В галерее Захи Хадид раскинулся накрытый плексигласом миниатюрный мегаполис, где вдоль улиц стоят фантастические макеты. Пиарщик Хадид подвел меня поближе и показал основные достопримечательности. Здесь – внушительный музей MAXXI в Риме, здесь – завод BMW в Лейпциге, где автомобили перемещаются между этажами на полупрозрачном конвейере. Дальний угол галереи занят чем-то вроде белой застывшей лавины футуристических форм. Мне сказали, что это проект здания в Саудовской Аравии.

Я смотрю на лавину, и мое смущение растет с каждой секундой. Не могу найти ни окон, ни дверей. При всем желании не получается усмотреть в этом здание. «Не мучайтесь, – говорит пиарщик, – это концепт».

Все чаще концепты Захи Хадид реализуются. К 62 годам она превратилась в одного из самых известных и востребованных архитекторов с командой из 350 человек, Притцкеровской премией в кармане и 40 зданиями, разбросанными по миру. На данный момент она доделывает финальные штрихи в проекте национального стадиона в Японии – главного места проведения Олимпийских игр 2020 года. Недавно в Лондоне открылась ее волнообразная галерея Serpentine Sackler, в центре Гайд-парка. Для своих поклонников Хадид – своенравный гений, нарушитель спокойствия, женщина, сломавшая стереотипы
и нашедшая обтекаемые решения прямоугольных задач. У критиков для нее другие определения: зазнавшийся звездный архитектор, играющий на высокомерных витиеватых фантазиях. Есть мнение, что многие ее проекты лучше бы смотрелись на бумаге.

Хадид явилась с опозданием, но эффектно, как трагический актер в конце первого акта. Растрепанные волосы, развевающееся черное пальто и пронзительный взгляд, замечающий малейшую оплошность. Позади нее суетится персонал, изо всех сил пытаясь ей угодить. Все бесполезно: в комнате слишком холодно, и телевизор не работает. Она объясняет, что экран только успели установить. Это Smart TV, и те­оретически он умеет все («на нем можно Netflix смотреть»), но в данный момент он ни на что не способен. «Еще один провальный проект», – заявляет она, выдавая ухмылку, больше похожую на недовольную гримасу.

Хадид родилась в состоятельной либеральной семье в Ираке. Правда, вот уже 40 лет живет в Лондоне и считает его своим домом. Тем не менее бесстрастная столица не торопится отвечать взаимностью. В последние годы она работала над проектом Sackler, академией в Брикстоне и невероятным центром водных видов спорта в Олимпийском парке. Несмотря на все это, ей кажется, что по большей части Лондон по-прежнему однообразный и консервативный. Во-первых, он находится в плену у компании чопорных стариков, в которой она никогда не состояла. Во-вторых, он скован историч­ностью, постоянно оглядывается в прошлое. По ее мнению, лучше всего у Лондона получается генерировать идеи. Так было, когда она впервые приехала изучать архитектуру в 1970-х: все пытались предсказать будущее и построить новые утопии. Конечно, будущее продать нелегко. «Когда люди видят нечто фантастическое, они думают, что это невозможно реализовать в жизни, – говорит она. – Но это неправда. Сделать можно массу замечательных вещей».

Ее взгляд снова отстраненный: ее опять отвлекли. На этот раз виновником оказался пиарщик. Он стоит рядом и от нечего делать проверяет SMS. «Роджер, будь добр, можно мне твой телефон? – спрашивает она. – Не могу смотреть, как ты в нем зависаешь. Отдай его мне, прошу». Она конфискует телефон и кидает в свою сумку, после чего тянется за пальто. «Тут либо жара, либо мороз», – ворчит она, как будто два аппарата – телефон и термостат – каким-то образом связаны.

Многие ее работы кажутся мне великолепными. Я люблю музей MAXXI с его разноуровневыми пассажами и переплетенными бетонными элементами. Еще мне нравятся ее странный, обтекаемой формы, морской терминал в Салерно и роскошная воздушность центра Гейдара Алиева в Баку. Лучшие проекты Хадид – чувственные и дурманящие, свежая кровь нового века. Фрэнк Гери описывает ее как «невероятную природную силу», а дизайнер Донна Каран осыпает комплиментами ее «женскую чуткость» и «божественный подход». Однако остаются некоторые спорные моменты. Проекты Хадид настолько роскошные, дерзкие и причудливые, что непременно сталкиваются с риском пренебрежения функциональностью в угоду экспериментам. Боюсь, что ее самые смелые проекты оказались абстрактным искусством. Есть произведения, которыми мы наслаждаемся в галерее, но никогда не повесим в гостиной, и нам в голову не придет среди них жить и работать.

