Уоррену часто и настойчиво названивали незнакомцы, желающие поговорить с ним. Глэдис ледяным тоном просила их изложить суть своего вопроса в письменном виде. Многие из этих писем начинались словами: «Я влез в долги из-за кредитных карт и азартных игр…»

Баффетт, как заядлый коллекционер, хранил все письма, заполняя ими архив. Во многих из них он находил подтверждение мнения о себе как об учителе и образце для подражания. Иногда он писал должнику или игроку ответное письмо, в котором твердо, но добродушно настаивал, чтобы он взял на себя ответственность за свои проблемы. Как детям, он объяснял им, что нужно выиграть время, объяснив кредиторам, что они разорены, и договориться о смягчении сроков погашения. Он всегда добавлял небольшой монолог об опасностях слишком больших долгов, особенно по кредитным картам, которые в мире личных финансов были подобны «мусорным» облигациям.

Его собственные дети таких финансовых уроков не получили. По отношению к их денежным просьбам отец оставался непреклонным. Он был готов к заключению сделок с членами семьи только с целью контроля их веса.

Сьюзи-младшая, которой было уже за тридцать, боролась с несколькими лишними фунтами. Уоррен заключил с ней сделку, по условиям которой в обмен за избавление от определенного количества фунтов она могла покупать одежду без ограничений в течение месяца. При этом, если через год она снова наберет вес, то должна будет вернуть потраченные деньги. Такая сделка была не просто взаимовыгодной. Для Баффетта она была абсолютно безрисковой – он выигрывал в любом случае. Деньги он отдавал только в том случае, если Сьюзи-младшая делала то, что он хотел. В итоге Сьюзи-младшая села на диету и, достигнув цели, получила от Большой Сьюзи посылку с кредитными картами и запис­кой: «Веселись!»

Сначала Сьюзи-младшая не могла потратить ни цента, напуганная мыслью о том, что ей придется просить отца оплатить ее счета. Постепенно она решилась начать и вскоре перешла к безудержным тратам в слепом изумлении от того, что впервые в жизни не была ограничена в деньгах. Каждый день она не глядя бросала на стол чеки, боясь подсчитать общую сумму. «О Боже!» – каждый вечер произносил ее муж Аллен при виде растущей стопки. Через тридцать дней она подвела итог, обнаружив, что потратила 47 тыс. долларов.

«Я думала, он умрет, увидев эту сумму», – вспоминает дочь Баффетта. Но сделка есть сделка, так что Баффетт оплатил счет без всякого принуждения.

Арендная плата за ферму, которую Баффетт взимал с Хоуи, также менялась в зависимости от веса сына. Уоррен считал, что Хоуи должен весить 182,5 фунта. Когда вес Хоуи превышал норму, он должен был выплачивать отцу 26% от валовой выручки фермы. Когда вес уменьшался, он платил всего 22%. «Я был не против, правда, – говорил позже Хоуи. – Единственное, с чем мне было трудно согласиться, – даже при 22% отец взимал за аренду больше, чем все остальные в округе». Таким образом, и эта сделка была для Уоррена беспроигрышной. Он получал либо больше денег, либо более стройного сына. Все это было типичным для Баффетта. Как сказал один из его друзей: «Он мастер взаимовыгодных сделок, но никогда не станет делать то, что не принесет выигрыш лично ему».

Когда Сьюзи-младшая, жившая в Вашингтоне, забеременела первым ребенком, ей нужно было перепланировать свой маленький дом, что обошлось бы в 30 тыс. долларов. У них с Алленом таких денег не было. И тогда она попросила отца о займе.

«Почему бы тебе не обратиться в банк?» – спросил он дочь, отказавшись одалживать ей деньги. Незаработанное и унаследованное богатство по-прежнему возмущало Баффетта, оскорбляло его представление о справедливости и нарушало чувство вселенской симметрии. От таких жестких правил по отношению к собственным детям веяло холодом. «Он не дает нам деньги из принципа, – говорит Сьюзи. – Всю мою жизнь отец нас учил, думая, что я усваиваю уроки. В определенный момент пришло время остановиться».

В сентябре 1986 года Сьюзи родила девочку, которую назвали Эмили. Теперь у Баффеттов в трех городах – Сан-­Франциско, Омахе и Вашингтоне – было восемь внуков, своих и приемных.

Уоррен восхищался стремлением жены спасать людей и ее умением помогать тем, кто в этом нуждался. «Мамочка Сьюзи» избрала своей миссией индивидуальную помощь, один на один. Но такая работа требовала эмоциональной открытости, которая была не по силам Уоррену. Его метод заключался в том, чтобы с помощью своего интеллекта и денег влиять на как можно большее количество жизней.

