Сюжет одного из эпизодов сериала «Корона» (The Crown), снятого по мотивам жизни Елизаветы II и британской королевской семьи, построен вокруг так называемого испытания Балморалом (Balmoral test) – неформальной, но, по свидетельству осведомленных, реально существующей практики при дворе Виндзоров. Претенденты на включение в ближний круг королевской семьи проходят испытание в фамильном замке Балморал. Оцениваются, среди прочего, речь и манера общения кандидата, знание норм этикета, умение себя держать. Важное место в этом ряду занимают внешность и костюм. В сериале испытание Балморалом проходит недавно вступившая в должность премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер. Одетая с буржуазной скрупулезностью в элегантный костюм-двойку, она выглядит инородным пятном на фоне аристократов в их утилитарной экипировке для загородного отдыха. Ключевая роль отведена обуви: на охоту Тэтчер – могущественный политик и дочь владельца бакалейной лавки – надевает туфли на каблуке и безнадежно проваливает балморалский тест. Виндзоры, включая саму королеву, и приближенные обуты в простые кожаные ботинки на плоском ходу и резиновые сапоги.

Через костюмный код эпизод демонстрирует глубокий разрыв в образе жизни, мысли и статусе британской аристократии и «трудового» среднего класса, из которого происходит Тэтчер. Если вторые тщательно следят за аккуратностью своего наряда, стараясь соответствовать требованиям выглядеть хорошо, то первые могут позволить себе одеваться подчеркнуто просто и скромно. Распространенная в привилегированных кругах практика намеренного опрощения в одежде получила название dressing down. Конечно, при ближайшем рассмот­рении эта простота оказывается совсем не простой: непритязательная с виду одежда выполнена из дорогих материалов безупречного качества, недоступного для массового потребителя. Стеганая куртка Barbour, брогированная обувь John Lobb и традиционный жакет Harris Tweed, которые из поколения в поколение носит британская аристократия, – это вещи вне моды, маркеры статуса и классовой принадлежности. В дресс-коде привилегированных слоев общества – и особенно старой аристократии – принципиально важную роль играет уместность костюма в зависимости от ситуации. Коннотации приемлемости и неприемлемости предмета в разных условиях составляют довольно сложную сеть значений костюмного языка – органически понятного «своим» и недоступного чужакам из других социальных классов. При этом дополнительные комментарии оказываются излишни: как говорится, если надо объяснять, то не надо объяснять. Вслед за Тэтчер на испытание в замок Балморал прибыла молодая аристократка Диана Спенсер – претендентка на роль девушки наследника престола принца Чарльза. «Возможно, вы не захватили уличную обувь?» – спрашивает гувернантка перед традиционной охотой. «Наоборот, только ее», – с непринужденной улыбкой отвечает Диана. Балморалский тест будущая принцесса проходит с блеском.

Стратегия упрощения

Конечно, британская аристократия со своими традициями, церемониями и протоколами этикета – это особый мир и по-своему экстремальный пример. Но dressing down как элитарная костюмная практика статусного потребления проявляется не только там. Социолог Элизабет Шимпфессль в книге «Безумно богатые русские» описывает визит в загородный дом семейной пары Аркадия и Ларисы – представителей «новой русской буржуазии». Аркадий – интеллигентного вида человек в круглых очках, предприниматель и руководитель крупной технологической холдинговой компании – во время интервью одет подчеркнуто просто, даже аскетично: в рубашку и штаны цвета хаки, напоминающие рабочую спец­одежду. Еще проще одета жена Аркадия. Увидев ее в выцветшей, явно не новой розовой олимпийке и вспомнив слова друга семьи о том, что супружеская пара очень внимательно относится к своему имиджу, проницательная Шимпфессль заподозрила, что такое костюмное опрощение не случайность, а результат сознательной стратегии. Интервью с Аркадием рассеяло возможные сомнения: «Сначала мы пытались понять, что нам могут дать такие деньги, какие возможности открывают, – сказал он, намекая на свой прежний демонстративно роскошный образ жизни. – Но сейчас нас перестало это волновать. Мы начали жить по-другому. Стали думать по-другому».

