Есть ли шанс, что здесь вырастет что-то большое?


Александр Галицкий, один из основателей российской IT и венчурной индустрии, глава фонда Almaz Capital, успешно работающего по обе стороны океана, рассказал в большом интервью SPEAR’S Russia о том, когда DNA-вычисления и нейроуправление станут мейнстримом, в каких российских компаниях могут родиться революционные идеи и какая музыка звучит в его машине.

11.08.2016





Совсем недавно анонсировали новый фонд, в чем его отличие от второго? Какие будут параметры?

Говорить о том, что мы анонсировали фонд, будет не совсем корректно и правильно, но мы точно намереваемся его построить. Анонсировать – это совсем другое. К тому же современное правовое регулирование не допускает никакой рекламы в этом направлении, поэтому, следуя этим правилам, мы общаемся активно только с квалифицированными инвесторами. Ну и так далее. В общем, мы пока планируем. Но понятно, что никаких принципиальных отличий от нашего первого или второго фонда Almaz Capital Partners не будет.

Мы относимся к категории так называемых глобальных венчурных фондов, которые одновременно функционируют на нескольких географически разделенных территориях. Для себя мы определили Россию, СНГ, Страны Восточной Европы и США. И все же мы работаем, делая ставку на то, что Россия, как и многие страны Восточной Европы, имеет таланты, способные выдавать значительные революционные технологические идеи. В основе лежит моя давняя идея – создать фонд, помогающий людям из Восточной Европы реализовывать свои глобальные задумки. Я проходил через это с тремя своими компаниями, и желание помогать другим у меня вполне осознанное. Но конкретно Россия в нашей стратегии занимает особое место по многим причинам. Россия – это шестое место в мире по проникновению интернета, и упускать такую возможность было бы абсолютно неправильно, коль скоро здесь рождаются какие-то нормальные вещи.

Единственное, мы пытаемся развиваться по нарастающей. Первый фонд доказывал, что с этих территорий вообще получить что-то возможно, и они достойны внимания венчурной индустрии. Второй показывает, что успехи первого фонда – это не случайность, что возможно построение вполне серийной истории по выращиванию успешных компаний на этих территориях. С третьим хочется доказать, что на этих территориях сложилась практика серийного предпринимательства, нацеленного на глобальный рынок, что пришло время построения не только серийных, но и специализированных фондов.

Если внимательно посмотреть на технологический мир, то станет заметно, что он делится на две большие группы. Одни оказывают стратегическое влияние на какую-то индустрию, другие ведут только к неким тактическим изменениям или улучшениям каких-то конкретных процессов или технических параметров какого-то технического решения или продукта. Одни имеют признаки системных изменений, другие вносят какие то инкрементальные улучшения. При этом, есть технологии, которые могут просто изменить устои целых сложившихся традиционных индустрий, а не только каких-то частичных процессов. Последние сегодня принято называть disruptive. И первый, и второй фонд у нас были акцентированы на том, чтобы показать: да, отсюда, из России и других восточноевропейских территорий, могут проистекать отличные тактические идеи, которые улучшают параметры многих вещей. Скажем, когда мы начинали первый фонд, на взлете был cloud computing. Поэтому наши инвестиции в Parallels, Acumatica, Vyatta, Jelastic, nScaled и другие компании были вполне закономерны. Во втором фонде мы продолжили поддерживать растущий cloud computing своими сделками в GridGain и StarWind, например, но при этом обратили внимание на зарождающийся сектор интернета вещей, инвестировав в Sensity, PIQ, PetCube, Cinarra. При этом в то время, как в первом фонде основу наших инвестиций составляют компании, нацеленные на создание неких инкрементальных изменений системообразующих технологий, то во втором – наши компании стали заявлять о себе как системообразующие.

Волна с социальной составляющей шла с 2006 по 2013 год. И в 2008 году, когда появился фонд, мы были уже позади нее. Тут можно, как Юрий Мильнер, вкладывать большие деньги в движущиеся вперед компании, но мы предпочитаем играть на ранних стадиях. А то, что делает он, больше похоже на private equity funds. Для любого венчурного фонда главное – попасть в волну. Сейчас приближаются несколько таких вещей, которые могут сильно поменять мироощущение. Была волна интернета, была волна cloud computing, и сейчас идет третья волна – это blockchain и другие технологии. И мы можем в нее попасть, потому, что она только начинается.

И здесь вы будете уже стратегами?

