик Хромов», делает остановки на первозданных островах. Путь занимает от недели до двух.

Кроме того, я создал бизнес-клуб путешественников X-TEAM, в котором сейчас около 1000 членов – счастливых людей, которые любят открывать новые места. «Любим, развиваем, бережем» – такое его мотто. Часто наши путешествия совмещаются с деловыми активностями, например со встречами с местной администрацией. Это живое комьюнити, нетворкинг и, конечно, познание собственной страны и его вклад в ее развитие. Одно рабочее место в туризме – это семь рабочих мест в смежных отраслях. Это отличный способ быстро поднять экономику региона. Когда четыре года назад я начинал проект X-TEAM, про туризм вообще никто не говорил, а сейчас это уже приобрело статус нацпроекта.

Как бизнесмен и инвестор я занимаюсь развитием туризма в Республике Алтай. За концептуальную основу туристической стратегии мы взяли учение Владимира Вернадского о ноосфере, эволюционном состоянии биосферы, при котором разумная деятельность человека становится решающим фактором ее развития. И хотим сделать из Алтая первый ноосферный регион в мире. А идея ноосферы связана с коммуникацией, которой я много лет занимаюсь.

Я бы хотел построить на Алтае то, что сделано на острове Шпицберген в Арктике. Там имеется Всемирное семенохранилище, куда помещены более миллиона образцов семян. Но наш Алтай для сохранения самого ценного подходит даже лучше: там легче условия по логистике и транспортировке, а расположение идеально – в самом в центре Азии, крупнейшего континента мира. Но пока мы работаем над проектом сети апарт-отелей «Созвездие Алтая» – их строим с уважением к природе, в местах силы, с упором на медицинский туризм. Пожалуй, это проект под будущего меня – через 10–15 лет. Когда уже поутихнет внутренний драйв, устану куда-то постоянно бежать и что-то новое начинать, буду сидеть под звездным небом в апарт-отеле и вести умные беседы с интересными людьми, набираться энергии от них и космоса.

О русской Малефисенте

Одно из направлений, которое я развиваю, – девелопмент. Реконструируя здания в Москве и области, мы иногда делаем удивительные археологические открытия. Например, на границе Московской и Калужской областей был однажды найден зуб карликового мамонта.

Но, честно говоря, мне больше нравится не земная, а морская археология. В душе я немного пират. Мой никнейм в zoom – Morgan. И это не в честь банкира из банка Морган Стэнли, как можно было бы подумать, а с отсылкой к пирату Генри Моргану. Я занимался морской археологией, искал в морях сокровища. Обсуждал совместные проекты в районе Карибского бассейна с «королем кладоискателей» Мэлом Фишером.

Однако сейчас у меня другой проект. Несколько лет назад в Адыгее было найдено несколько странных черепов, принадлежавших неизвестному существу, похожему, судя по всему, на какого-то древнегреческого фавна. Один из черепов я приобрел. Планирую его полностью оцифровать, воссоздать внешний облик по методу Герасимова, дать ему голос с помощью нейронной сети. И получить «живого» персонажа, которому можно придумать историю. На Западе много таких странных фантазийных существ, пришедших не из фольклора, а рожденных именно массовой культурой: Хеллбой, Капитан Америка, Малефисента. Уверен, что наше адыгейское существо тоже имеет все шансы стать знаменитостью, обрести жизнь в кино и мультипликации. Уже есть предварительные договоренности с ведущим производителем анимационного контента. Будем делать из нашего адыгейскую Малефисенту, бренд, заведем ему соцсети, создадим NFT-версию и превратим в отечественного супергероя.

Виталий Езопов, генеральный директор «Мастертел»

Вертикальные игры

Андрей Волков получил звание «Снежного барса», пройдя пять высочайших вершин СССР, поднялся на Эверест и два других восьмитысячника, но больше всего гордится экстремально сложными восхождениями, которые даже не вошли в этот список, и еще полетами в вингсьюте. Для Sber Private ­Banking Outlook он рассказал о смысле и назначении высоты, об альпинизме духа и альпинизме как стартапе, а также об отказе от увлечений и о возвращении к ним.

Логика Гималаев

Я был жадным альпинистом и хотел попробовать все. Мне нравилась техническая работа лидера, того, кто первым прокладывает маршрут на сложном рельефе, например на отвесной стене. Рано став кандидатом в мастера спорта по спортивному скалолазанию, я хорошо с ней справлялся. Но судьба сделала выбор и затащила меня в команду, которая шла на высоту. Обычно альпинисты приходят к этому в более зрелом возрасте, а я попал на семитысячник Хан-Тенгри еще студентом, в 1983 году. За это пришлось поплатиться обморожением ноги, дело уже шло к ампутации пальцев, но мне повезло.

