Широкая статистика по российскому технологическому сектору за прошлый год всем известна, выглядит удручающе. Реальное положение дел соответствует озвученным цифрам? Как развивались события, как их увидели вы?

Объективно, прошлый год, скажем так, не был прорывным для российского венчура. Как видно, первое полугодие для большинства игроков прошло под знаком осознания ситуации и спасения активов. После 24 февраля я видел, как люди останавливали сбор средств в фонды, ставили на паузу инвестиционные сделки до прояснения ситуации. По факту большинство игроков первые полгода выкинули из активной фазы. Затаились, выжидая, что будет дальше. Было не до новых сделок – решали, что делать со старыми. В частности, пытались разобраться, что делать с инвестициями за рубежом.

Так что такое по меньшей мере двукратное снижение числа сделок, сумм инвестиций было предсказуемо и объективно. К лету стало понятно, что быстро ситуация не разрешится и надо как-то начинать жить в новой реальности.
128 венчурных сделок
на общую сумму 1,1 млрд долларов, по данным Dsight, состоялись в России в 2022 году. Это на 56 и 57% меньше аналогичных показателей предыдущего года соответственно. Больше всего инвестиций в прошлом году было направлено в разработку программного обеспечения для бизнеса (449,4 млн долларов), технологии для HR (425,7 млн долларов), кибербезопасность (251,5 млн долларов) и телекоммуникации (192,6 млн долларов).
История, когда российские компании выстраивали бизнес-модели в расчете на выход на мировые рынки, в том числе привлечение иностранного венчурного капитала, закончилась? Теперь ты либо в России, либо уехал?

До специальной военной операции действительно была такая иллюзия – и у ряда основателей, и у инвесторов, – что вот мы сейчас вложимся в компанию в России, она несколько лет будет развиваться здесь, потом выйдет на международный рынок. То есть фактически большинство венчурных инвесторов пытались идти по накатанной схеме: купили долю в технологическом проекте, стартапе, а когда он вырастет, мы капитализируем свои инвестиции на западном, как правило американском, рынке – через привлечение денег американских фондов, сделки M&A в сторону американских корпоратов.

До сих пор в некоторых презентациях для инвесторов видишь, как российские фаундеры прописывают ту же самую модель: в этом году мы – в России, а со следующего – в Америке или Европе. Но такой конструкции больше нет.

Иными словами, остается жесткий бинарный выбор?

Да. Фактически получается, что теперь ты либо инвестор на российском рынке, либо ты в США и Европе. Усидеть на двух стульях уже не получится.

Если ты остаешься в России с точки зрения кусочка бизнеса, или жизни, или паспорта, то от возможности привлекать западное финансирование в свой проект ты, скорее всего, отрезан. Если же ты рассчитываешь на американский рынок, американских инвесторов, то придется сесть в самолет, ехать, получать вид на жительство, полностью отстраиваться от России, мимикрировать под локальных игроков. Точно не выпячивать свое российское происхождение. В отдельных странах тебя заставляют подписывать какие-то петиции, вынуждая выступить как бы с антироссийских позиций. Только в этом случае есть вероятность остаться в обойме. Но в каких-то случаях и это не работает.
До 10% сотрудников
российских IT-компаний, или примерно 100 тыс. человек, по словам главы Минцифры Максута Шадаева, выехали из России за прошлый год. При этом 80% из них продолжают работать на российские компании, находясь в дружественных странах.
Например?

Прошлой осенью мы все наблюдали за скандалом вокруг Immigram. Это британский стартап, сервис поиска специалистов по всему миру и содействия их эмиграции в Великобританию, с двумя российскими фаундерами.

Компания победила в одном из самых престижных мировых конкурсов стартапов Slush и должна была забрать приз – миллион долларов. Но тут поднялся шум, общественное недовольство. В общем, ни европейский ВНЖ, ни наличие штаб-квартиры в Англии, ни публичные уверения основателей в отсутствии у них каких-либо связей с Россией и их обеспокоенности по поводу ситуации на Украине, ни пожертвования в фонды помощи украинским беженцам, ни признание компании со стороны экспертов – не помогло ничего. Фаундерам пришлось отказаться от приза и сняться с конкурса. Сама компания при этом получила проблемы с привлечением новых раундов финансирования. Это один из примеров, вышедших в публичную плоскость. Но они далеко не единичны.