Это уже стратегическая игра, которая реально может что-то поменять. Точно так же, как artificial intelligence, точно так же, как collaborative economy, – они все находятся еще не в мейнстриме, сейчас это лишь зарождающиеся движения, и нет явного технологического лидера. По крайней мере не везде. Точно так же на горизонте – если посмотреть немного дальше – есть технология, которая появится через 36 месяцев: это автоматические роботы, которые будут заменять секретарей. Технология строится на artificial intelligence, но она еще на горизонте, еще не emerging, а совсем далеко. В 24–36 месяцев она начнет проявляться в виде каких-то компаний с реальными продуктами.

А кроме роботов?

К роботам можно добавить DNA-вычисления, quantum computing, нейроуправление (вещи, которые лежат на стыке нейро- и компьютинга). Поэтому с этим фондом нам важно попасть в мейнстрим, который зарождается: blockchain, artificial intelligence, collaborative economy – это основные disruptive-идеи, они будут менять сложившиеся индустрии, бизнес-модели и сложившиеся правила. И можно ожидать, что здесь появятся компании, которые вырастут до размера Google или Facebook, и при хорошем стечении обстоятельств и правильной работе у нас, как и у многих других, есть шанс попасть в эти волны. Поэтому, если говорить о нашем серийном фонде, то в отличие от первого, в котором мы были абсолютными дженералистами, и немножко оптимизировали схему во втором, в третьем мы попытаемся более четко угадывать именно стратегические тренды.

Создается ощущение, что вы сейчас описали задачу, которая вам вполне по силам. У вас, что очень важно, есть мощная структура в Долине, суперэкспертиза здесь, в России, и вы сможете найти новых чемпионов, которые изменят наше общее мироощущение. Или все-таки это очень тяжело для такого фонда, как Almaz, который еще должен доказывать Америке, что он из себя представляет? Вы ведь все-таки не Sequoia?

Конечно, не Sequoia. Это очень правильные вопросы. Первое – возникает сомнение: есть ли шанс, что на этой территории вырастет что-то большое? Или она так и останется дополняющей, дающей лишь инкрементальные вливания, улучшающие что-то? Потому что мы берем, например, ABBYY – у них лучший в мире ICR (Intelligent Character Recognition – интеллектуальное распознавание символов), но это не технология, которая меняет само ощущение жизни. Берем Kaspersky – классная компания, но очень специализированная, безопасность никогда не будет мейнстримом. Берем Parallels, Acronis – они тоже лидеры, но лишь в каких-то областях большой системной технологической гонки. С другой стороны, есть Яндекс, как его можно позиционировать? Вырос он до мирового конкурента или нет? С моей точки зрения, есть много вещей, которые могут у него выстрелить при правильной стратегии. Яндекс и похож, и существенно отличается от Google: он строит «фабрику больших данных», запускает проекты по логистике, телемедицине, во многие направления, в том числе, связанные с промышленностью. А свои накопленные знания и технологии в artificial intelligence пытается использовать для движения в другую сторону и, возможно, стать мировым лидером в каких-то направлениях по их использованию, в совершенно других областях в сравнении с тем же Google.

К сожалению сегодня на Европейском континенте в области IT есть только SAP, которая что-то диктует на мировом уровне. При этом мозговой центр SAP все равно находится в Калифорнии, потому что потоки информации от потенциальных потребителей там совершенно другие. Да и технологическая интеграция с другими компаниями для построения value added chains там совершенно другая, а главное, быстрая. Так что же с территорией? Мир становится совсем другим, говорил я еще 10 лет назад. Любая часть планеты при создании правильной экосистемы имеет право, а главное возможность на инновационные идеи и, собственно, на практическую реализацию этих идей. И сегодня есть много профессионалов и компаний, которые работают коллаборативно, даже не встречаясь друг с другом. Таков мир сегодня. Это первое.

Второе – чтобы сделать классную вещь, нужно понимать проблемы. И ясно, что когда у нас большой недостаток компаний – мировых лидеров, то неоткуда взяться правильно сформулированным проблемам и, соответственно, идеям для их решения. Давайте посмотрим, кто у нас сегодня играет на уровне четвертьфинала или даже финала чемпионата мира по футболу. Это уже упомянутый Яндекс. И опять же, например, при неправильной организации процессов по работе с инновационными идеями сотрудников компании могут появиться люди, которые скажут сами себе: черт возьми, я понимаю проблему, я знаю, как ее решить, но я не могу решить ее в этой компании, я не хочу терять время, я построю свою собственную компанию, так как знаю проблему, знаю ее решение и могу создать не только новый продукт, но и новый бизнес. Я уверен, что в недрах таких компаний, как Яндекс, находятся ребята, которые так себя настраивают. Они могут выйти во внешний мир, за периметр своей корпорации, и тогда можно ожидать, что возникнет новая и большая компания. Смогут ли они собрать команду? Уверен что да. Такая же история может случиться, как ни странно, у Сбербанка. Это один из самых крупных банков (в Европе уж точно), и при этом в отличие от европейских конкурентов, которые имеют свой R&D-центр где-нибудь в США, эти ребята живут совершенно по другим принципам. Центр мозговой атаки у них находится здесь, хотя они и пытаются черпать информацию и из Долины, и из Европы. Кто еще может в эту игру сыграть? Добавить третьего мне сложно. Может, это mail.ru, но они все же конгломерат слишком разных компаний. И я хуже понимаю их стратегию, хотя с Гришиным часто общаюсь.

