Театр для богатых и бедных


Возглавив Театр на Таганке, долгие годы находившийся в состоянии полураспада, актриса Ирина Апексимова вдохнула в него новую жизнь: безжалостно сняла с репертуара любимовские спектакли, проредила труппу, пригласила раскрученных режиссеров вроде Константина Богомолова и Макcима Диденко. Спектакли театра начали получать «Золотые маски», а в кассы выстроилась очередь. Ирина Удянская побеседовала с Ириной Апексимовой о театральной моде, роли меценатов и о том, что можно считать искусством для элит.

06.08.2019





_Давайте поговорим о социологии театра, о том, кто и что смотрит. Существует ли деление театра на массовый и элитарный? И если да, что представляет собой театр для элит? Можно ли утверждать, что люди разных социальных слоев делают какой-то уникальный, только им свойственный выбор? Или, наоборот, все хотят одних и тех же зрелищ, а театр сам по себе демократичен и всех уравнивает? _

Здесь надо понимать, что мы имеем в виду под словом «элита». Сейчас скорее присутствует разделение на театр для людей и для критиков. Однако можно ли тех, кто варится в довольно узком театральном сообществе, называть элитой? Иногда появляются невероятные с точки зрения творческих изысканий работы, в которых профессионалы находят много интересного. Но обычные зрители – я не делю на социальные группы – в лучшем случае на эти эксперименты никак не отзываются, в худшем – разворачиваются и уходят. Не существует театра для богатых или бедных. Есть театр талантливый и бездарный. У меня раньше было заблуждение, что некоторые зрители любят интеллектуальный театр, а другие ходят развлечься. Я думала, им будут интересны новые интерпретации Чехова и Достоевского. Но, как выяснилось, всем нужно просто «поржать». Театр подразумевает эмоциональное восприятие. Зритель приходит с открытой душой, и что-то туда попадает или нет. В конце концов, неважно, интеллектуальный это спектакль или примитивная комедия,  главное – чтобы было талантливо сделано.

Раньше социологи изучали каждую постановку с точки зрения реализации основных общественных ценностей: идеологических, нравственных, высокохудожественных и массовых. В 1970–80-е был обнаружен крен в сторону массовости в противовес высокой культуре. А сейчас что происходит? Как живет театр в эпоху постмодерна?

Театров сейчас очень много в отличие от 1970–80-х годов. И если раньше все они находились исключительно на государственном финансировании, то теперь даже в крупных государственных структурах есть большая коммерческая составляющая. Я уже не говорю о частных театрах, которые сами отвечают за себя, – в то время их вообще не было. От того, сколько мы заработаем денег от продажи билетов, зависит количество и дороговизна новых постановок.

Департамент культуры рассматривает наши заявки на выпуск новых спектаклей и решает, какие из них поддержит. В остальном на развитие театра и новые спектакли мы зарабатываем, в общем-то, сами. Происходит коммерциализация театрального процесса. Сумасшедшей направленности на массовость нет.

Но каждый руководитель для себя решает, сколько в афише должно быть спектаклей, рассчитанных на широкого зрителя. При этом ни в 1970-х, ни сейчас ни у кого нет точного рецепта, как сделать хороший спектакль. Может быть и прекрасный драматург, и сильный режиссер, и замечательная труппа – и не факт, что спектакль получится. А бывает, из ничего рождается шедевр.

Есть ли у публики запрос на сложность?

Есть запрос на модность. У нас есть зрители, которые ходят только на модные спектакли – в два-три театра на двух-трех режиссеров. И их никак не развернуть в другую сторону. Как в Vogue пишут о брендах Dolce & Gabbana, Gucci или Cavalli, так и в остальных журналах – о Богомолове, Серебренникове или Бутусове. Режиссеры – это тоже бренды. У них есть победы и поражения. Но поскольку это бренд, все воспринимается на ура. Аудитория таких спектаклей – это люди, которые потом идут в дорогие магазины и покупают брендовую обувь. Такое разделение в театре тоже существует. Практически у каждого серьезного бизнесмена есть консьерж, который предлагает ему те или иные билеты. У деловых людей нет времени и возможности самостоятельно разбираться, что в театральном мире происходит. Но они точно знают, что то же самое предложат всему их сообществу. Они придут, увидят в зале таких же достойных людей и поймут, что попали в правильное место. Менее обеспеченные люди выбирают сами, поэтому в плане театра у них даже больше возможностей.

Как вы привлекаете меценатов?

