Ликует народ, славит полководца, но за спиной триумфатора шепчет раб: «Обернись, человек, вспомни, что ты смертен!» Так часто ошибочно описывают происхождение латинского выражения Memento mori – «Помни о смерти». На самом деле оно гораздо более позднее. А рассказ о рабе – это миф, ни у одного античного автора нет описания подобной сцены. При этом у них, особенно у стоиков, действительно были близкие высказывания, призывающие размышлять о смерти.

И настанет Судный день

В средневековой Европе слова святого Иеронима «Помни о своей смерти и не греши» не только цитируются. По сути, они воплощены в оформлении западных порталов соборов и напоминают о неизбежности Страшного суда. Христианские храмы ориентированы на Восток, где находится самая священная зона – алтарь. Поэтому на западной стене изображается Страшный суд. В этих композициях, как в скульптуре, так и в живописи, появляется разная чертовщина – всевозможные адские существа, утягивающие грешников. Здесь можно вспомнить аббатство Сен-­Пьер в Муассаке, портал бургундского собора Сен-­Лазар в Отёне, «Страшный суд» Иеронима Босха, фреску Джованни да Модены в болонской базилике Сан-­Петронио и другие. Но изображения скелетов при этом редкость. Самый известный пример – створка из Метрополитен-­музея, приписываемая великому Яну ван Эйку и созданная в 1440‑х годах, где огромный скелет нависает над нижним миром.

С сюжетами Страшного суда перекликается и тема триумфа смерти, явленная в знаменитой фреске XIV столетия кладбища Кампо-­Санто в Пизе, образующего вместе с Падающей башней, собором и баптистерием единый ансамбль. В левой части композиции группа всадников в пышных нарядах оказывается у трех раскрытых гробов, где по трупам ползают змеи, а один уже превратился в скелет. Существовала притча о трех королях, встретивших трех мертвецов, сказавших: «Такими, как вы, мы были, такими, как мы, будете вы». Правее – страждущие нищие и калеки протягивают руки в сторону Смерти, показанной в образе летящей женщины с огромной косой. Около нее разная нечисть уносит души. Не обошлось и без традиционного в иконографии Страшного суда – сюжета борьбы за душу, которую в разные стороны тянут ангел и бес. Еще правее показаны музицирующие дамы и кавалеры, не ведающие, что смерть уже направилась к ним. Триумф смерти Кампо-­Санто переходит в Страшный суд, один из самых запоминающихся во всей истории искусства. Эти росписи сильно пострадали во время Второй мировой вой­ны, когда из-за бомбардировки в некрополе начался пожар.

Не менее яркий образ возникает и в хранящемся в Прадо «Триумфе смерти» Питера Брейгеля Старшего, созданная в период с 1561 по 1563 год. Обратим внимание на огромный формат картины, написанной на доске: ее размер – 162×117 см. Здесь уже орды скелетов расправляются с живыми, у которых просто нет ни единого шанса избежать своей участи.

Но встречается и более оптимистическое толкование этого сюжета. Так, у Петрарки, первого гуманиста Ренессанса, в цикле «Триумфы», над которым поэт работал с середины XIV века и до своей кончины в 1374 году, смерть побеждается славой.

Последний танец жизни

Еще один близкий сюжет – Danse macabre, или Пляска смерти. Она известна со времен позднего Средневековья. Основное послание здесь то же: смерть не щадит ни богатых, ни бедных, ни женщин, ни детей, перед нею все равны. Но в отличие от триумфа в этом сюжете появляется ирония, и скелеты изображаются в хороводе, участниками процессий и т. п., сопровождая людей в мир иной.

Первым известным нам изображением Пляски смерти считается несохранившаяся роспись 1420‑х годов на стене Кладбища Невинных в Париже, представлявшая шествие людей, принадлежащих разным сословиям, рядом с которыми скачут скелеты. Любопытно, что тогда кладбище было довольно оживленным местом. Оно получило свое название по находившейся рядом церкви Святых Невинных младенцев, убитых царем Иродом. Король Людовик IX Святой подарил ей в XIII веке оссуарий (костницу) с фрагментами костей вифлеемских младенцев. Традиция оссуариев уходит в глубокую древность. А форматы варьируются от небольших реликвариев до целых сооружений. Такова, например, крипта часовни в Седлеце (Кутна-­Гора, Чехия). При ее оформлении использовали несколько десятков тысяч костей. Часть Кладбища Невинных тоже превратилась в оссуарий. После закрытия погоста и переноса останков оттуда грандиозным оссуарием стали парижские катакомбы. Кстати, сегодня в Париже о существовании кладбища уже ничего не напоминает. Правда, сохранился Фонтан невинных, некогда стоявший на одном из углов кладбища и перенесенный в новое место – к разбитой тут рыночной площади, но мало кто помнит о его изначальном предназначении.

В течение XV столетия сюжет Пляски смерти быстро распространяется во Франции, Германии, Англии, Италии, Восточной Европе. К самым известным изображениям можно отнести гравюры Михаэля Вольгемута и Ганса Гольбейна – младшего. Интересно, что у последнего смерть в виде скелета появляется уже в момент изгнания из рая.

В XX веке великий волшебник Уолт Дисней создает знаменитый мультфильм «Танец скелетов» (1929). К слову, такой мотив появляется и в российском анимационном фильме «Три богатыря и принцесса Египта» 2017 года, но навеян он скорее образами мексиканского праздника Дня мертвых, имеющего несколько иной смысл.

Суета сует

Выражение Memento mori именно в такой форме укореняется в немецкой и английской литературе XVI столетия, а начиная с Нового времени в живописи появляется новый жанр – Vanitas, который развивает тему бренности бытия дальше.