Понимание мировых проблем дает вероятность, что новые стартапы могут появиться, и какие-то из них способны выстрелить. На этом и строится стратегия нашего фонда. И кстати, в искусственном интеллекте очень много русских имен: контрибьюторов, разработчиков. В этом нет ничего необычного, так как этому направлению уделялось много внимания во времена СССР и позже, создан большой задел, измеряемый полувековой историей исследований и построения школ.
Если вы посмотрите на blockchain, тоже увидите кучу контрибьюторов, которые работают на территории Российской Федерации. Анализ, который делал Harvard Business Review по поводу инноваций и условий, в которых их можно реализовать, показал, что Москва на 2-м месте после Силиконовой долины по пулу талантов. Но вот по предпринимательским талантам мы на 18 месте из 20, хотя по пулу талантов Москва опережает Израиль. Да и по условиям создания бизнеса мы далеко не в первой десятке. Но в любом случае у российских предпринимателей и инноваторов есть шанс. И ясно, что этот «невод» по «ловле интересных идей и компаний» мы будем «тащить» не одни, а с нашими зарубежными партнерами. И если окажемся удачливы в выборе проблем, идей и технологий, а также выборе наших партнеров, то есть реальный шанс, что попадем в эту большую технологическую волну не в качестве пользователей, а в качестве создателей.

Глеб Давидюк говорил, что есть проблема с ожиданиями непрофессиональных инвесторов: они рассчитывают на фантастические возвраты, а сверхудачливый фонд – это 17% годовых, 13% – это нормальная история.

Я бы сказал по-другому. Когда ваши портфельные компании не участвуют именно в создании продуктов и сервисов, способствующих революционным изменениям, то все именно так. Мы в Almaz Capital стараемся не работать с непрофессиональными инвесторами – Limited Partners нашего фонда, и поэтому российских денег у нас практически нет. Один из моих партнеров в Almaz, практически сооснователь фонда, председатель совета директоров UFG Чарли Райан, говорил всегда, что в России много денег, но мало капитала. Он прав. У некоторых российских миллиардеров полно денег, но странно организован капитал: как только в стране кризис – у них возникают громадные финансовые разрывы. Не берусь судить, но наверняка они учатся и приводят это все сейчас в порядок. Я этим не занимаюсь, не моя профессия. Но, общаясь с ними, понимаю, что это так.

Когда нет революции, когда компания ориентирована на инкрементальные технологические улучшения, успешной считается M&A-сделка в размере 100 – 200 млн долларов. Но если из М&А-активности таких компаний, как Google, вычесть сделки более 200 млн, то окажется, что средний чек того же Google при покупке компании составлял за один год 25 млн долларов. Конечно, с другой стороны, если взять две-три крупные сделки, они вообще картину меняют очень сильно, и многие так называемые top tier фонды (не хочу называть имена) долго живут на этих крупных и удачливых бывших портфельных компаниях. Кто-то создал Google, кто-то Facebook, и потом реализуют многие свои портфельные компании своим же чемпионам и показывают высокий return.