Назад в девяностые

Мы в России, так что давайте попробуем описать текущее состояние российского венчурного рынка. Что с ним сейчас?

Ситуация по-прежнему непростая. Но я считаю, что в этом году мы увидим отскок. Едва ли вернемся к уровню 2021 года, но ощутимо вырастем в сравнении с прошлым.

Откуда такой оптимизм?

По ряду причин. Во-первых, потому, что больше нет этого полугода бездействия – с лета все потихоньку начали выходить из ступора, набирать обороты. Во-вторых, общая ситуация стала гораздо более определенной. В-третьих, после ухода иностранцев в России стало гораздо больше пустующих ниш, которые ждут заполнения.

А именно?

Буду говорить про сферу IT, куда мы инвестируем. Более 300 млрд руб­лей – это деньги, которые зарабатывали на российском рынке ушедшие с него международные компании и компании с российскими корнями. Теперь если вы делаете похожие решения, то можете замкнуть часть этого выпавшего предложения IT-продукта на себя.

Есть ниши, которые за прошлый год выросли в пользу российских игроков в 5–10 раз. Например, с уходом Booking.com и Airbnb освободилась ниша трэвела. Ниша роботизации бизнес-процессов RPA, ушедший UIPath и прочие. Внезапно у нас возникло много быстрорастущих российских компаний, которые раньше могли выглядеть не очень интересными. Теперь это ракета. И, конечно, для инвесторов это очень интересно.
300 млрд рублей –
прошлогодняя совокупная выручка международных и российских IT-компаний, покинувших Россию.
С венчурным финансированием та же история?

Конечно, сильно просели сегменты M&A и первичных размещений IPO. Тот же Сбер, крупнейший игрок на рынке поглощений стартапов, в прошлом году тоже себя переосознавал. Они не покупали, а скорее подрезали свои небанковские активы, реструктурируя и продавая SberGames, Ситимобил и т.п. Да и весь российский фондовый рынок в прошлом году пребывал в пессимизме.

В общем, классический венчурный процесс по схеме «купил долю в компании, потом продал ее стратегу или вышел после размещения на бирже», который у нас и раньше не был отлажен, в прошлом году полностью остановился. Это, в свою очередь, неожиданно сместило интерес венчурных инвесторов в сторону дивидендных историй, куда они раньше не смотрели.

И ваш?

В нашем портфеле есть 5–7 компаний, которые дивидендами вернули нам вложенные деньги с венчурным мультипликатором. Например, «Где мои дети» из Перми в 2021 году получила 400 млн рублей ­выручки. Из них половина – это прибыль, которая почти целиком была распределена в качестве дивидендов. Таких компаний на рынке не большинство, но они есть.

Или возникают еще менее характерные для классического венчура схемы, когда, допустим, инвестор просит стартап выплачивать ему процент с оборота или всю прибыль в конце первого года после инвестиции, пока не будет возвращена сумма инвестиций.

В общем, добро пожаловать назад в 90-е. Я имею в виду не людей с бейсбольными битами, которые приезжают выбивать из бизнеса свою долю. Речь идет о прагматичном подходе в духе «я не очень верю в возможность заработать через M&A или IPO, но верю в генерирующие положительный денежный поток компании с понятной дивидендной схемой. И в них готов вложиться».

Возрождение M&A на близком горизонте не предвидится?

В быстрый возврат модели M&A я не верю, хотя фрагментарно активность в этом сегменте остается. В прошлом году мы видели ее со стороны группы «Интеррос» Владимира Потанина, покупку ими доли в разработчике программного обеспечения «Рексофт». Также активны на этом рынке коллеги из МТС. Вспоминаем их прошлогодние сделки – приобретение [сервисов бронирования отелей] «Броневик» и [видео-конференц-связи] «Вебинар». То есть M&A в России остается. Другое дело, что в сделках он сократился в разы.
Около 70% стартапов,
согласно LETA Capital, покинули за прошлый год Россию. Пик отъездов пришелся на октябрь, после объявления в стране частичной мобилизации.
Что скажете о перспективах рынка IPO?

Я в него верю, но в долгосрочной перспективе. В прошлом году мы видели активности только двух наших технологических компаний. На ММВБ состоялось первичное размещение [сервиса аренды самокатов] Whoosh и вторичное размещение Positive Technologies.

