Первая любовь

Конечно, начинать было страшно: мой преподавательский опыт в тот момент только зачинался. Немного подбадривало авторство статей в журнале «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования» и то, что, как абориген Хамовников, я была вхожа в разные дома. Накануне первой лекции, к которой я готовилась буквально до умопомрачения, коллега-однокурсница по МГУ провела инструктаж. Она разъяснила, что передо мной будут люди, у которых есть свои галереи и самолеты. И если я буду показывать пленочные слайды (эра цифры едва начала свой отчет, а иллюстрации часто представляли собой пересъемку музейных каталогов), то их стоит положить в коробочку Chanel.

Чтобы я могла соответствовать эстетически, выбранный оттенок колготок был сгармонизирован с кулоном мурановского стекла. Аудитория встретила довольно приветливо, хотя их и смутила моя молодость (большинство студентов были значительно старше).

В первых группах, с которыми довелось работать, в основном были дамы, приятные во всех отношениях, спокойные, знающие цену себе и окружающим. Как правило, это были супруги успешных людей. Эта публика, конечно, не была похожа на студентов, к которым привыкли классические университетские преподаватели и музейщики. Кого-то на антикварные курсы привело желание осмыслить ценность (или ее отсутствие) тех предметов, которыми они обладали или которые хотели приобрести на аукционах. Кого-то – желание открыть свою галерею (помимо исторических циклов в программу обучения входили галерейное дело, оценка и экспертиза, букинистика и ­­­­т.д.). Кого-то к получению новых знаний простимулировал жизненный вакуум. Тогда я поняла, что на «девушках с обложки» российские ротшильды не женятся. Но было исключение.

На вечерних парах (а у нас, как и положено институту, были дневники, вечерники, заочники и даже онлайн-обучение задолго до ковидной zoom-необходимости, дистанционные лекции для филиалов в СНГ и Европе) в аудитории сияла огневолосая красавица, экс-телеведущая. И вопреки стереотипам тех лет стройные ножки дополнял достойный уровень IQ. В этой группе было всего 2 человека – формат заведения позволял. К слову, тогда и в государственных общеобразовательных школах такое было возможно при определенных условиях – система образования была очень разветвленной, предоставлявшей массу возможностей. Обе мои очаровательные вечерние слушательницы оказались однофамилицами. И однажды произошел такой курьез.

Администрация аукционного дома решила не пускать на занятия должников (таковые были). Перед входом в аудиторию поставили охранника со списком. Обладатели самолетов и выставочных пространств были потрясены, но восприняли происходящее скорее с юмором. Охранник, покрывшийся испариной, явно смущен: «Фамилия?» – сурово спрашивает он. «Ивановы мы», – нежно пропевают дамы и, шелестя шелками, вплывают в аудиторию, ошарашив проверяющего.

Дальше подхожу я. – «Фамилия?» – «Апель». – «Хм, такой тоже нет».

В тех первых группах в основном были люди состоятельные и состоявшиеся. Они были спокойными и заинтересованными, не возражали против разных форм проверки знаний, хотя не всегда это выходило успешно и не все дипломные работы были написаны самостоятельно. Эта публика не хотела понижения уровня. Поэтому на 8 Марта единственный мужчина угощал группу Moët & Chandon, пусть даже и из пластиковых стаканчиков.

Частью обучения были практические занятия. Из лекционных аудиторий мы перемещались в сам аукционный дом. Сотрудники по просьбе преподавателя доставали из витрин предметы. Слушатели должны были упражняться в атрибуции (определении эпохи, страны, региона, мануфактуры) и отрабатывать полученные знания. Это всегда было очень увлекательно, но всякий раз я очень боялась подобных занятий по одной простой причине: фарфор и стекло – хрупкие объекты, а их надо перевернуть в поиске марки, покрутить в руках, посмотреть на просвет. И однажды действительно разбили вазу Галле, по счастью, не на моем занятии. Разбивший заплатил, кажется, без вопросов. Иногда слушатели что-то присматривали себе, и какой-то процент наших студентов участвовали в аукционах.

Наверное, «Гелос», основанный аж в 1988 году, мог бы стать русским Sotheby’s. Антикварный рынок стремительно развивался и декриминализировался. В Москве стали проходить международные антикварные салоны, где можно было купить и антики, и импрессионистов. Ежегодно в ЦДХ проходил антикварный салон с неизбежными гарднеровскими фигурками и агитационным фарфором. Появлялась современная специализированная литература, хотя, к сожалению, издатели часто экономили на профессиональной редактуре переводов, оттого было много неточностей. Организация антикварных курсов (с лицензией на образовательную деятельность и выдачей госсвидетельства о переподготовке), вряд ли приносивших прибыль, как раз демонстрировала, что в 2000-х пришло время не только заработка на продаже икон и русского авангарда, но и институциональной трансформации. Это была довольно результативная попытка создать новое образовательное направление. И после «Гелоса» родился ряд новых антикварных учебных заведений.