Мы не хотим быть больше 300 млн, это такой свит-спот, в котором ты должен находиться, – от 200 до 300 млн, в худшем случае от 150 млн. Тут ты можешь приблизительно заявлять 33%, и у тебя появляется фонд, который дает возможность сделать 4–5-кратный возврат капитала своим инвесторам. Мы находимся именно в этом треке со своими Almaz I и Almaz II. Если команда стабильная, риск не очень велик. Цикл фонда – 10 лет, профессиональные команды LP это тоже понимают, и каждые 4–5 лет управляющие венчурного фонда поднимают следующий фонд. Может случиться так, что очень профессиональные люди, которые называются institutional investors, например пенсионные фонды или фонды фондов, начинают заходить к вам только с третьего фонда и очень редко со второго. Это как в стартапе: есть люди, которые рискуют с тобой на начальном этапе, верят в тебя и ситуацию, во втором фонде ты работаешь с большим количеством инвесторов, появляются более профессиональные люди, у кого-то возникают стратегические интересы относительно твоей игры, и появляются частные люди, которые видят успех первой стадии. А вот в третий фонд приходят профессионалы. Станем мы третьим фондом или нет – это проверка для Almaz Capital. Если да, то какой состав LP у нас будет? Профессиональный? Если так случится, тогда я могу, условно, уходить, оставлять дело молодым. Свою миссию я выполню, так как появится серийный венчурный фонд, работающий с предпринимателями России и Восточной Европы, которые хотят реализоваться на глобальном рынке.

Успешные фонды продолжают работать 20–50 лет. Если выстроилась стратегия, идеология и создался костяк команды, если выстроены условия для преемственности, то профессиональные LP не будут смущены и 5% ROI, разовая неудача даже c годовым результатом менее 5% их не смутит, так как одновременно управляющая команда работает с еще как минимум одним фондом, который компенсирует эту неудачу своими 100 – 1000% ROI. Поэтому институционные LP и входят зачастую только во второй или третий фонд и в стабильную профессиональную команду. Поэтому и есть множество одноразовых фондов, так как ROI первого фонда составило значительно меньше ожидаемого среднего по индустрии 33% годовых, и LP уже не верят в успех команды в следующем фонде. То есть если return 17%, был ли шанс, что будет 100%? Если был 100%, то инвесторы проглотят 17%, понимая, что циклы бывают разные, бывает luck, бывает not luck.

Поэтому существуют компании с 11–15 фондами, некоторым уже по полвека, и они поднимают деньги. Иногда совершают ошибки, растят компании до миллиарда долларов, потом сжимаются, увольняют часть партнеров. Так движется индустрия, поэтому в чем-то я согласен с Глебом, а в чем-то нет.

Когда кто-то хочет запустить стартап, говорю я предпринимателям, вы должны поднимать правильные деньги. Если ты на начальном этапе взял политически ангажированные деньги, или взял эти деньги из не совсем чистых рук, или от людей, которые не понимают в этом бизнесе, то потом после seed или после ангельских инвестиций ты придешь к профессиональным венчурным инвесторам, а они не захотят иметь с тобой дело. Нужно быть очень осторожными. Репутация в нашем бизнесе стоит выше всего.

Поэтому и мы в Almaz Capital всегда старались соблюсти чистоту. И сейчас для нас очень важно, кто будет нашими Limited Partners в третьем фонде, кто будут эти якорные LP – которые поднимут Almaz на новый репутационный уровень в мировой венчурной индустрии. Нам важно, чтобы нас поддерживали и в четвертом, и в пятом фонде, и таким образом выстраивалась бы серийность.

В холдинге ru-Net Леонида Богуславского определили три направления, которые они считают прорывными. Медицинский софт и приборы, интернет вещей в промышленном применении и финтех. У вас есть такая четкость в выборе направлений?

Мы пытаемся войти в базовые технологии. Я назвал три направления, которые для нас критичны, потому что волна cloud computing – уже в мейнстриме. Можно найти что-то инновационное, но это будет инкрементально, и вряд ли ты вырастешь в большую компанию. На начальном этапе происходит другое: Google и другие покупают команды – миллион за одного инженера. Но дальше наступает время динамического роста новых компаний, а там уже иная рыночная игра и иные цены, а главное – шансы построить нового игрока.

У нас в Almaz II три разных вложения в модное нынче IoT-направление (IoT – Internet of Things – интернет вещей). Первое в Sensity. Это чисто американская компания, ее область – smart city, у нее есть подписанное соглашение с Китаем, есть и замечательные партнеры и потребители, и внедрения в США. Но остается вопрос: насколько успешной она будет, ведь smart city-построение на уровне городов очень сильно задерживается по многим причинам, и в первую очередь это изменение дорогостоящей инфраструктуры. Речь идет о платформе, которая реально делает город умным, – она управляет освещением, экономит энергию, управляет wi-fi, доступом к видеонаблюдению, датчикам звука, воздуха и тому подобным. Но это трудно внедрять, и поэтому даже при наличии технологий вероятность успеха компании просчитать нелегко.

