Если будущее экономики во многом зависит от инноваций, то что можно сделать, чтобы их развить? Есть ли какие-то общие черты, определяющие готовность нации к массовому производству инноваций, которые экономически менее развитые нации могут перенять у более успешных?

Лев Толстой сказал, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а несчастные несчастны по-своему. В экономике это не так. Те, кто успешен в экономике, успешен по-разному. Среди очень близких по экономическим результатам наций мы можем обнаружить массу различий, иногда труднообъяснимых. Например, руководство компании в Германии располагается на верхнем этаже здания, во Франции – на среднем этаже здания, ну а в Японии руководители вообще сидят вместе с подчиненными. Это скорее такие казусные, статусные вещи. А есть вещи более серьезные, скажем, инновации, о которых много говорят как о факторе экономического развития. Инновации обычно связывают с Силиконовой долиной в США. Однако в Японии тоже есть инновации, но они какие-то другие, не такие, как у американцев. Японцы лучше других делают то, что уже было сделано или придумано раньше, идут путем постоянных улучшений нового продукта.

Оказывается, здесь свое слово говорит культура. Универсальный закон, который объясняет конкурентную специализацию и большинство различий, связан с именем голландца Герта Хофстеде. В 1960-е годы он придумал, как рисовать портреты нации. Наука, лежащая в основе такого портретного искусства, – это социология. Но социо­логия не разных групп населения, а так называемой гомогенной группы. Хофстеде опрашивал в разных странах сотрудников одной и той же фирмы IBM исходя из того, что она имела глобальное распространение. Краски, которыми Хофстеде рисовал эти портреты, менялись по ходу совершенствования методики. Сначала Хофстеде придумал четыре характеристики, потом добавил еще одну – долгосрочная ориентация. А в конце жизни добавил шестую характеристику – терпение. Но по последней характеристике почти не набрано материала, поэтому я буду говорить о пяти красках Хофстеде.

Эти пять красок, пять характеристик, позволяют определить, способна нация к инновациям или нет?

Именно. Основные характеристики, которые позволяют увидеть различия наций, графически можно изобразить в виде звезды, поэтому мы это называем звездограммами Хофстеде. Это такие картины, которые позволяют увидеть сходства и различия наций.

Первая характеристика – «индивидуализм или коллективизм». Проявляется она, например, в спорте или туризме. Есть нации, которые предпочитают команд­ные виды спорта, а есть нации, увлеченные индивидуальным спортом. Скажем, знаменитая американская игра бейсбол фактически состоит в том, что каждый имеет право сыграть против всех и имеет шанс вы­играть. Такая демонстрация индивидуализма.

Туризм. Мы знаем, что японцы и китайцы передвигаются группами, иногда очень большими, а есть другие нации, в основном европейские, которые предпочитают путешествовать в одиночку или передвигаться по миру небольшой семьей.

Индивидуализм или коллективизм – ключевая характеристика, если мы говорим о видах инноваций. Различия японского и американского вариантов, которые я уже упоминал, коренятся в коллективизме одних и индивидуализме других. На основе индивидуализма возникают так называемые радикальные инновации, ведущие к перевороту, а на основе коллективизма – так называемые инкрементные – медленные, постоянные совершенствования.

Вторая характеристика – «дистанция власти». Ее тоже можно увидеть нево­оруженным глазом. Нации, где к власти относятся как к символической ценности, а не деловому партнеру, ценят, например, такие демонстрации, как доска почета. Или высокие, иногда сверхвысокие памятники государственным деятелям. Если вы относитесь к власти как к деловому партнеру, если у вас низкая дистанция власти, то и памятники будут другими.

Дистанция власти тоже влияет на инновации. Чем выше дистанция власти, тем меньше в экономике распространены инновации и тем меньше распространяется предпринимательство. Зато в такой экономике становятся возможны мобилизационные методы хозяйствования, что для некоторых периодов, особенно кризисных, оказывается чрезвычайно важным. И нередко нации с высокой дистанцией власти именно во время кризисов, войн, эпидемий показывают результаты лучше, чем нации с низкой дистанцией власти.