Понятно, что сейчас, после падения наших рынков на 40–50% в прошлом году, в это сложно поверить. Но все равно я считаю, что уже в этом году активность вернется. Другое дело, что после ухода из России почти всех иностранных институциональных инвесторов объем публичного рынка, количество денег у нас вряд ли будет достаточно большим для вывода на IPO суперкрупных компаний. Но вполне себе будет доступно выводить компании с капитализацией от 20 до 100 млрд рублей. По крайней мере мы в долгосроке ставку на это делаем.

Тьма в конце трубы

Хорошо, но M&A и IPO – это вершина классической венчурной пирамиды. Что с ее основанием? Ведь стартап надо сначала посеять, провести за руку через несколько этапов и только в конце продать стратегу или на бирже.

Вершина пирамиды – это очень важно. Дело в том, что если этой вершины нет, то ни бизнес-ангелам, ни инвесторам более поздних стадий, да и самим стартаперам участвовать в таком рынке просто неинтересно. Потому что в конечном счете каждый участник этого процесса задает себе главный вопрос, ради чего все затевается: а как я выйду из этой своей инвестиции?

Но я предлагаю другую аналогию: взглянуть на это не как на пирамиду, а как на трубу. На ранних стадиях мы подаем на ее вход ­стартапы, а на выходе получаем капитализированный бизнес на продажу. Вообще говоря, выход через M&A или IPO – это единственный способ вернуть вложенные в них деньги с прибылью. Заработать не несколько десятков процентов, но те самые «иксы», ради которых люди и приходят на венчурный рынок.

И что у нас с этим концом трубы?

У нас там засор, если не сказать, что он наглухо заварен. И M&A, и IPO у нас близки к нулю. Поэтому, сколько бы на вход трубы ни наливали стартапов, венчурных инвестиций и тому подобного, если ее выход остается заваренным, ничего работать не будет.

В мире это классика жанра: деньги, заработанные на выходах, снова реинвестируются в стартапы. Это замкнутый цикл венчурной индустрии, который позволяет колесу постоянно крутиться. В том числе привлекать в индустрию новых людей и новые деньги. А у нас цикл не замкнут.

Поэтому большая проблема российского венчурного рынка не в том, что у нас мало новых сделок, но в том, что люди, проинвестировавшие в наши стартапы на ранних стадиях, зачастую вынуждены сидеть в этих инвестициях годами, не имея возможности их продать. И совсем не факт, что смогут вернуть вложенные деньги с мультипликатором. Таких примеров у нас достаточно.

Активные инвесторы, делавшие сделки в 2008–2012 годах, имеют в портфелях хорошие устойчивые компании. Но прошло уже более 10 лет, и эти деньги к ним до сих пор не вернулись. Из-за низкой ликвидности инвесторы не могут выйти из актива, получается, деньги заморожены и не возвращаются в рынок. То есть тот самый полный цикл венчурного инвестирования, о которым мы поговорили, не работает.

Сегодняшняя ситуация — это не «временные трудности», которые можно переждать. Это новая реальность, которая наступила в России на годы вперед.

В этой новой реальности стартапы, ориентированные на рост стоимости, а не на получение прибыли, — нонсенс.

Инвестиции в бизнес возобновятся. Во-первых, деньги в России не исчезли, они перекочевали в руки населения. ­Во-вторых, они никуда не денутся, потому что возможности для вывоза капитала из России будут закрыты. В-третьих, доверие к банкам и ценным бумагам опять подорвано. В-четвертых, правильно построенный бизнес — единственный финансовый инструмент, способный максимально быстро приспосабливаться к росту инфляции. Переклеить ценник быстрее, чем откатывать назад или вводить новые условия по вкладам, кредитам, ценным бумагам и т.д.

В кризисных условиях выживают только бизнесы, закрывающие базовые потребности. Однако базовые потребности — это, как говорилось в старой римской поговорке, «хлеба и зрелищ». Либо то, что помогает заработать, либо то, что помогает забыться. А вот то, что не совсем про «хлеб» и не совсем про «забыться», смоет в унитаз.