Второе вложение – Petcube (pets connected to internet). То есть собаки и кошки, с которыми ты общаешься, выйдя из дома, с помощью специального приложения и специального устройства, позволяющего не только наблюдать, но и поиграть со своими питомцами. Можно при желании и on-line разрешении хозяев животного поиграть и понаблюдать и за чужим питомцем.
Третье вложение – франко-швейцарско-белорусская PIQ, которая вышла из французской микроэлектронной компании. Они сделали хороший трекинг-прибор, но не это главное. Они создали программную платформу, при помощи которой можно настраивать их прибор на любой новый вид спорта за период менее двух месяцев. Они снимают на видео профессионалов в гольфе, кикбоксинге, горных лыжах, в чем угодно, а потом любитель может себя сравнить с ними и подтягивать свой уровень во всем, что касается физических движений.

Еще мы смотрели на индустриальные IoT, но любой индустриальный IoT в итоге идет в marketplace. У нас есть инвестиция в компанию MakeTime, которая объединяет маленьких производителей. Допустим, я отзываю 5 млн машин, мне нужно изготовить прокладку. Где ее делать? Я раздаю задание по заводам, которые могут быстро перестроиться. Каждый поставит мне по 500 штук, но они будут соответствовать единому стандарту. Для этого нужен marketplace, документация в электронном виде. Это для нас интересно, потому что лежит на стыке индустрии, IoT и collab-orative economy.

Вы, наверное, давно наблюдаете за той частью российской финансовой индустрии, которая обслуживает сверхсостоятельных людей. Что, на ваш взгляд, с ней происходит, как она меняется и будет ли на нее влиять финтех?

Все, что могут сегодня в нашем и даже в мировом private banking, – покупать тебе долгоиграющие инструменты, которые способны защищать твои деньги от потерь инфляции. Да, ты их не теряешь, но предложить что-то революционное для зарабатывания они не могут, во всяком случае, большинство. В общем, выбирают легкий путь. Те же российские банки брали дешевые кредиты в Европе и «перепродавали» дорого здесь, а страховые компании вкладывали в эти банки деньги клиентов, которые тоже раздавались в кредит под большие проценты. И все довольны, когда экономика живет таким нехитрым способом, но это работало при сверхдорогой нефти и другом виде отношений с мировой экономикой.

Думаю, произойдут весьма существенные изменения. На Forex, на любом другом рынке ты с помощью автомата можешь следить за человеком, чьи инвестиционные решения кажутся тебе правильными, часть денег будет играть именно так. И ты работаешь с автоматом, который свершает весьма выгодные сделки для тебя. Поэтому люди начнут понимать, что существует много других возможностей управления своим капиталом. Например, тот же crowdfinancing, которым легко заняться, если ты научился хоть немного оценивать свои риски и управлять капиталом.

Это изменит мир, изменит самих управляющих, и процесс уже идет. Меня зарубежные банки часто приглашают выступать перед своими клиентами-предпринимателями, рассказывать им о венчурной индустрии и ее трансформации во что-то новое. Ситуация, как правило, такова: люди из сферы real estate, consumer goods продали свой бизнес и думают, что делать с деньгами. Крупные западные игроки рынка private banking уже понимают, что клиенты не очень довольны тем, как они работают, и хотят дать им новые механизмы (венчуры и crowdfinancing, размещение денег в идеях Илона Маска). При этом надо еще понимать, что искусственный интеллект приведет к тому, что многие рутинные вещи в инвесткомпаниях и банках будет делать машина, а не человек.

Есть довольно много людей, для которых фактор русского языка и фактор самостоятельности остаются решающими. Они хотят инвестировать в технологии, но предпочитают это делать без помощи профессиональных фондов. То есть перед ними не мировой, а российский рынок. Что он из себя представляет?

Ну, в России рискованно играть в технологическую игру самостоятельно. Потому что рынок небольшой, а способность бизнеса вырваться на Запад под вопросом. Даже компаниям из Европы совсем не просто вырваться в те же США. Можно посмотреть на такую компанию, как Autonomy. Я специально даю английский пример, потому что говорят, вот Kaspersky – русские, им было сложно выходить на западный рынок. Да ничего подобного. Любой иностранной компании трудно выходить на любой чужой рынок. Autonomy была приобретена HP за очень большие деньги. Но спросите их создателя и экс-CEO, он скажет, что сделал пять попыток прорваться в Штаты, скажет, что восприятие мира у британца и американца разное. Разные ожидания, анализ, подбор людей. Так что всем трудно, но ориентироваться нужно сразу на глобальную историю, а не местный рынок, который ко всему прочему очень маленький. И тут состоятельным людям, которые хотят вкладывать деньги в России, правильно будет обращать внимание на интернет-сервисы. Во-первых, это понятно и измеримо, во-вторых, меньшие технологические риски.