Третья характеристика – «избегание неопределенности». Не открывайте эту дверь, за ней страшное! Не меняйте этого человека, следующий будет хуже! Не трогайте систему, она посыплется! С такой установкой, конечно, практически невозможно заниматься венчурной экономикой, потому что эта ценностная установка исключает риск, она заставляет бежать от риска. Соответственно, избегание неопределенности в экономике прямо противоположно инновационному развитию и венчурным рынкам.

Следующая характеристика – «маскулинность и феминность». Может быть, это не совсем удачное название, потому что Хофстеде фактически связал это с характеристиками мужчины и женщины. Но это очень важная характеристика, которая позволяет ответить на вопросы: «Почему в нашей стране в XX веке одни вещи получались, другие не получались? Почему штучные, малосерийные, редкие вещи мы делаем хорошо, а массовую, стандартную продукцию не очень?»

Маскулинность – это фактически напористость, готовность следовать плану, соблюсти все 142 пунк­та инструкции. Это не про нас. Потому что известно, что мы читаем инструкцию, когда телевизор уже сломался. А феминность – это очень высокая адаптивность, способность решить каждую ситуацию как уникальную. На разнице маскулинности и феминности стоит очень важное различие в мировой специализации. Маскулинные нации лучше занимаются массовым стандартизированным производством, а феминные нации, в том числе мы с вами, лучше занимаются сервисными видами деятельности. На самом деле сюда попадает многое, связанное и с креативной экономикой, и с индивидуализированными видами продукта. Короче говоря, это основа для мирового разделения труда. Поэтому, конечно, трудно, преодолевая свою культуру, качественно делать автомобили, телевизоры, холодильники или персональные компьютеры.

Еще одна характеристика, которую ввел Герт Хофстеде, – «долгосрочная ориентация», настроенность на значительные перемены в стране. Это глубина исторического взгляда и мышления. Скажем, у одного из лидеров современного мира, у американцев, долгосрочная ориентация оказалась очень маленькой – здесь и сейчас. Ориентация на то, чтобы получить результат как можно скорее, не откладывая. Восточные нации, у которых долгосрочная ориентация высокая, оказались способны к долгосрочным инвестициям. Они более склонны к тому, чтобы вкладываться в проекты, которые будут приносить результат через 10 или 15 лет.

Эта картина позволяет сформулировать практически закон конкурентной специализации наций, который коротко можно выразить так: есть зависимость между измеряемыми культурными характеристиками тех или иных наций и их предрасположенностью к инновациям, к распространению предпринимательской деятельности, к мобилизационным методам хозяйствования, к массовому стандартному производству или индивидуализированной сервисной деятельности, а также к долгосрочным инвестициям, то есть к довольно многочисленным и важным экономическим характеристикам.

Почему так получилось? Почему культуры такие разные?

Факторов довольно много, но если говорить о сильно влияющих обсто­ятельствах, которые исследуются количественными методами, то, в общем, все можно свести к трем основным причинам разнообразия экономических культур.

Во-первых, это, конечно, язык. Язык – это вторая макрохарактеристика культуры (первая – религия). И если религии конституируют самые большие группы населения – цивилизации, то язык во многом конституирует нацию. Еще в XIX веке Вильгельм фон Гумбольдт, великий немецкий ученый, предположил, что язык – это не средство коммуникации, как думают все, а способ мышления, который определяет поведение. В XX веке представления Гумбольдта превратились в так называемую гипотезу лингвистической относительности Сепира – Уорфа, и начались количественные исследования того, какие обстоятельства языка влияют на те или иные характеристики поведения нации и ее экономику. Например, роль личного местоимения в языке, обязательное его употребление или необязательное, прямо коррелирует с индивидуализмом. Если вы не можете выкинуть личные местоимения из фразы, то в таких обществах индивидуализм, как правило, высокий, здесь значительно внимание к личности и правам человека. Если же, как в русском языке, греческом, португальском, местоимение можно выкинуть, то такой четкой предрасположенности к индивидуализму нет. А индивидуализм, напоминаю, – фактор инноваций, причем радикальных.