Первые наставления Баффетта, с которыми он обращался к людям, сохранились в письмах, которые он писал в 1960‑х годах прежним партнерам. Эти письма ксерокопировались и передавались на Уолл-стрит из рук в руки. Начиная с 1977 года его просветительские послания акционерам вместе с годовыми отчетами Berkshire становились все более личными и вместе с тем полезными. Они походили на интенсивный курс по бизнесу, написанный ясным языком, испещренным библейскими цитатами, отсылками к «Алисе в Стране чудес» и принцессам-­лягушкам. Большую часть текста занимали вопросы, не связанные с финансовыми результатами Berkshire Hathaway. Например, как понимать инвестирование, какой вред наносит бизнесу удручающее состояние экономики, как предприятиям измерять результативность. В своих письмах Баффетт проявлялся одновременно как проповедник и полицейский, давая людям понять, с каким человеком они имеют дело. Он казался обаятельным и привлекательным, так что инвесторы хотели общаться с ним все больше. Эту возможность он давал им на собраниях акционеров.

Самые первые собрания проходили в старой мансарде над фаб­рикой в Нью-­Бедфорде. Ради Баффетта пришли два или три человека.

В этом виде собрания проходили годами. Несмотря на низкую посещаемость, Баффетт по-прежнему получал от этих встреч удовольствие. В 1981 году на собрание пришло всего двадцать два человека.

Баффетт использовал в речи метафоры, понятные аудитории: о новом платье короля и одной птице в руке против двух в кустах. Он высказывал избитые истины, которых не признавали другие бизнесмены, будто протыкая пузырь корпоративного двуязычия. Он изобрел способ превращать истории из жизни и бизнеса в запоминающиеся и поучительные притчи. Собрания проходили тот же путь, что и все остальные начинания Баффетта: они росли как снежный ком.

В 1986 году Баффетт провел собрание в Художественном музее Джослина. На эту встречу пришли четыреста человек, а на следующий год их стало еще на сотню больше. Многие из пришедших боготворили Баффетта, ведь он их буквально обогатил. В перерывах между ответами Уор­рена некоторые читали с балкона хвалебные стихи в его честь.

Этот успех и сопутствовавшая ему слава начали превращать Уоррена Баффетта в бренд, столь же популярный, как арахисовое масло Skippy. Он закономерно стал мишенью для группы ученых-финансистов, которые пытались доказать, что Баффетт – это случайность, на которую не стоит обращать внимания, а тем более поклоняться ей.

Теоретики считали, что современный рынок достаточно эффективен и никто не обладает достаточной квалификацией, чтобы превзойти его доходность. По их мнению, те, кто стремились достичь результатов выше среднерыночных, на самом деле и производят этот среднерыночный результат. По выражению Юджина Фамы, профессора Чикагского университета, сами попытки этих людей превзойти рынок делают их работу самоуничтожающей и бесполезной. Тем не менее возникла целая армия профессионалов, готовых проводить сделки и управлять деньгами инвесторов, пытаясь предсказать поведение цен, за скромный гонорар или легендарные «2% и 20%» – два процента от активов и двадцать процентов прибылей. Каждый год из трудов этих людей складывался среднерыночный результат.

Чарльз Эллис, консультант профессиональных финансовых управляющих, опубликовал книгу о том, что лучший способ заработать на рынке – это прос­то купить рыночный индекс, не платя при этом никому высоких гонораров. Инвесторы получат отдачу от общеэкономического роста. И до этого момента все шло хорошо.

Ученые, разработавшие гипотезу эффективного рынка, продолжали корпеть у своих компьютеров, чтобы выработать ее более строгую версию. Они пришли к выводу, что благодаря эффективности рынка цена акции в любой момент времени отражает всю публичную информацию о компании, а среднюю результативность превзойти невозможно. Таким образом, изучение балансовых отчетов, сбор слухов, чтение газет, изучение конкурентов – все было тщетным. Цена акции в любой момент времени была «правильной».

Тот, кто получал результат выше рыночного, был либо везунчиком, либо торговал на основании инсайдерской информации. Исключения из теории эффективного рынка действительно встречались все реже. Сторонники теории вовсе игнорировали их существование. Результативность работы Баффетта, самого заметного исключения из всех, была для них неудобным фактом. Над загадкой его успеха размышляли экономисты Пол Самуэльсон из Массачусетского технологического института, Юджин Фама из Чикагского университета, Майкл Дженсен из Рочестерского университета и Уильям Шарп из Стэнфорда. Они поддерживали теорию «случайного блуждания» в поведении рынка. Был ли Баффетт одноразовым гением или случайностью? Над ним насмехались, как будто это аномалия, которая не заслуживает изучения. Итог подвел Бертон Малкиэл, экономист из Принстона, сказав, что любой, кто постоянно обыгрывает фондовый рынок, ничем не отличается от удачливой обезьяны, которая выбирает успешные акции, бросая дротики в биржевые листинги Wall Street Journal.