Желающих прийти и продать квантовую криптографию какому-нибудь олигарху будет много. И оценить, идти ему туда или нет, весьма сложно. В России действительно любят инвестировать и принимать решение самостоятельно. Что это в реальности означает? Что состоятельные люди опираются на мнение своих придворных, а они точно могут совершить ошибки. А то, что не доверяют профессионалам, ну так у нас еще нет когорты профессионалов. Мы только становимся ими, еще нет того набора людей, про которых можно сказать «я им доверяю». (В венчурном финансировании говорят, чтобы стать профессионалом, надо потерять 15 млн долларов.) А профессионалы на Западе не спешат брать русские деньги, по причине их непонятности, вдруг они замешаны в каких-то панамских историях. Берут фонды не лучших категорий, со скромными результатами, что тоже расстраивает.

Еще об одной вещи надо сказать. У меня есть много знакомых западных миллиардеров. Я знаю, что богатый человек там не даст на ангельскую инвестицию больше 150–200 тысяч долларов, даже если он мультимиллиардер. У нас не так. Предприниматель идет к условному нефтянику, и тот ему сразу отсчитывает 1 или 2 млн долларов под крутую идею, я знаю много таких сюжетов. А потом у этих инвесторов жуткое разочарование, они теряют свои деньги и говорят «все, я этим больше заниматься никогда не буду». Типичная российская история. Да, Юрий Мильнер и Алишер Усманов смогли это сделать, но это совмещение тяжелейшей аналитической работы и большой доли везения, связонного с попаданием в волну социальных сетей.

На успех Юрия, конечно, реагируют. Приходят некие люди и говорят «возьми мои деньги и сделай, как Мильнер». Я говорю, нет подходящих объектов для вложений, они еще не появились. Да, они возникнут, да, можно играть в большие деньги, находить правильных ребят, делать очень хорошую аналитику вокруг модных направлений, пытаться предугадать историю. Но риски велики, а гарантий нет. А приходящие хотят гарантий. Сейчас им совет: ловите новую технологическую волну – она уже близко. Это как на серфинговой доске. Волна уже рядом, нужно готовиться и ускоряться, а не ждать.

Как в Америке сейчас относятся к выходцам из СНГ, Балтии, Восточной Европы? И как живет русскоязычная тусовка Долины?

Для многих весь бывший Советский Союз воспринимался долгое время как Россия. Сейчас Украина и Россия в международном мировосприятии четко разделены, но до 2014 года этого не было. Сегодня существует представление о России как о непонятной, непредсказуемой и даже порой какой-то мистической части планеты. И это вполне закономерно.

Просто восприятие территории рождается на новостных вещах. Вот взлетел Skype, он эстонский. Эстония пошла вверх. Туда поехали люди, местные стали учиться понимать мировые проблемы. А это принципиально важно, недостатка в образованных специалистах в Восточной Европе нет. Почему румынские программисты востребованы везде? Да потому, что Чаушеску в свое время пытался стать независимым от СССР и даже работал над созданием своего ядерного оружия. А значит, много внимания было уделено инженерной науке, физике, математике высокого уровня. Почему в Чешской республике, если взять отчеты Intel Capital, самый большой ROI? Потому что в Чехии тоже очень хорошее техническое образование. Страна маленькая, таланты на ее территории реализоваться не могут, и они идут на мировой рынок, где более заметны и успешны. Почему в Украине образовалась целая серия интересных стартапов? Потому что открыли границы, туда, как в Эстонию, поехали люди задавать вопросы и искать таланты. Задавая вопросы, они уже делятся информацией. А талантливые инженеры и предприниматели находят уникальные бизнес- и технические решения. А в Белоруссии для IT-предпринимателей создали просто уникальные возможности и экосистему, и о Белоруссии заговорили как о мировом IT-явлении. Соответственно, если говорить о Долине, то там считают, что Восточная Европа стала сегодня поставщиком не только классных инженерных кадров, но и уникальных бизнес-решений. Но пока еще предпринимательское начало во всех этих местах под вопросом. Поэтому кооперация предпринимателя, имеющего опыт работы в Долине, и инженерных команд с этих территорий воспринимается очень хорошо.