«Это нормальная практика, – признает она. – Мы не работаем с нормативными идеями и не строим милые домики. Люди уверены, что самое подходящее здание – прямоугольник, потому что это оптимальное использование пространства. Значит ли это, что природный ландшафт – пустая трата места? Мир не прямоугольный. Вы же не приходите в парк и не говорите: “Господи, куда подевались все углы?”» Она настаивает на том, что все ее здания исключительно практичны, просто основаны на других организационных принципах. «Это как заявить, что все должны одинаково писать. Здесь не тот случай».

Первый успешный заказ Хадид – проект пожарного депо для мебельной фабрики Vitra в Германии в 1994 году. С эстетической точки зрения проект был триумфальным. Как бы то ни было, позже было принято решение, что здание не выполняет функций пожарного депо, и в нем разместили музей стульев. Является ли это неудачным проектом?

«Нет, – говорит Хадид. – Потому что здание изначально создавалось многофункциональным. Не было задачи построить пожарное депо для города, только для фабрики. Потом городское депо обновилось, и фабрика стала использовать его. А в нашем здании собирались проводить учения или различные мероприятия». Ее лицо приняло кислое выражение: «Иногда они там выставляют стулья, это так. Недавно я была там на званом вечере».

С другими проектами возникли более мудреные проблемы. Несмотря на неприятие со стороны «мужского клуба», Хадид приняли с распростертыми объятиями в Центральной Азии и в Китае, где ограничений меньше, а покровители вызывают больше сомнений. В прошлом месяце пекинский Центр по защите культурного наследия написал открытое письмо против гигантского торгово-развлекательного и офисного центра Galaxy Soho, недавно возведенного в центре города. Авторы утверждают, что проект безжалостно стер традиционный район-хутонг, и это стало «печальным примером уничтожения старого Пекина».

«Я не политик, – говорит мне Хадид. – Я не занимаюсь агитпропом. Конечно, все это непросто. Вне зависимости от режима необходимо создавать для населения общественное пространство. Если меня попросят сделать библиотеку, то я не буду отказываться из-за того, где она находится. Важно взаимодействовать с такими странами, потому что так они объединяются с остальным миром».

Очень кстати к теме разговора позвонил Башар аль-Асад. Он хочет, чтобы она спроектировала тюрьму в Дамаске. «Я не против что-нибудь построить в Сирии, – пожимает она плечами. – Я из арабского мира, и если я помогу людям, создав оперный театр, здание парламента, что-нибудь для общества, то с радостью соглашусь. Но тюрьму я строить не буду. Не буду, где бы она ни находилась и какой бы роскошной ни была».

Роскошной? Логично предположить, что она бы такой не оказалась. Но Хадид уже сменила тему, обратившись к Азербайджану. Баку, по ее словам, – восхитительное место, пересечение миров, созданное под советским, турецким и персидским влиянием. «Как арабская женщина, я почувствовала, что одна из моих работ обязана появиться здесь».

Свою любовь к архитектуре она впервые ощутила, когда в детстве посещала древние шумерские города на юге Ирака. Ее вдохновение – «реки и дюны», плавные формы ландшафта Среднего Востока. Но сейчас Ирак в руинах, и от родины у нее остались только воспоминания. В прошлом году она согласилась спроектировать новое здание центрального банка на берегу Тигра в Багдаде. В связи с этим она вернется туда впервые за 30 лет.

Хадид уже в предвкушении поездки, хотя и нервничает по поводу того, что может увидеть. Она вспоминает недавний визит в Бейрут, так любимый ею в юности. Там многое изменилось, многое разрушено бомбардировками, а все рынки и базары исчезли. «Когда вы приезжаете в Лондон, то представляете себе Трафальгарскую площадь и, отходя от нее, ориентируетесь уже по всему городу, – говорит она. – Но если бы Трафальгарская площадь исчезла, то вы бы растерялись. Так и я чувствовала себя в Бейруте. Мне было не по себе». Оказывается, здания не всегда живут дольше нас.

Хадид не замужем и у нее нет детей. Она живет одна в пустой и бездушной квартире (как рассказывают ее гости) неподалеку от своего офиса. Звучит мрачновато, но ей так удобно. Я спросил, когда она собирается построить дом для себя и как он бы мог выглядеть, если закрыть глаза на финансовый вопрос и дать волю фантазии. С вымученной улыбкой она ответила, что слишком занята, у нее никогда не бывает времени, вдобавок кто строит дом в центре Лондона. Она сидит за столом, пальто заслоняет кондиционер. Трудоголик, строящий для других и никогда – для себя. Она говорит, что в конечном счете построила бы офис, потому что так было бы практичнее. «Я почти никогда не бываю в своей квартире, – говорит она. – Почти никогда не бываю дома».