Высота в моем случае не была чисто логическим выбором. Однако сам альпинизм как действие – это в каком-то смысле стремление к высоте. Желание попробовать себя в больших горах присуще почти всем из нас. Начиная с 1950 года, когда французы распаковали с Аннапурной восьмитысячники, Гималаи заставляли лучших из лучших искать сложные высотно-технические маршруты. Достаточно вспомнить Эверест Криса Бонингтона и Макалу по западному ребру Робера Параго. В СССР тоже были достижения мирового класса, например южная стена пика Коммунизма. Этот маршрут никто не повторял уже лет 25. Именно к такой работе внутри суперколлектива меня и тянуло.

К тому времени, когда я пришел в альпинизм, уже нельзя было первым взойти на какую бы то ни было высочайшую вершину, чтобы совершить что-то серьезное, нужно было пройти сверхсложный маршрут. В моем личном табеле о рангах на первом месте два восхождения. На К2, хотя до вершины я тогда не дошел 600 метров. И семитысячник Чангабенг в индийских Гималаях – 1700 метров вертикального гранита. (Отмерьте в своем офисном коридоре 80 метров и попробуйте представить, что мы проходили это расстояние за 10 часов тяжелой работы. Всего 56 веревок, 17 дней в попытках правильно расположить свое тело и преодолеть силу гравитации. Поверьте, это очень драйвовое занятие.)

Конечно, экспедиции такого рода и подготовка к ним отнимают много времени. Иллюзия, что в жизни увлеченного горами человека есть какая-то гармония. Вместо нее – жизненный конфликт и сложный выбор. Он проявляется довольно рано, после первых четырех-пяти лет занятий альпинизмом, когда я начал работать, каждый сезон вставал мучительный вопрос предпочтений. Моя работа в НИИ атомных реакторов им. В.И. Ленина, где я был инженером-исследователем и руководил группой, тоже была очень интересной. Так что, с одной стороны, у тебя, говоря сегодняшним языком, есть проект в институте, с другой – тебя манят великие горы, и каждый отъезд становится драматичным. Никакого work-life balance нет и подавно, ты обязательно чем-то жертвуешь: книгами, фильмами, музеями, днями рождения, семейными вечерами, самой средой, в которой ты живешь и которая тебя радует. Я уж не говорю про работу, которой ты тоже собираешься заниматься на полную мощь.

В какой-то момент проекты на равнине перевесили страсть и азарт альпинизма. Последнее восхождение на восьмитысячник (Чо-Ойю, 8188 м) я совершил в 2002 году. Мы сделали его очень хорошо и динамично – три человека в альпийском стиле, то, что профессионалы называют fast&light. Но тогда я уже работал ректором в Тольяттинской академии управления, и это был крик души. Я будто бы вырвал это время для себя. А дальше работа, особенно в «Сколково», забрала меня целиком. Проекты победили, альпинизм отошел на дальний план. И только сейчас, уже после 60 лет, я возвращаюсь в горы.

Game, Play, Performance

Есть вечный вопрос, зачем идти в горы. Недавно на одном выступлении меня тоже спросили: «Ну а смысл-то какой?» Причем в подтексте звучало, что ерундой вы занимаетесь, нет бы сидеть в офисе и повышать уровень народного хозяйства. Самый известный альпинист в мире Райнхольд Месснер в одной из книг пишет, что, взойдя в очередной раз в одиночку на Нанга-Парбат по Рупальской стене, он вдруг осознал, что это, с одной стороны, Сизифов труд, потому что дальше ты будешь повторять этот путь еще и еще, а с другой стороны, это проект по исследованию самого себя. Когда ты добровольно оказываешься в такой предельной ситуации, то очень сильно растешь. Кому-то из великих французов принадлежит фраза, что альпинизм – это восхождение над собой, а не восхождение на груду замерзших камней где-то в стратосфере.

Сказано точно. Восхождение над собой – тот мощный смысл, который есть у этого занятия помимо его физических аспектов и помимо тщеславия. Мы становимся сильнее и крепче в первую очередь интеллектуально и психоэмоционально, но именно отсюда растут попытки найти альпинизму утилитарное применение. Однако, как искусство и литература, он существует для того, чтобы человеческий дух восходил над самим собой. Это высказывание звучит слишком громко, но я не хочу снижать его пафос.