Кстати, самая удобная площадка для стартапов сейчас – это Варшава, там лучшие условия для старта high-tech бизнеса, практически лучшие в Европе, если еще добавить успешную Варшавскую биржу. А те, кому в Европе не нравится Польша, едут в просто «взрывающийся» Берлин. Поэтому когда мне задают вопрос, что нужно сделать, чтобы в России реализовались все задуманные инициативы, будь то программа НТИ, или Сколково, или Иннополис, ответ простой:

нужно думать не как удержать здесь таланты, а как привлечь международные таланты в Россию

Россия должна быть в топе стран, где ведение high-tech бизнеса наиболее привлекательно. Иначе и международные, и российские технари и бизнесмены найдут другие страны для реализации своих глобальных идей. Я говорю про условия, а это значит вопросы границ и вопросы легальности. Если они сняты, то сюда поедут предприниматели с хорошими идеями, знающие, как создать экспортный продукт. Если, например, в финтехе будут приняты законы, позволяющие реализовать новые идеи, начиная от peer-to-peer lending и заканчивая crowdfinancing, использовать blockchain и криптовалюту – возникнет отличная рыночная возможность для предпринимателей, и появятся желающие реализовать свои идеи на российской территории, потому что законодательно именно здесь это стало возможно впервые в мире.

Если же говорить о тусовке в Долине, то возьмем Russian Speaking Foundation – AMBAR. Они сделали очень правильные и грамотные шаги, невзирая на всю политику. Сегодня это единая основа, где собраны выходцы из бывшего СССР и окрестностей. От литовцев до израильтян и чехов. Они прекрасно взаимодействуют, они молодые и голодные, и у них до какой-то степени общая ментальность. На их конференции SVOD (Silicon Valley Open Doors) теперь сидят все ведущие фонды. Это хороший показатель. Три-четыре года назад приходили лишь несколько человек. Конечно, сейчас нет странового доверия, и все опять вернулось на персональный уровень, но людей из России, которые вызывают интерес и уважение, стало гораздо больше в сравнении с 1990-ми, когда нас, которым доверяли, – были единицы.

При этом считается, что сама Россия отрезана от той новой экономики, которая возникает в таких местах, как Силиконовая долина, Израиль, Сингапур. Настоящего доверия к нам нет, а собственных усилий недостаточно.

Технологии меняют мир настолько, что политические границы существуют лишь виртуально. Они становятся реальными, только если страна их закрыла. Это понимают все разумные люди. Понимают, что ловля талантов стала мировой. Сейчас поменялись стили у многих венчурных фондов. Они тоже стали более международными. Конечно, не такие фонды, как Sequoia, которая все нужное находит в радиусе часа езды от офиса, да и та вложилась даже в армянский стартап. Но большая часть американских и европейских фондов остаются региональными, а не глобальными игроками, и здесь вижу и особое место для нашего Almaz и других связанных с Россией фондов.

С другой стороны, быть международным и глобальным очень тяжело. Мы знаем по собственному опыту. Отличия во всем, даже в манере вести разговор. Западные и российские профессионалы могут с трудом понимать друг друга, потому что их ментальность не совпадает во многих вопросах, и надо серьезно перестраивать свои мозги. В выигрыше оказываются те, кому это удается.

Возьмем хотя бы open source software. Как правило, это международная открытая и совместная разработка многих инженеров из разных стран. Open source удачен, если в нем много контрибьюторов, которые идут со всего мира, потому что им нравится то, что они делают и как это делается. Если прогнозировать будущее, то ясно, что дальше многие идеи, проекты, вещи будут рождаться даже без всякого CEO. Вот такая картинка: лучшие идеи кристаллизуются, поднимаются наверх и отбираются неким автоматическим методом. Автомат заменит не только секретаря, но и его начальника, и, наверное, CEO, потому что решение будет вырабатываться децентрализованно в компании и, достаточно скоро, и в государстве. Это то, куда мы идем. С этой точки зрения, вопрос «а как мне относиться к России» приобретает другое значение. Я лично отношусь к ней, с одной стороны, как гражданин Российской Федерации, а с другой – как к географической территории на планете Земля, где много талантливых людей, и меня мало волнует, кто сидит в Кремле. Точно так же как мало волнует, а кто сидит в Белом доме с другой стороны океана. Знаете, когда я был молодым, умер Брежнев. Я прибежал к своему наставнику (он сейчас профессор математики), мы сели на кухне, где тогда проходили все откровенные разговоры, он заварил индийский чай, налил и говорит: «Представь себе большое вязкое болото, ты сидишь на берегу, а в середину кто-то бросил большой камень, и до тебя дошли не волны, а только дребезги, что это значит для тебя? Ну не будем мы завтра пить индийский чай». Для большинства людей все, что творится наверху, не имеет большого значения. Межчеловеческие связи гораздо важнее. Работа над идеями и технологиями происходит в иной плоскости, и капитал это понимает. Когда-то, лет 10 назад, Дон Валентайн из Sequoia говорил, что если я вложил деньги в русскую компанию, можете считать, что меня похитили. А теперь они инвестировали и в российско-украинскую компанию RingCentral, и в армянскую компанию, так что меняться будут даже самые консервативные. Думаю, что появится новый игрок, который будет доминировать в этой международной парадигме collaborative economy, которая касается отнюдь не только Uber, а множества других вещей. И ясно, что disruption того же Uber не в том, что происходит с водителями, а в том, как он влияет на автоиндустрию в целом. Она, например, и по-другому должна планировать свое производство и сбыт, и лизинг автомобилей. Это лежит гораздо глубже очевидных экономических перемен.