Баффетт любил Wall Street Journal настолько, что заключил специальную сделку с местным дистрибьютором газеты. Каждый вечер, когда в Омаху доставляли свежий выпуск, один экземпляр доставали из пачки и клали у его дверей еще до полуночи. Он не ложился спать, чтобы успеть прочитать завтрашние новости до того, как их увидят все остальные. Превосходным инвестором он стал именно благодаря тому, как использовал информацию из Wall Street Journal. Если бы обезь­яна получала Wall Street Journal каждый вечер до полуночи, она все же не смогла бы сравниться с Баффеттом в инвестировании.

Баффетта это забавляло так, что он повесил в офисе доску для дартса, оформленную в стиле Wall Street Journal. И все же гипотеза эффективного рынка противоречила тому, как он работал и каких результатов добивался. Более того, она опровергала идеи Бена Грэма. Так не пойдет, думал Уоррен. На ученых-экономис­тов они с Мангером смотрели как на докторов черной магии. Их теория не оправдывала почтения, которое Баффетт испытывал к рациональности и преподаванию.

В 1984 году Колумбийский университет организовал семинар в честь пятидесяти­летия выхода «Анализа ценных бумаг», пригласив Баффетта представить точку зрения Грэма. Семинар больше походил на дебаты по теории эффективного рынка. Оппонент Баффетта, Майкл Дженсен, сказал, что чувствует себя как мальчик для битья. Его роль в нравоучительной пьесе заключалась в том, чтобы бросать язвительные замечания в адрес допотопных взглядов стоимостных инвесторов, которыми были грэмовцы. Он сказал, что некоторым удается в течение длительных периодов получать результативность выше рыночной. Но если большое количество людей бросает монеты, то у некоторых из них «орел» действительно будет выпадать часто. Так, говорил он, работает случайность.

Баффетт потратил недели на подготовку к этому событию. Он предвидел аргумент с монетами. Когда настала его очередь, он сказал: «Может быть, это так, но «орлы» не будут случайными, если все, кто их выбрасывают, – из одного города. Например, если все, кому выпадают «орлы», происходят из крошечной деревушки Грэм-­Доддсвилль, то, наверное, они что-то делают для того, чтобы эти «орлы» выпадали».

Затем Уоррен показал графики с результатами девяти финансовых управляющих из Грэм-­Доддсвилля: Билла Руана, Чарли Мангера, Уолтера Шлосса, Рика Герина, Тома Кнаппа, Эда Андерсона из Tweedy, Browne, свой собственный и еще двоих человек, а также пенсионного фонда FMC. Все эти портфели не были похожи друг на друга. Несмотря на то что некоторые садились на хвост другим людям, в основном все инвестировали самостоятельно. «Все они, – сказал Баффетт, – выбрасывали «орлов» больше двадцати лет подряд, и в большинстве своем еще не ушли на пенсию, продолжая этим заниматься». Такая концентрация результатов статис­тически доказывала, что их успех не мог быть результатом случайного везения.

Поскольку то, что сказал Баффетт, было очевидным, аудитория разразилась аплодисментами и забросала его вопросами, на которые он охотно и подробно отвечал. Теория «случайного блуждания» основывалась на статистике и формулах, составленных из греческих букв. От существования таких людей, как Баффетт, отмахивались при помощи наукообразной тарабарщины. Теперь, к облегчению грэмовцев, Баффетт с помощью цифр опроверг абсолютистскую версию гипотезы эффективного рынка.

Осенью того же года он написал статью «Суперинвесторы Грэм-­Доддсвилля» для Hermes, журнала Колумбийской школы бизнеса. В статье он палил из огнемета по постройке теории эффективного рынка. Это сильно укрепило его репутацию среди инвесторов. Со временем сторонники теории «случайных блужданий» пересмотрели свои аргументы и разработали «умеренную» и «слабую» формы гипотезы, в которых допускались некоторые исключения. Единственная услуга, которую оказывала гипотеза эффективного рынка, заключалась в том, что она могла бы отбить у какого-то количества людей охоту верить, что они могут перехитрить рынок. Никто, кроме получателей гонораров, не мог бы против этого возразить. Но люди таковы, каковы они есть, и рынок продолжал работать как прежде. В свою очередь, главным эффектом статьи «Супер­инвесторы Грэм-­Додсвилля» стало укрепление легенды, которая формировалась вокруг Уоррена Баффетта.