Когда-то мои друзья по интеллектуальному цеху (философско-методологическая группа) сделали красивое и точное различение. То, что мы по-русски называем спорт, они разделили на game, play и performance. Game – когда мы играем по правилам, например в футбол. Performance — спорт высоких достижений, которым ты можешь зарабатывать. А play – это свободная игра, как у маленького ребенка с его игрушками. Альпинизм – это в первую очередь play. Мы играем с собой и горой, а формальные правила тут не действуют. СССР был единственной страной (и Россия ею остается), захотевшей на полном серьезе привнести в альпинизм логику «очков, голов и секунд». Но при этом горовосхождения не позволят вам зарабатывать на жизнь, если только вы не гид, и уж точно не дадут вам разбогатеть, как в теннисе или хоккее.

И может быть, хорошо, что альпинизм остается для многих чем-то иррациональным. Это не спорт, а искусство, стоящее на очень сложном техническом ремесле и сложной психофизике. Поэтому неудивительно, что со мной, студентом, впервые приехавшим в альплагерь в 1977 году, по горам ходили множество кандидатов и докторов наук, а первой ­советской экспедицией на Эверест руководил знаменитый физик Евгений Тамм. Эти люди хотели для себя еще одной формы самовыражения.

Конечно, когда случается трагедия, многие домоседы начинают возмущаться по поводу чьей-то якобы бессмысленной гибели. В таких случаях философ Александр Пятигорский говорил: «Вульгарно трактует». И мне тоже не нравится вульгарная трактовка, которую с готовностью выдает обыденное диванное сознание. Люди должны рисковать и сдвигать границу возможного. Если хотите, у человека должна быть «травма смерти».

Жизнь на равнине

Несмотря на то что альпинизм – это восхождение духа в гегелевском смысле, а не просто карабканье на вершину, многие способны находить применение высотным навыкам даже внизу. Горный опыт экземплифицирован, его нельзя автоматически переложить на другого человека. И все же, оглядываясь назад, я понимаю, что многие личные характеристики, способности и компетенции я приобрел именно в этом университете, а не в родном МИФИ или на многочисленных проектах.

Во-первых, ты работаешь со своей психофизикой, а не с чистой физиологией. Это расширяет диапазон твоих возможностей в жизни и пространство игры. Во-вторых, во многих бизнес-школах есть курс Human Resource Management and Organizational Behavior. Именно behavior раскрывается в альпинизме по полной программе. Когда человек стоит на грани, ты наблюдаешь, как он либо сжимается до биологического выживания, либо раскрывает неслыханные красоты своей души. И это не фигура речи, я видел такое много раз и в итоге поменял отношение к самому себе.

Альпинизм может исправить в нас наши собственные ошибки, избавить от простой человеческой трусости, жадности, от инстинктивного желания урвать первым и побольше. И тут нет ничего волшебного или возвышенного, просто в горах ваша взаимозависимость с другими членами команды становится куда более критичной, чем в офисе. Но при этом, как и в серьезной проектной работе, альпинизм требует длинной воли и выносливости.

К тому же эта воля понадобится вам еще внизу. Когда я организовывал с товарищами сложные экспедиции в Пакистан, Непал, Тибет и Китай, это было настоящим долгосрочным планированием в мультикультурном окружении. Договориться с людьми, собрать правильную команду, обзавестись снаряжением, уложиться в бюджет и сроки, обдумать все 1000 раз, достичь результата и сохранить жизнь и здоровье участников, построить следующий проект. Ближайший аналог – лидерская работа в стартапе, только добавьте к ней невероятную красоту гор.

Как и в бизнесе, в высотно-техническом альпинизме огромную роль играет замысел. Мысленное моделирование сначала на равнине в одиночку, потом с друзьями. Продумывание некоторых проектов, например Чангабенга или Нанга-Парбата, занимало минимум год. Это совершенно не рутинная работа, а сложное комбинирование множества факторов. И когда у тебя получалось задуманное, когда техническое, логическое, человеческое и командное сходилось в одной точке, то в моей системе координат это было самым большим источником счастья. И кстати, оно настигало тебя не на вершине, как показывают в кино. В реальной жизни ты уже через пять минут переключаешься на спуск, который чаще всего очень сложен и долог. С Чангабенга мы спускались три дня, и настоящее ликование началось только в базовом лагере или еще ниже.