У нас достаточно дорогие постановки, так что я не могу рассчитывать только на средства, вырученные от продажи билетов. Есть, к примеру, потрясающий Леонард Блаватник, с которым я случайно познакомилась. И нужно отдать ему должное – он никогда не задает лишних вопросов. Если какая-то из запланированных постановок кажется ему интересной, он оказывает поддержку. Благодаря финансовой помощи, оказанной компанией «ВТБ» и Леонардом, мы смогли выпустить «Беги, Алиса, беги» в постановке Максима Диденко – спектакль настолько роскошный, что когда публика на него приходит, у нее падает челюсть. Он оценен и профессиональным театральным сообществом – мы получили пять номинаций на «Золотую Маску». Конечно, это отдельная профессия – находить инвесторов. Я ею не владею, и партнеров пока у нас немного. Я же воспитывалась в Советском Союзе, мне очень трудно просить. Всю жизнь жила с девизом: «Никогда ничего не проси у сильных». Понимаю, что делаю это ради театра, но все равно сложно. Театр на Таганке открыт для любых предложений. Мы многое можем. Это я вам обещаю.

Как думаете, ради чего меценаты поддерживают постановки? Какая им в этом радость? Привлекает общение с режиссерами, актерами?

Меценаты мало с ними общаются, наверное, помогают, потому что есть возможность. Опять же немногие люди это делают. Кто-то скорее пойдет в магазин и купит себе что-нибудь. Хотя средства, выделяемые на спектакль, не сравнимы даже с покупкой шубы в брендовом магазине. Кто-то получает удовольствие от того, что сделал людям приятное и благодаря ему тот или иной спектакль появился на свет. Кому-то приятно слышать благодарность, а кто-то понимает, что без культуры нет нации, и старается в меру своих возможностей ее поддерживать. Жаль, что у нас до сих пор нет закона о меценатстве, о котором уже много лет говорят. Если бы меценатство приносило налоговые льготы, как благотворительность, нам было бы немного легче.

Театральный процесс невозможно рассматривать вне контекста общественной жизни. Какую роль сейчас театр играет в жизни общества? Вот сериалы сейчас называют «новой литературой», а театр – это новые медиа?

Буквально месяц назад я погрузилась в некое непонимание того, что происходит. Мы стараемся привносить в театр инновации, видео, 3D-мэпинг. Но зачем? Театр – это элитарное, эксклюзивное искусство, он не должен быть как концерт на стадионе. Театр будет конкурентоспособен, если прекратить его тиражировать. Не надо пытаться охватить все – вот сейчас мы выйдем на площадь, сыграем спектакль в метро или общественном туалете. Оставьте театр таким, какой он есть. Сначала говорили, что он умрет с появлением кино, потом – телевидения. Сейчас есть и то и другое, а театр все еще жив. Он дает другие эмоции. Невозможно посмотреть один и тот же спектакль дважды. Каждый раз и у зрителей, и у актеров новое состояние, и на него влияет все, вплоть до пробок на дорогах и семейных неурядиц. Слияние энергетик происходит только «здесь и сейчас», в эту самую секунду. И оно никогда больше не повторится. В театре именно это самое главное.

Каковы новейшие тенденции в развитии театра? На какие вызовы времени он отвечает? Как взаимодействует с другими видами искусства?

Мы первыми начали работать с кинотехнологией хромакей. Спектакль «Золотой дракон» целиком был на этом построен, но он ушел из репертуара, и все закончилось. Потом все как с ума сошли и начали работать с камерами и крупными планами. Или заинтересовались онлайн-театром. Если все это работает на художественную ценность спектакля, прекрасно, но если нет? Видимо, к концу сезона у меня депрессивное состояние. В театре возможно очень многое. Все зависит от количества средств. Однако технологии устаревают с каждым годом. Чтобы идти наравне с прогрессом, нужно ежегодно обновлять все сценическое оборудование – свет, звук, видео. Даже такие продвинутые театры, как Большой или МХТ им. Чехова, не могут себе этого позволить. Нужна ли тогда эта гонка?

Каким образом вы выстраиваете взаимодействие с аудиторией? На какого зрителя ориентируетесь? Маркетологи жалуются, что миллениалам вообще ничего невозможно «впарить», реклама бесполезна. Но вам как-то удалось привлечь в Театр на Таганке молодую публику. В чем секрет?