Как-то на занятие ко мне принесли хорька. Тот факт, что буду читать лекцию хорьку, существенно расширил мои представления о возможном. Хозяевам – семейной паре, проводившей вечера в постижении различий майсеновского и севрского фарфора, не с кем было оставить питомца, дело житейское.

Постепенно контингент слушателей стал меняться. Пришли люди, у которых еще были свободные деньги, но они уже не столько получали удовольствие, сколько надеялись инвестировать в себя. Возможно, обольстительное слово «антиквариат» рисовало их воображению картины беспечной жизни. Конечно, они расстраивались, осознавая, что таблиц на определение 10 различий фарфора XVIII и XIX веков нет, нужна насмотренность, и невозможно, как в кино, быть специалистом по всему антиквариату. Но они еще не составляли большинство, и образовательный процесс продолжался. Неприятно было то, что у некоторых слушателей была не закрыта потребность в самоутверждении, они постоянно пытались «подловить» на чем-то, хотя им иногда требовалось полчаса для понимания, чем подглазурная роспись отличается от надглазурной.

Затем среди слушателей возник типаж крашеной блондинки с южным выговором и соответствующими манерами. Обучение было, скорее всего, попыткой найти платежеспособного партнера.

Параллельно у «Гелоса» возникли проблемы с арендой помещений, где проходили лекции, нас переместили в подвал (с одной туалетной комнатой на все группы, шубам, естественно, не нравилась очередь), и поменялась администрация института. Это стало началом конца. Новые админы сами имели образование иного уровня и не были увлечены развитием проекта. Гонорары преподавателей стали сопоставимы с заработком в государственных учебных заведениях. Бывшие слушатели стали открывать свои курсы. Прощальным подарком «Гелоса» стала группа милых дам 50+, которым было просто очень интересно, чем отличаются мильфлеры от вердюр, саксонские фигуры от тюрингских. И тут мне предложили придумать детскую антикварную программу, попутно я несколько лет преподавала в детской школе искусств и педагогическом университете.

Настоящий меценат

Институт культурного просветительства – «Культпросвет», спрятавшийся во дворике Труженикова переулка, – очаровывал безупречным попаданием в ноту. Там не было деталей, которыми можно было бы пренебречь. Тональное созвучие стен и штор, добротные столы. Эти приятные мелочи эхом шептали: «О настоящем искусстве надо говорить и думать в правильной обстановке».

Директор Ирина Георгиевна Рыбак – пассионарий, влюбленный в искусство вообще, и коллекционер по сути. Ее собрание изысканного скандинавского фарфора ар-деко – эталон вкуса. Но ей было важно не только обладание, и в соавторстве со специалистом-искусствоведом она издала «Марки фарфора и фаянса Швеции и Дании». Не менее тщательно были подобраны преподаватели и слушатели, часть из которых уже прошли «Гелос». Все элементы сложного механизма должны были совпадать, чтобы появлялось то, чего еще не было: скандинавские арт-вояжи, отдельные тематические лекции лучших музейщиков, камерные вернисажи, открытие которых сопровождалось увлекательнейшим рассказом гуру-исследователя. А потом возникла и наша программа «Юный антиквариус», не имевшая аналогов. Идея была проста и кристальна: знатоков антиквариата и будущих коллекционеров надо вырастить. Каждое занятие с коллегой-художницей мы готовили как мишленовские шефы. Важно, что сами занятия проходили в окружении старинных витрин со стеклом Lalique и копенгагенскими фавнами. К сожалению, программа просуществовала недолго. Ирина Георгиевна стремилась еще и достойно платить преподавателям вопреки экспоненте аренды и общему почти незаметному изменению климата в стране. Через некоторое время мы встретились на антикварном салоне в ЦДХ. Оказалось, что «Культпросвет» закрыт.

«Но почему, у вас же не было недостатка в клиентах?» – «А достал каждый приходящий пожарный».

Еще через несколько лет одна очаровательная и очень перспективная галеристка, сама выпускница «Культпросвета», сказала, что ее дочь в свои 18 до сих пор вспоминает наши занятия.

Однажды на лекции

У старейших европейских фарфоровых мануфактур существует обычная практика повтора своих знаменитых произведений прошлого. Так и гелосовские программы обучения стали воспроизводиться в разных ООО. Учиться приходили туда уже очень разные люди, но дамы с личными портными все еще интересовались антиквариатом.

Базы для практических занятий не было, поэтому я как-то предложила слушателям приносить свои предметы. Одна слушательница на таком занятии проэкзаменовала меня, как школьницу. На самом деле она знала, что именно принесла. Результатом этого специфического теста стала просьба посмотреть и по возможности атрибутировать одну вазу. Но уже не на занятии, а ­тет-а-тет. Происходило это вполне сюрреалистично – в машине, поздно вечером. Владелица призналась, что вывезла ее просто в багаже, обернув в полотенце. Предположительно, Франция, XIX век.

Ксения Апель, историк искусства, исследователь, преподаватель