Главным движителем появляющихся бизнесов будут технологии. Только новые технологии могут позволить больше зарабатывать или меньше тратить. Основанный мной в 1997 году Price.ru начал взлетать во время кризиса 1998 года. До этого интернет в России был никому особо не нужен. Та же история в то же время была и у Yandex, и у Mail.ru.

Актуальность копирования западных аналогов резко возрастет. Во-первых, часть западных компаний уйдет из России, а новые уже не придут. Во-вторых, бизнес-модель — она как дышло, «куда повернул, туда и вышло». Не все западные бизнес-модели способны только проигрывать деньги. Их поворачивают в эту сторону западные стартапы, ориентированные на рост своей стоимости. Многие такие бизнес-модели можно развернуть в сторону получения прибыли.

Аркадий Морейнис, российский бизнес-ангел, венчурный предприниматель. Комментарий опубликован в его Telegram-канале «Темная сторона» в марте 2022 года.

Инновации «кирпича и бетона»

В начале года в общественном пространстве снова возник старинный разговор о том, что инновации, технологическая модернизация должны стать основой конкурентоспособности крупных предприятий. Почему, при каких условиях российские корпораты, пресловутые традиционные компании «из кирпича и бетона», могут или должны заинтересоваться покупкой стартапов? Технологическим развитием как таковым?

Мы делали исследование на тему, почему традиционные большие компании вкладываются в покупку стартапов. Оказалось, что это случается в двух ситуациях.

Первая – когда в их бизнесе все плохо и есть угроза, что, если ничего не менять, будет еще хуже. Хороший публичный пример – «Почта России» образца 2014–2015 годов. Они осознали, что под угрозой все три главных компоненты их бизнеса. Это простые финансовые услуги типа выдачи пенсии бабушкам, рассылка бумажных писем, которые больше никто не пишет, и посылки, которые начали активно оттягивать на себя новые технологические компании вроде OZON. Выручка «Почты» системно падала. Новому менеджменту пришлось быстро исправлять ситуацию.

Что они сделали?

Запустили цифровизацию. В 2014 году запланировали довести долю цифровых услуг в выручке до 50% за 10 лет. Мне казалось, что достичь этой цели для «Почты» просто нереально. Но тут недавно посмотрел и сам удивился: в прошлом году цифровые услуги принесли им около четверти доходов. И это на фоне снижения выручки от традиционных сервисов. Хотя они немного отстают от своего графика, но это уже очень существенная доля, и у них еще есть время.

Вторая ситуация?

Вторая – когда все хорошо, но хотим еще лучше. Это кейс коллег из МТС, Сбера, которые продолжают активное строительство цифровых экосистем, несмотря на внешние обстоятельства. Да, Сберу в прошлом году пришлось несколько скорректировать свои планы, но, думаю, они их переформулируют и скоро вернутся на этот рынок.

Вообще, позиция, амбиции руководства – очень важное условие начала технологической трансформации любой корпорации. Тот же Сбер мог бы сидеть ровно: когда у тебя системообразующий банк и почти каждый житель страны является клиентом, можно позволить себе жить без инноваций. Но делать это, уйти от модели классического банка в сторону технологической экосистемы было личным видением, инициативой Германа Грефа и его команды. Результаты этой долговременной трансформации налицо.

Недавняя инициатива – обязать госкомпании выделять определенные бюджеты «на инновации», на покупку технологических стартапов, это путь?

Посмотрите, например, на нефтяников. На ту же «Газпром нефть». Их не надо специально пришпоривать. Они очень активны в зоне инноваций. У них есть акселератор, венчурный фонд. Сами создают новые продукты, играют на этой поляне достаточно энергично. Правда, у них нет активности в сфере M&A, по крайней мере по отношению к классическим стартапам. Зато есть компании, которые делают специфические решения для нефтегаза, в которые они инвестируют и с которыми сотрудничают.

Или VK. Это технологическая компания, контролируемая государством, которая при этом довольно агрессивно идет в сделки M&A.

Но, надо понимать, усилий одних только государственных или квазигосударственных холдингов недостаточно, чтобы запустить полноценный венчурный цикл?

Разумеется, недостаточно. Это только одна из возможных составляющих. Вторая – стимулирование массового выхода инновационных компаний на биржу.

Здесь надо понимать, что компания идет туда не только и не столько ради cash-out – то есть чтобы забрать деньги и осчастливить сотрудников и ранних инвесторов. Прежде всего это нужно, чтобы сделать cash-in – привлечь деньги с рынка на свое дальнейшее развитие.