Очень тонкие, сложные исследования связаны с понятием дискурса в языке, тем, как устроена речь. Есть нации с высококонтекстными культурами, где многое не проговаривается, но предполагается (наша культура именно такая), и нации с низкоконтекстными культурами, где, что написано в тексте, то и есть на самом деле, больше добавить нечего. Английская речь основана на прямой логике, она низкоконтекстна, и отсюда особенности и образования, и поведения, потому что это четко прописанные системы правил.

Построение письменного языка тоже влияет на характеристики культуры и экономическое поведение. Например, правила в языке есть, но к каждому правилу прописано много исключений – в русском языке именно так. Это не просто свойство живого языка, это еще и трансляция отношения к институтам. Нет правил без исключения. Уважение к институтам в языке, где много исключений, гораздо менее трепетное, чем в тех языках, где исключений мало.

Второй фактор большого воздействия на разнообразие культур – это климат и связанные с этим климатом методы агротехники, которые в течение долгих веков значительно влияли на жизнь общества. Раскрытые количественные закономерности довольно интересны, потому что за последнее десятилетие удалось восстановить картину изменения климата начиная с 1500 года, что позволило строить многочисленные графики, искать корреляции, проверять их. Выяснилось, например, что существует N-образная зависимость температуры и маскулинности/феминности, то есть склонности к массовому стандартному производству/сервисной деятельности и креативности. Если средние температуры очень высокие или очень низкие, такие нации, как правило, феминны. А маскулинные нации образуются в гораздо более благоприятном климате, можно даже сказать почему: туда стекается большое количество разных этнических групп, возникает жесткая конкуренция, и вот эта напористость, стремление довести план до конца становится некоторым постоянным свойством.

Другие факторы воздействия на культуру нации лежат на стороне агротехники. Например, рисоводство требует последовательного соблюдения ряда алгоритмов, стандартов и создает предрасположенность к массовому стандартизированному производству. Этого нельзя сказать о пашенном земледелии, которое свойственно России и сопредельным странам. Здесь действуют другие культурные установки, не так связанные со стандартами. Я бы даже сказал наоборот: постоянный переход на новое поле из-за быстрого истощения почвы предполагает каждый раз находить решение новой креативной задачи.

Но ведь такое воздействие климата было больше характерно для прежних времен. Сейчас, по сравнению с XV веком, например, степень воздействия климата значительно снизилась. Языки тоже движутся, перемешиваются, заимствуют какие-то формы. Может быть, культуры сближаются, заметен ли этот тренд сближения культур?

Это довольно тонкий вопрос. В 2011 году мы специально исследовали восточно­азиатские модернизации. Материал позволял сопоставить макроэкономическую динамику (то, как росли эти страны) с культурными сдвигами по Всемирному исследованию ценностей и по характеристикам Хофстеде. И вот что получилось. Восточноазиатские страны, добившиеся успеха, сблизились по ценностному профилю с Европой и Америкой. Рос индивидуализм, снижалась дистанция власти, уменьшалось избегание неопределенностей, то есть, в принципе, происходила вестернизация. Но это не означает, что мы все движемся к ценностной модели англосаксов, где наиболее ярко выражены эти черты.

Почему?

Сэмюэль Хантингтон, исследуя цивилизационные процессы, конкуренцию цивилизаций, установил, что есть маятниковое движение. За вестернизацией наступает так называемая эндогенизация, то есть попытка опереться на свои национальные и религиозные ценности. Причем такую попытку делает молодое поколение, получившее западное образование. Он приводит ряд стран, где происходил такой поворот. Где сначала использовалась вестернизация, потому что она была инструментом развития, а потом от нее отходили, иногда довольно резко, для того чтобы найти другие источники движения и чтобы восстановить свою идентичность.

