«Private banking всегда локален»

Private banking – в самом этом понятии уже кроется интрига. Очень многие ошибочно думают, что ключевым тут является слово banking. Конечно, это не так. У людей, которые могут быть квалифицированы как клиенты private banking, нет проблем с открытием счетов, получением кредитов, размещением средств на депозитах, пользованием кредитными картами и другими банковскими продуктами. У них есть проблемы в основном с private – вот ключевое слово в этом выражении. Им нужен консультант, партнер, который поможет справиться с разнообразными сложными задачами, связанными с обладанием большим состоянием. Ведь крупный капитал порождает весьма специфические вопросы, которые постоянно нужно решать.

А отсюда следует, что private banking всегда локален. Он не бывает глобальным просто потому, что у вас складываются отношения не между клиентом и неким абстрактным финансовым гигантом, а между двумя людьми. Вот почему на этом рынке одинаково комфортно себя чувствуют и такие международные монстры как UBS, и такие российские монстры, как «Тройка Диалог» и другие хорошие компании «бутикового» типа, которые, возможно, обслуживают всего одного-двух человек.

«Он заработал миллиард. Он хочет два миллиарда»

Я утверждаю, что российский private banking отличается от швейцарского, швейцарский – от американского, американский – от английского, и все вместе они отличаются от сингапурского. В каждой стране private banking имеет свои исторические корни, свою среду, в которой он существует, свои особенности. И поэтому нельзя сказать, что английский, французский или швейцарский лучше, чем русский, и наоборот. Не лучше и не хуже – он другой.

Швейцарский основан на одном постулате – конфиденциальности. Во всем мире и во все времена было полезно иметь некий уголок, где разные участники процесса могли тихо совершить сделку. Будь то воюющие страны, племена или корпорации – всегда важно было найти мирную площадку, где можно спокойно переговорить и постараться найти компромисс. Исторически роль такого места играла Швейцария. Конфиденциальность, банковская в том числе, была заложена в основу всего гражданского законодательства Швейцарской Конфедерации. До недавнего времени это было удобно.

Но в какой-то момент Франция и Германия вдруг сообразили, что все их состоятельные граждане почему-то не платят подоходные налоги в своих странах. Разумеется, когда открыта граница со Швейцарией, когда за полчаса можно доехать до швейцарского банка, положить там деньги на счет и не отчислять со своих доходов никаких налогов, любой здравомыслящий человек, особенно если у него больше миллиона долларов, именно так и сделает. И вот однажды осознав это, Франция и Германия объявили: либо мы выставляем экономическую блокаду Швейцарии, либо она должна предоставить нашим фискальным органам все банковские данные. Что, собственно, и произошло: Швейцарская Конфедерация пошла им навстречу, открыла информацию, и в результате французские и немецкие граждане стали платить налоги дома. Конфиденциальность дала первую трещину.

Вторую трещину она дала в сентябре 2001 года, когда американское правосудие начало гоняться по всему миру за средствами арабских террористов. Затем еврейская община искала деньги мучеников холокоста – и, естественно, дорога привела в те же самые швейцарские банки, где они хранились со времен Второй мировой войны. Следующий удар был нанесен, когда российская прокуратура разыскивала в Швейцарии капиталы ЮКОСа . Иными словами, за последние пять лет произошло кардинальное изменение концепции. Конфиденциальности больше не существует. А никаких других преимуществ у швейцарской банковской системы, собственно, никогда и не было.

Вот таков private banking Швейцарии, основанный тем не менее на конфиденциальности.

Вторая система, английская, базируется на наследстве. Англия хороша своей стабильностью, но плоха тем, что каждый раз при переходе наследства от отца к сыну необходимо 40 процентов отдать короне. Причем это касается всех активов, будь то металлургический завод или дом в Мэйфейр. Но, сами понимаете, 40 процентов готов отдать только тот, у кого их нет. А когда у человека есть состояние, он очень часто не хочет им делиться с короной. Именно поэтому на островах вокруг Англии – Мэн, Джерси, Гернси – стали образовываться юридические структуры, трасты, на которые переписывалось все имущество конкретных людей. Трасты сами по себе не умирают, у них лишь меняются бенефициары, а поскольку как таковой смены собственника не происходит, значит, нет необходимости отдавать значительную часть своего состояния государству. Естественно, юристы, помогающие управлять трастами и получившие доступ к семейным капиталам, начали предлагать дополнительные услуги: страхование, закладные, кредитование под залог, услуги по продаже или покупке активов. Вокруг них стал выстраиваться сопутствующий сервис, который в конечном итоге превратился в индустрию private banking. Но в основе ее по-прежнему лежит наследство.