И вот когда после размещения в компании оказывается несколько миллиардов рублей и есть желание расти, то естественный способ это сделать – покупать других игроков. В тех же США это норма жизни, когда после выхода на IPO компания становится очень активным игроком в сфере M&A.

Я верю, что все большее число российских инновационных компаний, в том числе локальных, региональных, будут вести эту активность. Вот здесь государство может сыграть свою очень конструктивную роль.

Какую?

Например, обеспечивать какой-то объем покупки акций инновационных компаний при выходе их на биржу, субсидировать M&A. Скажем, через предоставление крупным игрокам налоговых вычетов покупателям таких активов или доступ к льготному кредитованию под такие сделки.

Здесь, конечно, вам возразят, что у таких компаний-покупателей и так много своих денег. Зачем их дополнительно стимулировать?

С одной стороны, это так. Конечно, те же Сбер или МТС располагают достаточным объемом ресурсов на эти цели. С другой – когда возникают такие стимулы, ими начинают активно пользоваться. То есть ты не можешь получить финансовый рычаг от государства, если не сделал сделку M&A. Но если сделка прошла, это запускает рынок.

То есть, если вернуться к аналогии трубы, эффективнее стимулировать ее конец, а не начало. В начале же должно быть много-много фондов, инвесторов, которые сами добровольно принимают решение о вхождении в тот или иной актив. Вносить туда грантовые деньги, давать налоговые стимулы и тому подобное, скорее всего, не очень хорошо. Тем более что у нас все стараются централизовать. А централизация – плохо, потому что она убивает разнообразие.

И что такого? Зато концентрирует ресурсы.

Любой венчурный фонд делает ошибки. Например, в свое время мы не проинвестировали в inDriver, со временем ставшей одной из крупнейших компаний в сфере ride-hailing, то есть сервиса такси с водителем, успешно конкурируя с Uber. Любой фонд в Америке вам скажет: мы не проинвестировали в Twitter, мы – в Tesla, а мы – в PayPal.

Теперь представьте, что у вас всего один фонд – эдакий «фонд всея Руси». Конечно, он этих ошибок наделает много. Но вот если у вас целая экосистема, много разных акторов, то вероятность ошибки минимальна: один ошибся и не проинвестировал, проинвестирует другой.

Долгосрочный вызов

Каким вы видите ближайшее будущее для нашего венчурного рынка?

Лейтмотивом технологического сектора в этом году останется импортозамещение. И для венчурных инвесторов это комфортная ситуация. Дело в том, что инвестиция в стартап — это всегда определенный набор специфических рисков. Команда может не справиться с созданием продукта, не подойдет технология и так далее. Но самый большой риск состоит в том, что спрос, на который рассчитывает стартап, окажется недостаточным, чтобы твой проект взлетел. То есть продукт готов, а за него не платят или платят слишком мало. Здесь находится 90% совокупного венчурного риска.

Импортозамещение этот риск полностью снимает. Потому это управляемая, предсказуемая, с подтвержденными размерами спроса и рынка часть бизнеса. Продукт, который надо просто качественно, полноценно заместить. Конечно, инвесторы хотят туда зайти.

Когда потенциал импортозамещения будет исчерпан?

На мой взгляд, хватит еще на два–три года, в зависимости от рыночного сегмента. Например, в сегменте [программное обеспечение как услуга] SaaS он уже практически завершен: после того как пользователи западного программного обеспечения по подписке столкнулись с отключениями, то начали сразу переходить на российские решения.

Но есть много решений корпоративного сегмента, где продолжает работать иностранное оборудование, зачастую на «трофейном» программном обеспечении.

Трофейном?

Да, появился такой неологизм – для иностранного программного продукта, который хакнули и продолжают пользоваться. Проблема в том, что использовать его слишком долго, годами, не получится: моральное устаревание, отсутствие обновлений в какой-то момент просто закрывают возможность эксплуатации. В этом сегменте горизонт импортозамещения, на мой взгляд, где-то до трех лет.

Для венчурного инвестора первый вопрос – найти эти активы, в которые можно зайти. Второй – понять, в какой модели я инвестирую – как клиент или все-таки как инвестор с прицелом со временем эту компанию продать через IPO или M&A.