Гипотеза эффективного рынка и модель оценки капитальных активов, на которой она была основана, пустила глубокие корни в мир инвестирования. Она дала начало взгляду на фондовый рынок как на эффективную статистическую машину. На эффективном рынке рискованность акции оценивалась не на соотношении ее цены и внут­ренней стоимости, а на ее волатильности, то есть вероятности отклонения курса от среднего рыночного уровня. Используя эту информацию и появившиеся вычислительные мощности, экономисты и математики стали приходить на ­Уолл-стрит за деньгами, которые невозможно было заработать в академической среде.

Знание волатильности акций позволяло портфельным менеджерам объединять акции и проводить арбитражные сделки. Чтобы заработать большие деньги на арбитраже – покупке и продаже двух почти одинаковых акций и получении прибыли от разницы в их цене, – требовались подпорки в виде долга, за счет которого все больше активов продавалось в короткую и покупалось вдолгую. Использование финансового рычага хедж-фондами и арбитражниками было связано с бумом «мусорных» облигаций и поглощений. Модели, которые служили теоретическим обоснованием для покупок контрольных пакетов акций, финансируемых с помощью «мусорных» облигаций и арбитражных сделок, были вариантами гипотезы эффективного рынка. Однако финансовый рычаг был подобен бензину. На растущем рынке автомобиль сжигал больше, чтобы ехать быстрее. Но в случае аварии именно из-за бензина машина взрывается.

Баффетт и Мангер определяли риск через вероятность потерять деньги. По их мнению, риск был «неразрывно связан с временным горизонтом владения активом». Тот, кто держит актив годами, может позволить себе игнорировать его волатильность. Тот, кто торгует с использованием заемных средств, не располагает такой роскошью: если волатильность сыграет не в его сторону, инвестор может не дождаться благоприятного момента. На него ложится бремя издержек, и он зависит от воли кредитора.

Но ставка на волатильность имела смысл, когда рынок рос в соответствии с прогнозами. Когда с течением времени ничего плохого не случается, люди, зарабатывающие много, склонны думать, что это происходит потому, что они умны, а не потому, что сильно рискуют.

На фоне этих изменений в устоях Уолл-стрит привычки самого Баффетта мало изменились. Но при мысли о покупке компании Fechheimer, которая производила униформу для тюремных охранников, его пульс по-прежнему учащался. Таким, как Том Мерфи, приходилось беспокоиться о том, не станут ли они мишенью корпоративных рейдеров, ­орудующих «мусорными» облигациями. Но Berkshire Hathaway была неприступна, потому что большой долей ее акций владели Баффетт и его друзья. Репутация Уоррена превращала Berkshire в крепость, в которой могли укрыться другие. За первые двенадцать месяцев владения акциями Cap Cities/ABC Berkshire заработала 120 млн долларов. Теперь одно упоминание о том, что Баффетт купил акции, могло сдвинуть цену и изменить оценку компании на сотни миллионов долларов.

Ральф Шей, глава Scott Fetzer, конгломерата из Огайо, втянул свою компанию в неприятности, пытаясь выкупить ее с использованием заемных средств. Предприятия Scott Fetzer, от пылесосов Kirby до энциклопедии World Book, были стабильно прибыльными, и компания казалась привлекательной добычей. Корпоративный рейдер Иван Боски быстро выставил свою заявку.

Баффетт отправил Шей простое письмо, в котором говорил: «Мы не занимаемся недружественными сделками. Если вы хотите провести слияние, позвоните мне». Шей ухватился за это предложение, и, потратив 410 млн долларов, Berkshire Hathaway стала владельцем Scott Fetzer.

Следующим, кто осознал силу репутации Баффетта, был Джейми Даймон, который работал на Сэнфорда Вайля, генерального директора дочерней компании American Express – брокерской фирмы Shearson Lehman. American Express хотела продать Вайлю свое страховое подразделение Fireman’s Fund в рамках сделки по выкупу акций руководством компании. Вайль уже договорился с Джеком Бирном, чтобы тот ушел из GEICO и возглавил Fireman’s Fund. Даймон обратился к Баффетту с предложением вложить в сделку свои деньги и репутацию.