Иными словами, нынешняя практика dressing down оказалась для Аркадия с Ларисой способом утвердить свой статус как буржуазии современной и просвещенной, символически дистанцируясь от устаревшего показного потреб­ления роскоши в ее прямолинейном, архаичном виде. Гламурный шик образца 2000-х годов и уж тем более диковато-первобытная новорусская роскошь 1990-х давно вышли из моды и более не являются знаками статусного потребления. Примечательно, что подобная эволюция вкуса произошла быстро, в рамках одного поколения, и сегодня Аркадий с Ларисой стремятся дистанцироваться от моделей потребления, которые они же еще недавно практиковали. Так в изменении костюмной риторики проявляются более общие, глубинные процессы социально-классовых трансформаций.

Вкусы эпох

Концепцию демонстративного потребления разработал американский экономист и социолог Торстейн Веблен в классической работе «Теория праздного класса» (1899). Он трактовал одежду как статусный маркер, средство обозначить и утвердить положение в иерархически структурированном обществе, где деньги – главный ресурс, по количеству которого и определяется социальный ранг человека. Веблен строил свою концепцию на знакомом ему материале – потребительском поведении стремительно разбогатевших в эпоху gilded age американских нуворишей.

Иными словами, теория описывает характерные практики обладателей «новых денег» и потому закономерно ложится на российскую ситуацию «первоначального накопления капитала» 1990-х годов. Но в отечественных реалиях демонстративное потреб­ление среди тех, кто мог себе это позволить, обрело даже больший размах, чем в Америке конца XIX века. Новорусский стиль гротескной избыточности стал прямым следствием долгих лет товарного дефицита. Пожалуй, потребление 1990-х годов можно назвать компенсаторно-булимическим. Новорусская тяга к демонстративной роскоши в ее примитивном, количественном понимании вошла в постсоветский фольклор анекдотами про ситуации типа «Купил галстук в Париже за тысячу долларов. – Дурак! Надо было брать в Лондоне – там такой за две продают».

Валентин Юдашкин, пожалуй, ключевой персонаж российской моды 1990-х годов, ее лицо и амбассадор. Эстетическая парадигма модельера точно коррелировала с желаниями заказчика и, более того, с тем трудноопределимым параметром, который историк культуры Элизабет Уилсон определила как «визуальный вкус эпохи». Стиль Юдашкина – помпезный, статуарный, нарочито декоративный и роскошный в самом буквальном понимании слова. Но он же впечатляюще витален и гедонистичен и в этом качестве органически созвучен атмосфере 1990-х годов. Псевдоисторические силуэты, дорогие сверкающие ткани и позолоченная фурнитура – блеска в эстетической парадигме Юдашкина не могло быть слишком много.

Однако вскоре первичная булимическая тяга к роскоши обрела в среде новой русской буржуазии более цивилизованные формы. Денег и возможностей стало больше, эстетические запросы имущего класса сместились в чуть более рафинированном направлении, а гедонистическая установка сохранилась: родилась эстетика гламурных 2000-х. Постепенно «новые деньги» трансформировались в респектабельные, а вместе с тем менялись и внешние формы статусного потребления. К концу нулевых первичное демонстративное потребление «по Веблену» эволюционировало в более утонченное потребление «по Бурдье».

Концепция влиятельного французского социолога Пьера Бурдье строится на понятиях «символического капитала» и суждений вкуса как проекции социального положения. Одежда по-прежнему выполняла статусную функцию, однако сам статус теперь не сводился исключительно к деньгам, но подразумевал некоторые культурные, образовательные, интеллектуальные и эстетические амбиции. В моду среди элиты вошли коллекционирование искусства, меценатство и благотворительность. В одежде и внешнем облике это вылилось в эстетику «новой скромности» или «заметной незаметности» (conspicuous inconspicuousness). «Новая скромность» вовсе не подразумевала аскетизм и равнодушие к вопросам внешности, напротив, качественное отличие от демонстративного потребления предыдущей формации – в адресате костюмной коммуникации. Если прежде костюмное высказывание обращалось ко всем и каждому, громогласно утверждая высокий статус обладателя дорогой вещи, то теперь интонация стала избирательней и тоньше: одежда передавала месседж «своим», то есть тем, кто, в терминологии Бурдье, обладал достаточным символическим капиталом, чтобы корректно считать сообщение.