Наименование Vanitas происходит от библейского Vanitas vanitatum et omnia vanitas – «Суета сует – все суета». Это латинский перевод книги Екклезиаста. Натюрморты Vanitas, или Ученые натюрморты, призывающие к размышлению о бренности и быстротечности, были распространены прежде всего в Голландии и Фландрии в XVII веке. Однако отдельные примеры можно встретить и во Франции, Испании. Такие аллегорические композиции обязательно содержат символические предметы, напоминающие о смерти. Так, череп говорит о ее неизбежности, часы, догорающая свеча – о неустанном беге времени, цветы – об увядании, мыльные пузыри – об эфемерности, разнообразные атрибуты земной власти и могущества (корона, скипетр, деньги, предметы роскоши) помогают осознать их условность в ином мире, от перемещения в который не защитят никакие доспехи.

Конечно, это примерный вариант трактовки, каждая картина создает свой «текст». Для Нидерландов (в XV столетии Голландия и Фландрия были одной страной, затем в XVI произошла вой­на за независимость северных провинций) символизм Vanitas развивает традицию средневековой и ренессансной живописи – вспомним шедевры Яна ван Эйка, Рогира ван дер Вейдена и других.

Кажется очень логичным, что Vanitas расцветает именно в эпоху барокко, любящего контрасты и драматические эффекты. Блеск и нищета, ужасное и прекрасное, высокое и низменное – эти антонимы постоянно соседствуют в барочном искусстве, превратившем даже строгую ордерную систему архитектуры в гуттаперчевый пластилин, изогнувшем волной фасады, захлестнувшем чувствами и заставляющем воскликнуть «Ах!», устремляя взгляд в бесконечность сложносочиненного купола. Мастера Ренессанса конструировали идеальный мир, построенный по законам линейной перспективы, размышляли об идеальных городах. Они возродили античное знание и мифологию, создали светское искусство. Художники барокко усложнили этот язык. Они перевели взгляд с небес на землю.

Отмычкой нового искусства послужила кисть Микеланджело Меризи да Караваджо, показавшего, что во всем присутствуют предзнаменования смерти: кожица аппетитного винограда уже заветрилась, яблоко прогрыз червяк, а листья пожухли. Подобные признаки гниения есть и в людях, подверженных страстям (таковым был и сам буйный гений). Вот гадалка снимает колечко с пальца доверчивого юноши, а здесь обжуливают невинного богатенького юнца, возможно впервые взявшего карты в руки. Таких низменных сюжетов не было до Караваджо. Точнее, у Брейгеля и в «Триумфе смерти», «Фламандских пословицах» и других картинах есть нелицеприятные, даже отталкивающие сцены, но у него мир показан панорамно, как гигантский человеческий муравейник, это взгляд откуда-то свыше. У Караваджо же все сцены представлены как то, что происходит рядом с нами. Возможно даже, мы соучастники, такие же, не лучше. Караваджо произвел настоящую революцию в искусстве, повлияв на всех крупных мастеров XVII века. А изобретенный им прием контрастного (прожекторного) освещения стал общим местом в живописи XVII столетия, в том числе в натюрмортах Vanitas.

На смену драмам барокко в XVIII веке пришли легкость и изящество рококо, с его культом комфорта и удовольствий. Мысли о неминуемой смерти в это время абсолютно не вписываются. И в конце столетия появляется новый девиз Memento vivere (Memento vitae) – «Помни о жизни». Конец прекрасной эпохи ознаменовала Великая французская революция, окрасившая Сену в кровавый красный цвет.

Черепное давление современного искусства

Следующий всплеск интереса к темам Memento mori и Vanitas возникает во второй половине XIX века. В натюрмортах вновь появляются свечи с тлеющим фитилем и черепа. Тот же смысл очень доходчиво доносит небольшая картина Ван Гога «Череп с горящей сигаретой» из музея в Амстердаме. Неоднократно к этим темам обращается и Поль Сезанн в таких полотнах, как «Череп с подсвечником» (1866), «Натюрморт с часами и раковиной» (1867), «Молодой человек с черепом» (1896–1898), «Три черепа» (1898), «Пирамида из черепов» (1900) и другие. Наверняка читатель вспомнит пирамиду из черепов в «Апофео­зе вой­ны» Верещагина, написанного в 1871‑м, но ее смысл совсем иной. Русский художник, убежденный пацифист, посвятил работу всем завоевателям.

Переносясь в наше время, нельзя не упомянуть знаменитый бриллиантовый череп Дэмиена Хёрста 2007 года, для которого вообще тема смерти – наиважнейшая. Именно она звучит в его самой известной работе «Физическая невозможность смерти в сознании живущего», представляющем собой резервуар с раствором формальдегида и помещенной туда тигровой акулой. На самом деле работа Хёрста с черепом именуется «За любовь господа». Она представляет платиновую копию реального черепа XVIII века, инкрустированную несколькими сотнями бриллиантов. Хотя отсылки к Vanitas и Memento mori неизбежны, но здесь доминирует игра с понятием ценности и стоимости.

Не столь известный, как Хёрст, но весьма значимый художник Михаил Шемякин, автор «Метафизических сфинксов» на Воскресенской набережной в Петербурге и скульптурного ансамбля «Дети – жертвы пороков взрослых» на Болотной площади в Москве. В цикле фильмов «Воображаемый музей» он размышляет о метафизическом черепе. Шемякин анализирует огромное количество произведений – от искусства доколумбовой Америки, голландских vanitas до картин современного автора Льва Межберга, показывает свою коллекцию, расширяя тем самым представления зрителя об искусстве.

А произведения продолжают жить и после смерти авторов. Помни об искусстве!

Ксения Апель, историк искусства, исследователь, преподаватель