В США фундамент private banking заложила налоговая декларация. Ни один богатый человек не может заполнить американскую декларацию самостоятельно. Потому что это очень сложно, запутанно, долго. Это просто очень тяжелая работа, которую могут выполнить только узкоквалифицированные специалисты. К ним и обращаются за помощью состоятельные американцы. А когда у таких помощников появляется доступ к конфиденциальной информации, ко всей совокупности финансовых данных индивидуума, рождается естественное желание предложить и сопутствующие услуги: банковское обслуживание, страхование, пенсионное обеспечение и так далее. Так что private banking в США строится вокруг выполнения важной, с американской точки зрения, налоговой повинности.

В России ситуация совершенно противоположная. Налог на наследство практически равен нулю: чем «прямее» оформлены активы конкретного физического лица, тем меньше налогов платит его потомок при получении этого богатства в наследство. Налоговая система чрезвычайно простая: со всех доходов – 13 процентов. А по поводу конфиденциальности никто никогда иллюзий не питал. Так что для клиентов российского private banking все эти факторы несущественны. Иногда, конечно, они кого-то интересуют, но не очень сильно. Российский private banking основан на приросте капитала, стремлении получить доход. Поэтому главное в нем – инвестиционный продукт. А все остальные вещи – юридическое, бухгалтерское, налоговое сопровождение, наследственные, миграционные дела, покупка самолетов, яхт, винных коллекций, искусства – это все сопутствующее, второстепенное. Этим и отличается российский private banking от систем, существующих в других странах, в рамках которых решаются свои проблемы.

Есть и еще одно отличие. Классический клиент, например, английского private banking сегодня – это молодой человек лет двадцати пяти, который унаследовал свое богатство. Он закончил университет, стал взрослым, и на него вдруг свалилась ответственность за состояние семьи. Его главная задача – сохранить это наследство и передать следующему поколению. Российский клиент совсем другой. Во-первых, ему 40 лет, во-вторых, свое состояние он создал сам, ни от кого ничего не унаследовав. У него иной профиль риска. Его задача – приумножить, а не сохранить. Он уже заработал миллион, десять миллионов, миллиард. И теперь хочет два миллиарда. Это не просто деньги – это жизнь, это как спорт. Он любит риск, любит адреналин. Такому человеку не нужен депозит, который приносит 2 процента годовых. Это неинтересно, это не sexy. «Что же я, умер уже? Мне 40 лет, у меня все впереди, зачем мне 2 процентов? Вы мне покажите 50 процентов, пусть это будет суперрискованно, но чтобы это было!» То есть ему необходим другой набор продуктов.

«Все началось с записной книжки и получаса времени наших уважаемых олигархов»

«Тройка Диалог» оказалась в удачное время в удачном месте. Мы произошли от инвестиционного банкинга и понимаем, что такое инвестиционный продукт. Мы сами динамично развивались, умеем анализировать риски, брать их на себя. Именно поэтому наша компания стала крупнейшей в России в сфере private banking и успешно конкурирует со всеми глобальными игроками.

А начиналось все с записной книжки. После создания «Тройки Диалог» в 1991 году я уехал в Лондон, где учился и работал. Потом вернулся, стал советником российского правительства по экономическим вопросам. А когда к 1996 году все люди, которых я консультировал (это и Гайдар, и Ясин, и Федоров, и Чубайс), ушли из правительства, передо мной встал вопрос, чем заниматься дальше. Естественно, я искал такую область приложения сил, где у меня есть конкурентное преимущество. У всех моих одноклассников и одногруппников к тому времени уже было по собственному банку или нефтяной скважине. А у меня была записная книжка с контактами всех тех людей, о которых мы сейчас читаем в прессе, о которых будет писать и журнал SPEAR’S. Я их хорошо знал, со всеми общался, потому что считался действительно крупнейшим экспертом по экономике России. Тогда такие знания были очень востребованными. Это сейчас много качественных изданий, описывающих ситуацию, дающих прогнозы, а в 1996 году ничего подобного не было. Человек, который мог доступным языком рассказать о том, что происходит и что будет происходить в стране в ближайшем будущем, высоко ценился. Вот почему меня с удовольствием слушали. И я знал, что если позвоню любому крупному предпринимателю в этой стране, мне выделят полчаса и выслушают то, что я хочу сказать. С этого, собственно, и начался российский private banking – с записной книжки и получаса времени наших уважаемых олигархов.