Есть ли жизнь после импортозамещения? Что дальше?

Так или иначе, нам все равно придется выходить за пределы России. Ибо российский рынок не очень большой, и создавать продукты качества, соизмеримого с теми, что создаются в Китае или США, крайне сложно.

Поэтому долгосрочный вызов для индустрии – это снова научиться выходить на внешние рынки. Если не в США и Европу, которые для нас, скорее всего, закрыты, но на рынки дружественных стран. Научиться устойчиво получать с них финансовые потоки. То есть нам все равно надо становиться международным бизнесом, просто в доступных частях мира. В конце концов, из восьми миллиардов жителей планеты для нас выпал всего миллиард. Но остальные семь никуда не делись.

Классика жанра

Несмотря на крайне высокие риски, инвестиции на российском венчурном рынке по-прежнему привлекательный и потенциально крайне доходный способ вложения части средств для отечественных хайнетов. WEALTH Navigator попросил экспертов индустрии поделиться своим взглядом на положение дел в секторе и объяснить, как вложиться в отечественный хайтек в расчете на «иксы».

О последствиях СВО

Алексей Мезенцев (А.М.):

Конечно, события прошлого февраля стали для нас, как, думаю, для всех, большой неожиданностью и потрясением. К началу прошлого года мы подошли достаточно уверенно, но новые условия потребовали существенных изменений в бизнесе. В частности, пришлось пересматривать большую программу по работе с продуктовыми стартапами, в том числе из-за сокращения внешнего финансирования, на которое мы рассчитывали. За весь прошлый год нам не удалось получить грантовую поддержку ни одного из венчурных фондов, из-за чего пришлось вести разработку новых продуктов исключительно на собственные средства. При этом ускоренно диверсифицировать в направлении работы с компаниями, способными обеспечить более стабильное финансирование. Например, удалось активировать партнерские проекты с предприятиями золотодобывающей промышленности. В целом уже к началу этого года последствия событий прошлой весны были преодолены, наш бизнес вышел на хорошую положительную динамику.

Елизавета Каленчук (Е.К.):

Начало специальной военной операции, последовавшие за этим санкции, создавшие известные сложности в отношениях с иностранными партнерами, закупкой оборудования, трансграничными платежами и т.п., общее состояние неопределенности, да еще и на фоне сворачивания денежных стимулов центральными банками ведущих стран – все это стало шоком для всех. Не только для стартаперов, технологического сектора, но даже для таких авантюрных по определению людей, как венчурные инвесторы.

Кому-то пришлось взять паузу – на переосмысление своего нового положения, на переезд и релокацию бизнеса, на выбор новой стратегии. Естественно, все это замедлило рынок, вызвало его существенную просадку по всем метрикам в прошлом году.

Сегодня в целом положение в российском технологическом секторе, на российском венчурном рынке остается сложным, но не катастрофическим. Мы видим, что бизнес научился адаптироваться к экономической ситуации, так что повод для оптимизма есть. Это хорошая база для начала подъема и в технологическом секторе, надежду на который дают и ряд специфических условий.

Во-первых, государство выразило готовность и направляет существенные средства на поддержку технологического сектора.

Во-вторых, все более заметна тенденция на создание венчурных корпоративных фондов крупными технологическими и «традиционными» компаниями, которые даже в нынешней рыночной ситуации чувствуют себя устойчиво.

В-третьих, уже в обозримой перспективе мы можем увидеть рост сделок M&A для зрелых решений, которые раньше могли бы претендовать на привлечение финансирования в поздних раундах, но теперь, скорее всего, будут более активно продаваться стратегам. Причем речь может идти об активизации не только традиционных стратегических инвесторов, таких как Сбер, Yandex, VK, МТС, Kaspersky, но и крупных промышленных компаний из традиционных секторов, для которых этот рынок не является профильным.

В-четвертых, хотя для нас полностью закрылись Европа и США, российский венчурный рынок не остался в изоляции. В целом есть очень позитивные знаки, сдвиги в отношениях с ближневосточными, некоторыми азиатскими и латиноамериканскими партнерами. Другое дело, что эти венчурные рынки пока тоже не очень сильно развиты и прорывов от коллаборации между нашими странами может не появиться. Но говорить о полностью замкнутом контуре для России не приходится.