Желание доказывать

Образцовым примером «новой скромности» как модели элитарного статусного потребления может служить облик миллиардера Романа Абрамовича и галеристки Дарьи Жуковой – знаковой медийной пары конца 2000-х – середины 2010-х. Издали их рубашки, лаконичный трикотаж и джинсы могут показаться вполне демократичной одеждой. С близкого расстояния эффект демократизма улетучивается: премиальные материалы, обувь bespoke и рос­кошные детали однозначно сигнализируют о статусе обладателя. Так работает принцип «заметной незаметности»: при ближайшем рассмотрении проясняется стоимость часов и запонок, проступают говорящие детали вроде настоящих (а не обманных, как в большинстве массовых изделий), обметанных вручную петель на рукавах пиджака. Сумка в руках Жуковой, одетой в стиле лаконичного casual, оказывается не просто сумкой, а культовой моделью Birkin от Hermés, чья рыночная цена стартует от 10 тыс. долларов. Ключевое условие этой семантической трансформации в глазах зрителя – владение костюмным кодом «для своих». Кому надо – тот поймет.

«Заметная незаметность» как стратегия статусного потребления сохраняет актуальность и сегодня – в последнее время такой стиль все чаще называют тихой роскошью (quiet luxury). Среди главных модных брендов в этом ряду Brunello Cucinelli, Celine, Ermenegildo Zegna, Ralph Lauren, Loro Piana. Последний особенно полюбился российской политической и деловой элите. Трендсеттером здесь, очевидно, стал Президент РФ, которого с начала 2010-х годов регулярно замечают в одежде и обуви премиальной итальянской марки.

Аркадий и Лариса, упомянутые ранее собеседники автора книги «Безумно богатые русские», избрали «новую скромность» своей стратегией статусного потребления. Однако представляется, что в усердном стремлении во что бы то ни стало дистанцироваться от «лишенных всякого вкуса» нуворишей 1990-х – начала 2000-х они обнаруживают некоторую зависимость от оценки своего статуса если не в глазах рядовых россиян, то в глазах представителей своего элитарного круга. В то же время замечено, что чем выше и устойчивее положение человека в социальной символической иерархии, тем меньше его потребность что-то доказывать окружающим, в том числе с помощью одежды. К таким выводам пришла не только Шимпфессль, на протяжении нескольких лет вблизи изучавшая представителей новой русской буржуазии. Обнаруживают эту закономерность и исследователи социальных элит в других странах, например историк Пол Фассел в книге «Класс: путеводитель по статусной системе Америки».

Эталонным воплощением костюмной установки «да идите вы к черту» в среде российской элиты может служить облик Ирины Винер – тренера, президента Всероссийской федерации художественной гимнастики и многолетней супруги миллиардера Алишера Усманова. Стиль Винер – с килограммами драгоценностей, захватывающими дух декольте и меховыми палантинами – не просто нарушает все нормы «тихой роскоши» как актуальной формы статусного потребления. Ее манера одеваться однозначно говорит об отказе следовать каким бы то ни было дресс-кодам и модным трендам, что-то доказывать с помощью одежды (действительно, кому и что должна доказывать Ирина Винер?) – и все это без малейшей угрозы статусу и репутации. По всей видимости, единственным аргументом одеваться именно так служит желание самой Винер – хочу и буду. И это право на свободу самопрезентации и «плохой вкус» – роскошь высшего порядка.

Мария Терехова, искусствовед, историк моды и костюма