Противоречие нашему существу

Бейсджампингом и полетами в вингсьюте я увлекся в 44 года. И мне до сих пор приходится отвечать на вопросы и сравнивать эти занятия с альпинизмом. Несомненно, их объединяет запредельный уровень объективной опасности, который выше, чем в мотогонках или нырянии в пещеры. Но в остальном эти виды спорта (или игры) – антагонисты, и каждый красив по-своему.

В бейсджампинге самый критичный процесс длится несколько секунд. Отделение от твердой поверхности – это что-то антиприродное, это психофизиологический блок. Сам полет в костюме-крыле дается легче, потому что человек уже способен себя нормально контролировать, но первые две-четыре секунды невероятно трудны. И это невозможно с чем-либо сравнить. Разве что с движением скалолаза на самом жутком участке самого сложного маршрута, которые во всем мире способны пролезть два-три десятка человек. Но альпинизм – это длинная работа. Поэтому, начав прыгать бейс, я был ошеломлен его красотой и открыл для себя новый мир, дающий самые сильные и чистые эмоции.

Сводить бейсджампинг к одному лишь выбросу гормонов, как это любят делать, нельзя. Здесь все тоже начинается с продумывания прыжка. А затем реализация плана в сверхсжатом времени и полет над прекрасными горными долинами Швейцарии, Италии и Франции. Эстетика тут играет важную роль, но начинать объяснения надо со слова «полет», с того, что противоречит нашему существу.

К этому противоречию надо относиться со всей серьез­ностью. Я не прыгаю бейс уже восемь лет и не уверен, что когда-либо к нему вернусь. Это невозможно делать на одном старом запале. Бейс требует культуры постоянных прыжков, а сама культура заставляет тебя все время искать что-то новое. И это диалектическая ловушка, которая рано или поздно приводит к аварийным ситуациям.

Мой уход из бейса назревал довольно долго. Я понимал, что не тяну уровень группы, с которой прыгаю. К тому же, как и в молодости, проявился конфликт с профессиональными занятиями. В итоге за 10 лет у меня накопилось всего 300 прыжков, хотя должно было быть около 1000, если ты хочешь оставаться на высоком уровне. Ради этого нужно было перестроить всю жизнь, что оказалось невозможно. А сами прыжки, которые я совершал, были на грани или даже за гранью моих возможностей. Тревожные звоночки и логика сказали мне: «Стоп».

«Другой масштаб»

Когда я сегодня смотрю на экстремальные восхождения, за которые дают награду «Золотой ледоруб» (и на некоторые полеты в вингсьюте), я первым делом завидую. Но затем, как реалист, я пытаюсь «надеть» это на себя и спросить: а я бы так смог? И честно отвечаю: совсем не уверен. То, что сейчас вызывает наше восхищение в Гималаях, недоступно пониманию простых людей и даже простых альпинистов. Быстрые восхождения в очень легком стиле без права на ошибку. Тут работают тактическое и сценарное мышление и выносливость, а не мышечная сила.

Несмотря на сверхвысокую степень риска, это не рулетка, и в целом ты хотел бы вступить в такую игру даже с учетом всех сложностей, но одного желания недостаточно. Я просто не смогу выдавать на горе ту же мощность, на которую был способен 30 лет назад. Но это признание не означает ухода на покой.

Совсем недавно я вернулся из Непала, где поднялся на Ама-Даблам (6814 м), одну из красивейших вершин в мире. Я увидел ее 31 год назад, когда мы делали разведку перед Эверестом, и с тех пор мечтал об этой горе. Мои компаньоны в этой экспедиции, конечно, были намного моложе, и я был рад понять, что способен выполнять на высоте не самую простую физическую и техническую работу. Быть в форме и совершать подобные восхождения по-прежнему доставляет мне радость. И хотя я понимаю, что замахиваться на что-то более сложное уже не надо, в планах остаются шеститысячники и семитысячники.

Эпизодически попадать в горы, как мне кажется, нужно не только альпинистам. Хотя бы раз побывать в Гималаях и пройти там трекинг я бы советовал практически всем. Это лучший способ представить себе, что такое «другой масштаб». Такое путешествие культурно расширяет человека, и для этого совсем необязательно лезть на высочайшие вершины. Гораздо важнее попробовать себя в разных средах и увидеть красоту, которая отличается от всего остального, что есть на Земле.

Андрей Волков, директор Института общественных стратегий МШУ «Сколково»