В-пятых, при всей сложности геополитической обстановки бизнес продолжит выживать и преследовать свои интересы. Хотя, вероятно, рынок, методы ведения венчурного бизнеса трансформируются.

Oб импортозамещении

А.М.: Система «классического» венчура в России сегодня не работает и в текущих условиях тотальной неопределенности работать не может в принципе. Скорее сейчас речь идет об интеграции каких-то хорошо работающих бизнесов – их поиске, покупке, поддержке, включении в свой состав – крупными игроками.

Большие холдинги, нацеленные на IT-рынок, занимаются прежде всего скупкой активов технологических компаний, из которых выходят или вышли иностранные собственники, активным расширением в освобождающиеся ниши. Идет поглощение с большим дисконтом небольших предприятий и стартапов либо успешных бизнесов в сферах, которых не хватает в их собственной экосистеме, – будь то элементы платежной системы, инструменты email и т.п.

Классическое правило классических венчурных рынков «быстрые съедают медленных» работает и сейчас, хотя текущую ситуацию лучше описывает другое: «большие съедают маленьких», становясь еще больше. Такое состояние нашего рынка, скорее всего, продлится, пока будет сохраняться нынешняя неопределенность.

Допускаю, что маленькие и быстрые тоже начнут адаптироваться к новым условиям, находить ниши, которые крупным игрокам не видны, недоступны или неинтересны. Речь здесь может идти о какой-то профильной, очень фокусной, узкоспециализированной компетенции, которую могут развивать небольшие игроки с целью дальнейшего масштабирования. Тогда как крупный бизнес заинтересован в покупке готового продукта, который сразу можно интегрировать и применять.

Е.К.: Венчурные деньги все еще есть – у инвесторов, фондов, больших корпораций. По сути, вопрос сводится к стратегиям их аллоцирования. Вероятно, в обозримой перспективе мы увидим здесь более консервативную политику, чем раньше. Наплыва желающих экспериментировать, инвестировать в экзотику, скорее всего, будет немного. Скорее активность венчурных инвесторов, обороты этого рынка продолжат плавно расти, с оговоркой, что мы не увидим каких-то новых катаклизмов.

О вызовах индустрии

Е.К.: Российскому венчуру придется иметь дело с набором вызовов, на которые предстоит еще ответить. В целом на этом этапе они связаны с базовыми условиями – ограничением доступа к инфраструктурным решениям, то есть к продвинутому «железу», сложностями с академическим и информационным обменом, обменом в области R&D, ограничением доступа к прорывным, реально инновационным технологиям, которые есть на более продвинутых, но закрытых для нас западных рынках. Проблема здесь не в запрете как таковом, но в отсутствии кросс-опыления, обмена идеями. Это может грозить нашим системным отставанием в долгосрочном периоде.

Отдельный вызов – люди, без которых технологический сектор не построить, даже если в нем нет проблем с инвестициями. С учетом ограниченности внутреннего рынка у нас всегда был отток самых интересных решений и самых классных команд – дело в масштабе. В прошлом году случился концентрированный, очень массовый отъезд.

Универсального ответа, что с этим делать, не существует. Вероятно, нам предстоит вырастить новое поколение технологических предпринимателей взамен уехавшим. Если с учетом всех принятых мер по поддержке и развитию подросткового и студенческого предпринимательства и государству, и корпорациям удастся задержать в стране это нарождающееся, весьма перспективное поколение, то в целом эти люди смогут принести тот бенефит, которого от них ожидают.

О венчуре для хайнетов

А.М.: Хороший дисконт на большинство оставшихся, продолжающих работать в России технологических компаний делает этот сектор очень интересным для инвестиций. Особенно с экспозицией на специфические ниши. Так, в силу известных причин ряд российских отраслей, включая ВПК, сегодня нуждаются в быстром наращивании собственного производства и готовы выделять очень серьезные, хотя и не безграничные, бюджеты подрядчикам, если их задачи будут решаться быстрее. В том числе это все, что связано с авиастроением, полупроводниками, электроникой, высокоточными станками.

Уже сейчас эти сектора привлекают значительные инвестиции – не только государственные, но и частные. И стартапы и хайнеты, которые готовы работать в этих нишах, смогут показать очень хороший рост и, возможно, финансовую отдачу от этих вложений уже в этом году.

Специализированные венчурные фонды, многочисленные акселераторы – хорошая площадка для коммуникации и место, где инвесторы-хайнеты, технологические компании и предприниматели, стремящиеся привлечь инвестиции, могут друг друга найти. Весь мой опыт взаимодействия с акселераторами говорит мне о том, что там очень вменяемые, компетентные люди. Если ты заинтересован в решении какой-то задачи, то это можно сделать в рамках этих инструментов.

Е.К.: Самый большой интерес инвесторов привлекают три сегмента российского венчурного рынка. Первый – импортозамещение и энтерпрайзное программное обеспечение, которое на это завязано. Но с важной оговоркой: замещение импорта – это сравнительно краткосрочный процесс, а копии оригинальных продуктов обычно не имеют существенного потенциала масштабирования. Второй – решения в области кибербезопасности. Третий, совпадающий с общемировым трендом, – носимые потребительские устройства для мониторинга здоровья, так называемый health-tech.

Ни одна из этих трех областей не является простой. Неквалифицированным инвесторам, никогда не соприкасавшимся с этими секторами, даже если они до этого инвестировали на классических рынках, стоит идти туда с максимальной осторожностью.

Так или иначе, любые инвестиции в венчур – это высокорисковая часть портфеля, доля которых не должна превышать нескольких процентов. В то же время это хорошая возможность диверсификации. В конце концов, кризис когда-нибудь закончится, а опыт работы на этом рынке, даже если он не принесет материальной прибыли, останется.

Для инвестиций в технологический сектор существуют разные инструменты. Участие в профессиональном инвесторском объединении, сообществе или синдикате, вероятно, самый простой и безопасный способ для новичка. Такой механизм дает доступ к профессиональной экспертизе синдиката и к лучшим сделкам, а также снижает чек для инвестора, позволяя максимально диверсифицировать вложения.

Дмитрий Калаев: Для инвестиций в венчур есть разные возможности. Первая – делать это через специализированные фонды, которые по-прежнему не ушли и продолжают действовать в России. Например, мы в ФРИИ сейчас собираем очередной фонд под новые задачи. Вторая – через специализированные, инсайдерские сообщества, клубы венчурных инвесторов. Например, клуб «Изба» при банке МКБ, клуб «Синдикат», AngelsDeck. Туда тоже можно прийти, посмотреть их пайплайн, выяснить, какие есть возможности для инвестирования.

Настоятельная рекомендация – инвестировать в венчур не в одиночку. Еще три–четыре года назад в России это было сплошь и рядом: приходил инвестор и говорил, что хочет забрать весь раунд целиком. Аргументация очень простая: «это же классная компания, хочу всю возможную долю выкупить за свои деньги», и т.п. Вот это очень плохой путь, особенно для начинающих инвесторов, потому что риск в этом случае крайне высок. Вы еще не очень понимаете, как выбирать компании, что с ними потом делать.

Базовый совет – смотреть на кого-то с опытом – на венчурного инвестора, в портфеле которого есть уже 20–30 компаний, способного показать свои успешные кейсы. Стоит присоединяться к таким инвесторам: он лидирует раунд, а вы идете вместе с ним как соинвестор.

Такой подход резко повышает шансы на то, что стартап или компания, в которую вы вложитесь, выживет, будет развиваться и в конечном счете принесет те самые пресловутые «иксы». Кроме того, вы учитесь, начинаете понимать, почему опытный человек принимает те или иные решения – соглашается инвестировать в стартап или отказывается это делать. С ним же можно обговорить и сделку, в которую вы бы хотели зайти, а он почему-то не пошел.

И еще один, последний, но принципиально важный совет – точно не отказаться от принципа all-in – не делать ставку на все деньги. Венчурные инвестиции не должны превышать 10–20% совокупного портфеля, проинвестированных минимум в десяток стартапов. Это проверенная временем классика жанра.

Алексей Мезенцев, директор по продуктам группы компаний Information Technology Professional Solutions (ITPS), руководитель платформы AVIST Oil&Gas

Елизавета Каленчук, директор по связям с инновационной экосистемой Kaspersky Product Studio

Дмитрий Калаев, директор «Акселератора Фонда развития интернет-инициатив (ФРИИ)» и партнер венчурного фонда ФРИИ