Под конец поменяем тему: вы как человек, занимавшийся и софтом, и «железом» для советских спутников и для орбитальной станции, наверное, продолжаете следить за космической отраслью. Как вам кажется, что в ней важного, хорошего и плохого проходит в технологической части? Чего можно добиться с сегодняшним уровнем финансирования и управления?

Как ни странно, стараюсь следить поменьше. Это область, которая стоит на грани секретности, и я не хочу, чтобы возникло ощущение, будто я пытаюсь получить какие-то «особо ценные» сведения, при этом занимаясь международной деятельностью и имея в своей команде граждан других стран. Я смотрю на космическую индустрию с интересом и через призму сколковских компаний и людей, которые приходили со своими идеями. Но у меня не вызывают никакого восторга статьи российских «профессионалов» с реакцией на проекты Илона Маска. Мы сидим в какой-то парадигме своего совершенства. С моей же точки зрения, многие вещи здесь не поменялись на протяжении десятилетий. До сих пор мы продолжаем делать проекты, которые были порой неудачно задуманы еще в 1990-е. Хотя мне кажется, что в космической индустрии зарыт огромный потенциал. И поэтому то, как его реализуют, немного разочаровывает.

В свое время, в далеком 1994 году, председателем совета директоров Oracle был генерал Джеймс Абрахамсон, бывший руководитель Американской стратегической оборонной инициативы, иными словами, «звездных войн», и я привез его к своему начальнику, генеральному конструктору Геннадию Яковлевичу Гуськову, который занимался программой ответа на «звездные войны». А тот повел генерала в совершенно секретный музей, и я был горд, когда Абрахамсон насчитал четыре или пять вещей, в которых мы были явными лидерами в космической технике того времени. Я познакомился с генералом при посещении Oracle, когда, вычислив меня по спискам, он затащил меня в свой кабинет и показывал мне их достижения в технологиях обеспечения «звездных войн». Там были представлены всякие матрицы ПЗС, чипы, все, что связано со стратегической оборонной инициативой. И уже тогда был переполнен гордостью, поняв, что в некоторых вещах мы их сильно опережали. Но держал язык за зубами. Я ушел в частный бизнес потому, что понял в какое-то время, что стране стало не до того, не до high-tech. Потом страна просто утратила способность быть «стайером» в реализации системных проектов, и все стали «спринтерами» по личному обогащению. И поэтому особенно грустно. Но это другая тема.

По чисто инженерной работе вы не скучаете?

Каждый человек переживает то, что приходит время делать что-то новое. Но не все рискуют изменить свою жизнь. Вообще я считаю, что всем нужно менять профессию в течение жизни, лучше несколько раз. У меня сегодня идет уже третий цикл моей профессиональной жизни. Поэтому не могу сказать, что скучаю, мне очень нравится то, что я делаю сегодня. Так же, как и по молодости не скучаю. В каждом возрасте есть свой кайф.

Тогда последний вопрос. Элвиса Пресли до сих пор слушаете?

Да, конечно. Рок, классика – любимые каналы у меня в машине. 



11.08.2016

Источник: SPEAR'S Russia #7-8(60)

Комментарии (2)

Владимир 02.10.2016 21:34

Крайне важна широкая публикация зарождающихся идей и их возможных последствий.

datachains.world 01.10.2016 22:55

У нас уже растет блокчейн, наш российский блокчейн


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз













WEALTH Navigator Awards 2022: назван лучший банк для состоятельных клиентов


Wna2022_pbwm_news
 

Вечером 19 декабря в Москве со сцены театра Et Cetera были объявлены победители WEALTH Navigator Awards 2022 – первой в России премии для лучших представителей индустрии частного банковского обслуживания, управления большими капиталами и смежных индустрий.