Никогда в жизни не смогу ответить на этот вопрос. Я приглашаю тех режиссеров и делаю те спектакли, которые считаю нужным. Опираясь исключительно на собственный опыт и вкус. Не все это стопроцентные победы. Бывает, что я ошибаюсь. У меня в репертуаре есть спектакль «Басня». Его сделал очень крутой парень – Андрей Кайдановский, солист Венской оперы, балетмейстер, сын великого актера Александра Кайдановского. Он успешно работает в Музыкальном театре им. К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко, поставил там балет «Пижамная вечеринка». «Басня» стала его первой работой с драматическими артистами. Пластический спектакль для актеров Театра на Таганке. Крутейшая вещь. Но заставить массового зрителя на него пойти просто невозможно. Это непростой спектакль, очень европейский по структуре, ничего не разъясняющий, а скорее ассоциативный. Там есть текст, но его совсем немного, нужно самому смотреть и додумывать. Но почему-то зрители не читают, куда идут. Видят название «Басня» – и ожидают что-то традиционное про ворону и лисицу. Те, кто знает Кайдановского, идут смотреть балет. Какой в Театре на Таганке может быть балет? Это же драматические артисты. Я обожаю этот спектакль, бьюсь над ним и не сдам его до последнего. Несколько раз выходила к пуб­лике перед началом и объясняла, что они сейчас увидят, – в этом случае его принимали на ура. Если бы «Басня» шла на другой театральной площадке – в «Гоголь-центре», театре «Практика» или в ЦИМе им. Вс. Мейерхольда, я вас уверяю, она бы имела бешеный успех. А для Театра на Таганке спектакль оказался преждевременным. Народ привык, что здесь должна быть борьба за революцию. Даже если люди уже посмотрели и «Суини Тодда», и «Алису», и «Вия», Таганка для них – это все равно Брехт 1970 года исполнения. Получается, «Басня» – моя ошибка в маркетинговом плане, поскольку зритель нашего театра оказался еще не готов к нему. Но я не жалею, что вышел этот спектакль.

Какой бы вам хотелось, чтобы Таганка была сейчас? Как бы вы охарактеризовали ее главные стилевые особенности?

В районе Таганки живут люди из разных социальных, материальных и интеллектуальных слоев общества. Хочется, чтобы Театр на Таганке был театром для всех, и каждый нашел в нем для себя что-то свое, понятное ему и будоражащее его чувства и сознание.

Несколько лет назад мы запустили режиссерскую лабораторию, чтобы найти молодых ребят. На стадии формирования репертуара это было делом первой необходимости. Из их эскизов вырос новый репертуар. К тому же я не знала никого из артистов труппы, надо было посмотреть, что они вообще могут, способны ли играть где-то, кроме спектаклей Юрия Любимова. И труппа очень расшевелилась, как выяснилось, многие из них могут.

Если подводить итоги сезона, каким для вас оказался этот год?

Очень тяжелым. Самая большая сложность – выпуск спектакля «Теллурия» Константина Богомолова. Взаимодействовать с брендом оказалось нелегко. Мы анонсировали премьеру в ноябре, но ее пришлось отменить. «Теллурия» вышла в феврале, но я до последнего момента не верила, что это произойдет. Звучит легко, но на деле это был кошмар. Не только экономический. Осенью, в самый разгар сезона, когда все театры активно зарабатывают, я на 10 дней отменила все спектакли, чтобы выпустить премьеру. Вы бы видели этот театр. Абсолютная пустота – ни актеров, ни работников сцены, ни зрителей. И только на сцене декорация «Теллурии». Пережить такое невозможно. В феврале я бо­ялась объявлять о премьере. А когда это случилось, внутри было ощущение: «Yes, я это сделала!». Как для актрисы сложнее актерской работы для меня на сегодняшний день еще не было. Тяжелее я не пахала на сцене никогда. И не только я – в спектакле играют Игорь Миркурбанов, Сергей Чонишвили. Народная артистка Любовь Селютина даже похудела на 20 кг ради своего монолога.

Еще в этом сезоне у нас состоялась премьера спектакля «Восемь» по «Бесам» Достоевского в постановке Сергея Чехова. Билеты очень успешно продаются, наши артисты довольны – у каждого есть по значимому монологу. Следующий сезон будем открывать премьерой на малой сцене – мюзиклом «Последние пять лет» Алексея Франдетти. Вот здесь я не сомневаюсь: спектакль уже готов, очень красивый, заняты два артиста – наша Марфа Кольцова и приглашенный Павел Левкин, огромный оркестр, невероятная работа сценографа и художника по костюмам.

За последние годы мы слышали как минимум несколько острых высказываний больших театральных деятелей о государстве и государственных мужах. Чувствуете ли вы какое бы то ни было давление со стороны официальных ведомств?

К счастью, нет. С переходом на систему грантов мы в принципе избавились от госзаказа. Есть несколько ежегодных мероприятий, которые мы обязаны провести ,– День Победы, «Ночь в театре», День города. С цензурой мы не сталкивались. Но я и не люблю на сцене мат и голые жопы. Антиправительственного тоже ничего нет. Театр и политическая борьба – разные вещи. Театр не для того, чтобы кричать о том, чего не хватает. Для этого можно пойти на митинг. Театр – это про душу.



Ирина Удянская
06.08.2019


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз