Как обосновывают свое привилегированное положение «новые» миллиардеры на Западе – от Бернара Арно и Франсуа Пино до Илона Маска и Билла Гейтса? Ведь они так же, как первое поколение российских олигархов, не наследовали состояние. Отличаются ли их объяснительные модели от нарратива российской элиты?

Это зависит от того, о чем именно идет речь. Если мы говорим о том, как они объясняют свой успех сами себе, то у западных и российских олигархов немало общего.

Как правило, «новым» миллиардерам – и русским, и не русским – несложно убедить себя в том, что их огромное состояние заслуженно. В их представлении они отличаются не только талантом, умом и предпринимательской жилкой, но и готовностью жертвовать всем ради своего дела, семьи, будущего страны, прикладывать для этого колоссальные усилия и упорно трудиться.

То, что эти люди говорят о меритократии как о модели легитимации своего состояния, отчасти ожидаемо. Интереснее, как мне кажется, другое: опора на меритократические нарративы встречается как среди довольно «старых» денег, так и наследованных недавно. Естественно, молодой наследник в США, создатель AI-стартапа, будет выстраивать свой публичный образ не так, как, скажем, владелец традиционного семейного бизнеса в Англии. Но в основе лежит один и тот же посыл: эти люди убеждены, что они добились многого не из-за привилегированного происхождения, а благодаря силе воли, трудолюбию и готовности к самопожертвованию.

Любопытно, что схожие объяснительные модели начинают проявляться и в рассказах детей российских олигархов. При подготовке книги «Безумно богатые русские» я разговаривала с дочерью олигарха, которая примерно к 25 годам вознеслась по карьерной лестнице до позиции топ-менеджера. Она прекрасно понимала, что коллеги считают ее nepobaby (этот неологизм состоит из двух основ: «непотизм» и baby. – Прим. WEALTH Navigator), но ей было абсолютно все равно: какая разница, что думают эти люди? Она убеждена, что ее карьерный взлет объясняется не привилегированным положением ее семьи, а теми выдающимися личными качествами и умениями, которые она унаследовала от нескольких поколений своих предков, людей с сильным и волевым характером. Развиться этим качествам помогло начавшееся в ее раннем детстве общение с выдающимися людьми, вхожими в их семью.

Если объяснительные механизмы, которыми пользуются состоятельные люди в России и на Западе, настолько схожи, почему тогда в глазах многих олигархия – российское, китайское, индийское, но не западное явление?

Потому что такая придуманная картина мира крайне удобна для западных элит.

Современное употребление слова «олигарх» очень далеко от его изначального смысла. Как напоминает американский эксперт по олигархии, политолог Джеффри Уинтерс, Аристотель называл олигархом мужчину, владеющего огромными экономическими ресурсами. Часть состояния олигарх тратит на то, чтобы сохранить и защитить свое богатство, а впоследствии – приумножить его.

Основной способ добиться такого результата в наше время – лоббирование личных финансовых интересов. Для возникновения олигархов вовсе не требуется коррупционных условий. Олигархи могут появляться и в либеральных демократиях, и в авторитарных режимах. Для возникновения олигархии необходимо крайне выраженное экономическое неравенство. Чем больше неравенства, тем больше «кислорода» для олигархов.

Незадолго до начала украинских событий французский экономист Тома Пикетти в своей колонке в Le Monde цинично заметил, что, поскольку определение «олигарх» ассоциируется в основном с богатыми русскими, влиятельные представители западного бизнеса стремятся всячески дистанцироваться от такого образа, показать, что они совсем другие, – развивают высокие технологии, занимаются благотворительностью, создают много рабочих мест.

Для многих российских читателей вашей книги биологическая аргументация успеха, которой оперируют некоторые ваши собеседники, звучит довольно не­ожиданно. Что вас поразило больше в этих рассказах – то, что ваши собеседники верят в наличие «правильных/неправильных» («успешных/неуспешных») генов, или то, что они готовы рассуждать об этих своих представлениях публично?

Пожалуй, и то и другое. Когда я спрашивала богатых русских, что же помогло им стать такими успешными, некоторые удивлялись этому вопросу. «Гены, что же еще?» – был один ответ. Многие состоятельные русские упирают на предпринимательскую жилку, которая, по их мнению, им присуща.

Представить, что нечто подобное произносят представители западных элит, практически невозможно. При этом многие супербогатые на Западе тоже верят в то, что их успех объясняется особыми генами или тем, что они умнее других, а не тем, что они родились в привилегированной семье или получили другие преимущества. Но распространяться об этом публично они не станут. Они давно выучили правильный нарратив, приемлемый для широкой публики.

Это еще одна причина, по которой для меня как социолога так ценно исследование богатых россиян. Оно позволяет узнать многое не только про них самих, но и про то, что творится в головах глобальных элит. Последние предпочитают молчать о том, что думают.

Вы можете представить себе книгу другого социолога, который проделал бы такую же работу, как вы в России, но, например, в вашей родной Австрии или в какой-либо другой стране, описывая местный сверхбогатый класс и те нарративы, которыми он пользуется? Много ли будет в этом случае оснований для обобщения и типизации на национальном уровне?

Таких исследований немало. Перечислю лишь несколько. Мексиканский социолог Уго Серон изучал своих состоятельных соотечественников, в том числе на основе взятых в гольф-клубах Мехико интервью, и пришел к любопытным выводам о национальных особенностях элиты в своей стране. Есть интересные исследования о природе богатства в Индии и Пакистане, в Южной Америке, об особенностях богатых предпринимателей из сферы IT в Финляндии.

А в Австрии подобные исследования были бы трагикомичными: мы сидели бы до утра, если бы я стала перечислять все абсурдные скандалы вокруг австрийской элиты. Вспомните, например, несколько громких историй с участием бывшего канцлера Себастьяна Курца. В одном из случаев прокуратура заподозрила Курца и его приближенных в том, что за государственные деньги они подкупили редакцию таблоида, чтобы обеспечить освещение своей политической деятельности в выгодном свете. Или возьмем «Ибица-гейт», который привел к правительственному кризису и досрочным выборам. Одним из двух главных героев стал бывший вице-канцлер Австрии Хайнц-Кристиан Штрахе. На видео, сделанном на острове Ибица, Штрахе в нижнем белье обсуждал покупку медиаактивов для влияния на выборы 2017 года с некой «состоятельной россиянкой, племянницей олигарха», которая на самом деле оказалась боснийской студенткой, получившей гонорар за сыгранную роль.

На чем основывается самоуважение ультрабогатых и супербогатых людей в России и в мире? Какое значение здесь имеют труд и профессия, если вообще справедливо говорить о профессии в случае миллиардеров и мультимиллионеров? И можно ли утверждать, что у сверхсостоятельных людей бывает профессия?

Это интересный вопрос. Когда я использовала слово «профессия», мои респонденты сразу же поправляли меня: «Быть предпринимателем – это не профессия». Я скоро поняла: профессия в этом контексте действительно ни при чем.

Иногда вскользь мои собеседники отмечали, что их специализация в вузе оставила их без тех знаний, которые они могли бы получить, если бы учились бизнесу. Для британского истеблишмента это прозвучало бы довольно забавно. Здесь, в Великобритании, в тех кругах, представители которых занимают высокие должности, до недавнего времени не было принято руководствоваться практическими соображениями при выборе направления обучения. Элита предпочитала, чтобы дети, которым в будущем прочили высокие посты, поступали на факультет классической филологии в Оксфорде. Выпускники этого факультета, как правило, не обладающие нужными знаниями или опытом, устраивались на хорошие должности с явно несоразмерной зарплатой в банках, финансовой отрасли. Правда, сейчас в этой сфере уже не ждут людей вроде Бориса Джонсона, а предпочитают более квалифицированных кандидатов.