«Если вы захотите купить картину за миллион долларов, вам ее никто просто так не продаст»

В России многие почему-то думают, что art banking – это рекомендации по покупке того или иного произведения искусства. Но это не так. Подобное решение клиент принимает самостоятельно. А вот вопросы, связанные со сделкой, а также со всем, что будет дальше, как раз входят в сферу компетенции art banking. Потому что если вы захотите купить картину за миллион долларов, вам ее никто просто так не продаст.

Чтобы приобрести ценный арт-объект на аукционе, вам нужно открыть там счет, а для этого – получить рекомендации от двух банков о том, что вы порядочный человек, не занимаетесь отмыванием денег, не зарабатываете на торговле оружием, проституции, не дай бог, и так далее. Эти рекомендации сродни гарантиям. Не имея права на ошибку, финансовые институты дают их, прямо скажем, нечасто. К тому же надо найти такой институт, который будет признан этим самым аукционным домом. Если вы придете в Сбербанк, он, может быть, вам и даст рекомендацию (хотя первым делом вас спросят, что вы вообще имеете в виду). Но когда вы потом обратитесь в Sotheby’s, вам скажут: «А кто такой Сбербанк?» И на том разговор закончится. Но предположим, вы этот этап преодолели. Получили рекомендацию и открыли счет. Дальше вам надо на счет в Sotheby’s перечислить деньги. Вы приходите в Сбербанк и вам говорят: «Что? Куда деньги перечислять? Кто такой Sotheby’s?» И начинается второй круг вопросов, непонимания. «А на русский язык можно перевести договор? Ах, у вас нет договора счета? Как по факсу? По факсу не работаем. Только с печатью. Как у них нет печати?» А вот так, у них 200 лет уже нет печати, но живут же. Потом в Сбербанке попросят разрешение на перевод денег за границу, справку из налоговой, справку о доходах и так далее. Вас отправят по кругу независимо от того, законны ваши действия или нет.

Допустим, и эти препоны остались позади. Вы перечислили свой миллион на счет Sotheby’s и даже приобрели картину. Но теперь надо ее привезти – а как? Тут таможня, пошлины, декларация, страхование… Вы приходите вотечественную страховую компанию, где вам говорят: «Да вы что! Произведения искусства мы не страхуем». Вы начинаете бегать и выяснять, кто же этим занимается, и скорее всего узнаете, что в России такими рисками не занимается вообще никто. А компания, которая вашу покупку доставляет в Москву, заявляет: «Да мы даже не притронемся к этой картине, пока вы не застрахуете наши обязательства перед вами». И так далее.

Ну и, наконец, даже если вы и этот этап прошли, вы точно знаете, что дальше делать? Где вы будете хранить картину – в квартире повесите? А квартиру застраховали? Не хотите в квартире – хорошо. Вам известно, где ближайшее хранилище находится? В Женеве. А второе – в Сингапуре. И больше в мире их нет. А знаете, как туда попасть? По рекомендации. Кстати, некоторые приобретают музеи целиком, чтобы получить сразу все – вместе с запасником, обслуживающим персоналом, страховкой.

В том чтобы помочь решить все эти вопросы, и заключается суть art banking. А картину вы выберете сами.

У меня тоже есть коллекция, которую я начал собирать в 1998 году, сразу после кризиса. В тот период, наверное, всем было очень грустно, а хотелось чего-то яркого и позитивного. Я стал покупать работы русских импрессионистов. Первой была «Венеция» Константина Горбатова. С тех пор коллекция пополнилась живописью Коровина, Бенуа, Альтмана. А последние приобретения – работы художников первой четверти XX века Баранова-Россине и Кончаловского.

Совет инвестору от Павла Теплухина

Коммерческая недвижимость (офисные, торговые центры) – очень привлекательный инвестиционный продукт. Сейчас, в условиях кризиса ликвидности на банковском рынке, эту недвижимость можно купить по хорошим ценам (тут надо понимать, что их порядок – 30–50 млн долларов) и рассчитывать на 18–20 процентов годовых ежегодно на протяжении семи-восьми лет. Это долгосрочные инвестиции. Из «коротких» инструментов я, наверное, рекомендовал бы рублевые депозиты в первой десятке российских банков. Из «длинных» – российские облигации, которые приносят рублевую доходность примерно 20 процентов годовых на трехлетнем интервале. Этот набор инструментов может подойти для человека сорока лет, имеющего стабильный доход в размере 200–250 тыс. долларов в год.