Поговорим о России. Как именно нашей стране воспользоваться своими культурными особенностями, чтобы обеспечить себе успешное с экономической точки зрения будущее? Можно ли изменить нашу культуру для того, чтобы экономика страны стала более инновационой?

В чем потенциал модернизации по-русски? Давайте начнем с самых выраженных характеристик, которые отличают Россию от других, в том числе больших наций.

У нас очень высокая дистанция власти, ее сакрализация, отношение к власти как к символической ценности. Это непродуктивно для нашего случая, потому что не сочетается с маскулинностью власти и населения с готовностью реализовывать длинные планы, напористо идти вперед и соблюдать каждый стандарт. Насколько прочно стоит эта характеристика высокой дистанции власти? Надо сказать, что протяженные страны, за исключением Соединенных Штатов Америки, показывают высокую дистанцию власти, потому что власть действительно далеко. И при этом она представляет символическую ценность, как говорят северяне: «Мы державе служим, а держава нам обеспечивает тыл». Так что эта характеристика в России закреплена достаточно прочно.

Вторая характеристика – высокое избегание неопределенности. Да, она дает политическую стабильность. Но для экономики это практически исключение развития. Можно ли понизить избегание неопределенности и на чем держится это избегание?

Тут надо сказать, есть спорные мнения. С одной стороны, есть мнение, что избегание неопределенности связано с тем, что наши предки жили в зоне высокорискового земледелия. И для них было естественным желание избегать рисков, градов, засух и т. д. С другой – есть количественные исследования воздействия так называемого малого ледникового периода на способность наций к восприятию новых ситуаций. Малый ледниковый период – похолодание, которое наступило в ряде реги­онов мира в XVI–XIX веках. Те страны, которые были затронуты этим сдвигом, потом показали более высокую инновационность и, главное, готовность входить в новые ситуации. Россия в их числе. Россия попала под воздействие этого климатического фактора, и в этом смысле избегание определенности здесь не должно быть прочным.

Теперь поговорим о более приятных вещах. Если первые две характеристики, как мне кажется, непродуктивны для нашего экономического потенциала, то вот феминность, долгосрочная ориентация и способность к краткосрочной мобилизации, к авралам – это как раз экономически интересные и применимые характеристики нашей отечественной культуры.

Начнем с феминности. У каждой монеты две стороны. Вроде плохо, что нет готовности реализовывать планы и стандарты, а с другой стороны, есть колоссальная адаптивность. Это сильное свойство, и оно имеет интересные экономические последствия. Феминность связана не просто со способностью производить нестандартные вещи, но именно с креативностью. Русский крестьянин часто решал принципиально новую задачу. Каждые семь лет, когда он менял поле, потому что истощалась почва, он понимал, что надо действовать не по прежним опытам и нормам, а заново придумывать, как с этой новой землей работать и как от нее получить результат.

Что из этой креативности может получиться в экономике? Креативная экономика. Креативная индустрия. Именно это направление в нынешнем ковидном и постковидном мире оказывается чрезвычайно важным полем конкуренции ведущих держав. Для России это может оказаться вообще новым способом инновационного движения.

Ведь как мы пытались осуществлять инновационное движение до этого? Брали полный набор институтов, законов, механизмов, которые действуют в передовых странах, имеющих хорошие инновационные результаты. Переписывали в российские законы и получали не очень хороший результат. Почему? Американская инновационная экономика основана на колоссальном избытке частного капитала, который готов вкладываться, и вкладываться надолго. В российской экономике практически нет избытков частного капитала. А государственный капитал не всегда заменяет частный. Зато у нас есть избыток другого капитала – человеческого.

Теперь посмотрим на такую характеристику, как долгосрочная ориентация, которая у нас есть и сопровождается готовностью выполнять планы. Мы имеем общее сильное проявление этой характеристики – высококачественный человеческий капитал. Вкладываться в свое образование, нередко платить за это еще и собственные деньги, откладывать будущие доходы и т. д. – это явные свойства долгосрочной инвестиции. Эта культурная характеристика у нас есть.