Из многих интервью, которые мы делали с состоятельными россиянами, мы приходим к такому выводу: люди говорят о важности базового хорошего образования, преимущественно технического или естественнонаучного. Оно является фундаментом карьерной гибкости: программист может переквалифицироваться в талантливого управленца и вместо написания кода выстраивать процессы или архитектуру больших сделок. Нередки случаи, когда математик становится успешным инвестиционным банкиром. Вот и герои вашей книги много рассуждают о роли образования и шире – о важности «интеллигентских» корней у своей семьи.

Придумать себе прошлое очень важно для олигархов во всем мире. Российские богачи считают наличие корней в интеллигентской среде важнейшим фактором, позволяющим добиться успеха, легитимирующим притязания на их особость.

Это другой пример того, насколько интересно и поучительно для социальных наук в области анализа элит исследование именно российского примера. Российская капиталистическая элита, говоря о причинах своего успеха, делает упор на воспитание в среде советской интеллигенции и нравственные идеалы этой социальной страты, которая существовала в системе, отрицавшей капитализм.

Местами книга «Безумно богатые русские» удивляет степенью откровенности интервьюируемых. Вы знаете волшебные слова, чтобы разговорить самых состоятельных людей России?

Интересно, что вам так показалось. Я не замечала, что они особо открывались. К тому же у меня возникло ощущение, что состоятельные россияне по отношению ко мне не всегда стремились продемонстрировать светскую вежливость. Высокий статус для русских элит подчас не предполагает наличия развитых навыков социального взаимодействия, а может означать как раз обратное. Статус освобождает их от необходимости поддерживать разговор.

Иногда это выходит забавно. Я не раз была свидетельницей ситуаций, когда на протяжении всего вечера в неформальной обстановке люди расспрашивали о том о сем «большого человека», сначала – с интересом, спустя несколько часов – уже с легкой усталостью. А когда разговор иссякал и возникала неловкая пауза, то этому «большому человеку» даже не приходило в голову самому о чем-то спросить собеседников, просто проявить элементарную вежливость.

Американский социолог Ричард Сеннет, автор книги «Коррозия характера», писал, как меняется человек в условиях гибкого или сетевого капитализма, имея в виду прежде всего работника. Меняется он, как понятно из названия, к худшему. Но что происходит в этих условиях не с работниками, а с владельцами активов и капитала, разъедает ли коррозия их характер? Что есть уникального и универсального в этом процессе? Насколько тут важна локальная европейская, американская или российская специфика?

Ваш вопрос возвращает нас к началу разговора: на Западе существует большая доля упрощения в восприятии богатых русских как людей с тяжелым характером и неправедно нажитым капиталом. Конечно, для многих очень удобно видеть мир в черно-белом цвете, противопоставлять «правильных» западных богачей «неправильным» российским. Неслучайно после начала украинского конфликта ко мне обращалось немало журналистов с просьбой назвать «хорошего» олигарха из России.

Конечно, чем выше человек поднялся по социальной лестнице, тем сильнее он отрывается от общества, тем больше у него может быть заморочек. Это верно не только в случае с олигархами из России. Например, в Великобритании недавно был скандал, когда премьер-министр Сунак отправил в отставку генерального секретаря консерваторов Захави, который забыл заплатить 5 млн фунтов налогов. Захави обиделся, ведь в его окружении многие так делают. Вот и про заморочки «своих» австрийских элит я уже рассказывала.

То есть уверенность в том, что можно быть выше закона, есть и тут. И таких примеров немало. Коррозия еще и в том, что гражданское общество зачастую ничего с этим поделать не может. Но в то же время Карл Маркс справедливо отмечал, что капиталист эксплуатирует рабочих не потому, что он плохой человек, а потому, что такова сама природа капитализма.