Несмотря на их дружбу, Баффетт не жалел расставаться с Бирном. Уладив проблемы GEICO, энергичный Бирн совершил серию приобретений и занялся новыми направлениями бизнеса. Баффетт же хотел, чтобы GEICO сосредоточилась на одном надежном деле, которым был ее основной бизнес. Кроме того, он нанял в GEICO на должность нового главного инвестиционного директора Лу Симпсона, тихого чикагца, который питал отвращение к быстрым торгам и дорогим акциям. Уоррен сразу же включил Симпсона в группу Баффетта. Лу был единственным человеком, которому Уоррен доверял инвестировать в другие акции и позволил управлять всеми инвестициями GEICO. В это время Симпсон и Бирн вели себя как братья, которые то дерутся, то мирятся. Периодически Симпсон пытался удрать, но Баффетт каждый раз заманивал его обратно. Без Бирна удержать Симпсона было бы проще.

«Никогда не выпускай из рук талон на еду» – таков был вердикт Баффетта, когда у него попросили инвестировать в сделку с Fireman’s Fund, отдав Бирна в придачу. При этом American Express решила вычеркнуть из сделки Вайля и продать Fireman’s Fund путем публичного размещения акций, назначив Бирна генеральным директором. Чтобы удержать в повестке Баффетта для привлечения инвесторов, компания предложила Berkshire заманчивую сделку по перестрахованию. Уоррен принял условия. Вайль, чувствуя себя обманутым, винил в этом Баффетта и, по мнению некоторых, с тех пор таил на него обиду.

Однако весь финансовый мир, от American Express до Сэнди Вайля, понимал силу имени Баффетта. К этому моменту он управлял столькими крупными инвестициями и консультировал стольких руководителей, что фактически являлся членом совета директоров Cap Cities, Fireman’s Fund, Washington Post Company, GEICO и Omaha National Corp. Он приблизился к переломному моменту, и ему предстояло решить, переходить ли этот Рубикон. В течение некоторого времени Баффетт исполнял двой­ную роль.

Он управлял Berkshire Hathaway так, словно по-прежнему распоряжался деньгами партнеров, хотя не получал за это гонорара. Он писал им письма, в которых объяснял, что его решения основаны на личных критериях. Он создал программу благотворительных взносов для акционеров – это было его вариантом решения проблемы корпоративных пожертвований. Затем он отказался дробить акции и никогда не размещал их на Нью-­Йоркской фондовой бирже, считая своих акционеров членами своеобразного клуба. «Хотя по форме мы корпорация, по сути это партнерство», – писал он. Это было правдой. В то же время Уоррену нравилось вести жизнь руководителя крупной компании. Более того, он был настолько привязан к Berkshire, что она казалась неотъемлемой частью его самого.

Нечетко определенная роль, которую он играл, устраивала и его самого, и его акционеров. Однако теперь перед ним встал выбор: он мог либо управлять фактическим «партнерством», либо продолжать играть роль руководителя крупной компании. Совмещать две эти роли он больше не мог. Причина была связана с вопросом налого­обложения. Berkshire уже была обложена налогом на корпоративную прибыль, тогда как партнерству таких расходов нести не приходилось. С другой стороны, Баффетт не взимал со своих партнеров по Berkshire гонораров за управление их деньгами. Для всех, кроме Уоррена, это была хорошая сделка, или по крайней мере можно предположить, что акционеры считали именно так. Однако в 1986 году Конгресс провел налоговую реформу, которая, помимо прочего, отменяла так называемую доктрину общей выгоды. Раньше корпорация могла продавать свои активы без уплаты налогов, если прибыль от их продажи распределялась среди акционеров. Акционеры облагались налогом на прибыль, но двой­ного налогообложения не было.

После отмены доктрины любая ликвидация активов и распределение соответствующей прибыли выливались в налог на прибыль для корпорации и еще один налог на акционеров после распределения. Поскольку двой­ной налог превращался в ошеломляющую сумму, закрытые и семейные корпорации по всей стране поспешили ликвидироваться до вступления закона в силу. Баффетт в своих письмах акционерам твердил, что Berkshire настолько выросла, что ее деньги стали препятствием для успешного инвестирования. Он мог бы распределить ее активы, затем привлечь более разумную для управления сумму – речь все равно шла бы о миллиардах – и создать новое партнерство, которое могло бы уже через несколько недель начать инвестировать заново. Если бы Баффетт ликвидировал Berkshire с 1,2 млрд долларов либо нереализованной прибылью на балансе, он бы избавил своих акционеров от бремени налогов более чем на 400 млн долларов и дал бы им шанс начать все сначала в партнерстве, свободном от двой­ного налогообложения. Но он этого не сделал.