Теперь способность к краткосрочной мобилизации, к авральности. Этой характеристики нет среди звездограмм Хофстеде, потому что поле культур вообще более широкое и многообразное, чем те, что описываются той или иной методикой. Но это явно есть в России, и мы в наших полевых исследованиях встречались с данной характеристикой в том числе у наших соотечественников, которые работают в инновационном секторе за рубежом.

В чем экономическая ценность такого культурного свойства? В том, что, в принципе, есть задачи, которые надо решать быстро или решать в течение жестко определенного времени. И взялось опять-таки в результате условий агротехники, сложившейся в России. Академик Леонид Васильевич Милов, замечательный историк, показал, что вегетативный период в российском сельском хозяйстве был вдвое короче, чем в Европе. Вдвое! То есть нужно было решить те же задачи, которые решали европейцы, за принципиально более короткое время.

Отсюда и другое отношение к вероятности достижения результата, русский авось и небось. Потому что вот как успели, так и сделали. Даст бог, взойдет. Потому что не было больше времени, потому что природа суровая, потому что почва не очень плодородная. И отсюда не только избегание риска и высокое избегание неопределенности, но и готовность к раннему риску.

Чем все-таки экономически полезно это свойство – краткосрочная мобилизация? У нас по-прежнему стоит задача освоения пространства. И работа вахтовым методом в той же самой Арктике – это, конечно, применение такой краткосрочной мобилизации. Или маятниковая миграция в конгломерациях, когда мегаполис притягивает к себе соседние регионы, и человек уезжает туда на заработки на период интенсивного труда. И этот интенсивный труд он в состоянии выполнить, если это краткосрочная мобилизация.

Наконец, в случае шока, когда нужно быстро на что-то реагировать. Обратите внимание, как быстро у нас в условиях удара пандемии выросли все цифровые услуги, расширился каршеринг, развернулась электронная служба доставки. Это быстрый результат. На быстрый результат это культурное свойство и рассчитано.

Насколько, по вашему мнению, реалистична возможность для России воспользоваться имеющимися позитивными характеристиками своей культуры, чтобы встать на путь модернизации?

Здесь я хотел бы поговорить о пессимизме, который, естественно, может порождаться рассуждениями о запертом сундуке, откуда трудно достать наши факторы развития, наши культурные потенциалы экономического роста. Знаете, у меня иногда такое ощущение, что официальной религией всего нашего народа является не православие или ислам, не буддизм или иудаизм, а пессимизм. Потому что все охотно верят в то, что будет хуже. Все верят экспертам, которые говорят, что будет хуже. Если эксперт говорит, что будет лучше, начинают подозревать, что эксперт не честен, что его купили, что он вводит народ в заблуждение. И за этим пессимизмом, как водится, скрывается вера в чудо, в то, что, конечно, будет хуже, но есть надежда, что вдруг все переменится и станет хорошо.

Мне кажется, что внезапного чуда не будет. Поэтому единственный вариант решения, который существует, проходит через снятие культурной блокировки, через развитие длинного взгляда. Мы должны понимать, что реальные заметные перемены достигаются не за два-три года, а лет за 20 в нашей ситуации. И если это внутренне приемлемо, тогда могут быть основания и для оптимизма.

Александр Аузан, доктор экономических наук, профессор, декан экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, научный руководитель Института национальных проектов, председатель Общественного совета при Минэкономразвития России

В 2021 году ВТБ Private Banking при поддержке SPEAR’S Russia выпускает проект о будущем. Future Progressive – это обстоятельные разговоры с людьми, создающими наше Сегодня, о том, каким может быть наше Завтра. Герои проекта – крупные бизнесмены и ученые. В фокусе внимания – темы технологического, экономического, общественного и культурного прогресса, пути и стадии личного развития, возможные трансформации бизнеса и возникновение новых бизнес-моделей, оценка влияния мегатрендов на человека и рынки, выбор направления движения и жизнь после достижения цели. SPEAR’S Russia публикует избранные интервью из этого проекта (печатается с сокращениями).