Возврат к эпохе Возрождения


Говорим «современное искусство» – подразумеваем «Иосиф Бакштейн»: он выдал путевки в жизнь десяткам молодых художников, к нему обращаются за советом европейские галеристы и российские миллионеры. Куратор, искусствовед, критик и основатель Института проблем современного искусства рассказал SPEAR’S Russia, как политика влияет на искусство и кто сегодня отвечает на вопрос, что такое хорошо и что такое плохо на российском арт-рынке.

24.10.2014





Когда в 2005-м Марат Гельман открывал проект «Россия 2», призванный «создать культурную систему, параллельную официозной», перед входом встал поэт и левый активист Кирилл Медведев и монотонно зачитывал один и тот же текст – о том, что никакого параллельного пространства не существует, что салонный художник Олег Кулик не может предложить нам ничего нового, а Гельман своими руками создал «Россию 1». Представление о том, что деятели культуры работают не для синекуры или хрустящей купюры, что они противопоставлены разлагающемуся буржуазному миру, живо сегодня, как и прежде?

Более-менее. Правда, лет 40 назад было намного живее: тогда художник-авангардист в принципе не мог сделать карьеру. Я принадлежу к поколению, которое просто делало то, что им интересно, – благо при Брежневе, если ты не занимался политической деятельностью, тебя оставляли в покое и давали рисовать и при этом зарабатывать деньги чем-то мирным (книжной иллюстрацией, к примеру). Сейчас абсолютно любой художественный жест рассчитан на то, что его заметят и оценят – не в России, так за рубежом. Те же Pussy Riot вели себя, безусловно, самоотверженно, но при этом и делали бешеную карьеру: на Западе им предлагают огромные гонорары.

А поколение Иосифа Бродского жило без этого, ради идеи, в их творчестве была самоценность художественного жеста. Илья Кабаков ориентировался на свои ценности – независимо от того, насколько публика будет впечатлена результатом. Есть у него работа «Жук» – по сути, перерисованная в большем формате страница из детской книжки, которую он иллюстрировал. Под изображением жука – стихи из книжки:

Я в траве нашел жука.
Черный жук, блестящий.
Для коллекции моей
самый подходящий.
Вырывается мой жук,
прыгает, стрекочет.
Он в коллекцию мою.
попадать не хочет.

Вот такое изображение жука – а через много лет в Лондоне картина ушла за рекордную для современной русской живописи сумму – больше 6 миллионов долларов, обойдя Принса, Кунса, Уорхола.

Пьер-Кристиан Броше сказал как-то, что начиная с эпохи Возрождения вопрос, хорош художник или плох, решали те, кто платил за искусство, – князья, церковники, купцы. После войны их роль взяли на себя директора музеев, которые уже тратили не свои деньги. Как вы считаете – может быть, честнее, когда слово за тем, кто платит? Какова вообще сегодня роль коллекционера?

Она принципиальна, намного важнее, чем в предшествующую эпоху. Раньше за представление о хорошем художественном вкусе отвечало худо­жественное сообщество. Это была малочисленная группа, ведь, в отличие от кино, музыки и литературы, живопись не тиражируется (беру на себя смелость сказать, что она и выживает именно благодаря своей уникальности, претендующей на элитарность). Считается, что многое изменилось с падением Советского Союза: в этот значимый для Отечества период завершилась эпоха Просвещения. Особенно это ощутило мое поколение: у нас поэт был больше чем поэт, художник – больше чем художник. В современную художественную эпоху коллекционер начал играть определяющую роль в оценке произведения. Именно на вкусы коллекционеров ориентируются и аукционы, и галереи. Так что, по сути, возвращаемся в эпоху Возрождения.

Как вы оцениваете роль куратора в этой системе?

Система сейчас сбалансирована, у кураторов и некоммерческих институций свои важные позиции. Ведь помимо цены во всем мире значима и ценность художественного произведения, которая определяется участием художника именно в некоммерческих проектах – музейных выставках, биеннале.

В России эта некоммерческая составляющая так же важна, как и в мире?

У нас пока не вполне сложилась инфраструктура художественной культуры – институции можно пересчитать по пальцам. В последние годы начали появляться частные профессиональные структуры, которые озабочены тем, что происходит на российской художественной сцене, – «Гараж», «Винзавод», Artplay.

Сейчас политическая обстановка не слишком благоприятствует нашим художникам: многие авторы и галереи из-за рубежа настороженно относятся к сотрудничеству с нами. Поэтому пока не знаю, какова будет судьба Московской биеннале будущего года: многие из тех, кому мы предлагали участие, или не отвечали, или задавали странные вопросы, а из 14 зарубежных коллег откликнулись всего четверо.

Искусство и политика – вещи неразделимые: как раз недавно отмечали 40-ю годовщину Бульдозерной выставки, где впервые предстал весь цвет нашего андерграунда. Через неделю после ее разгона началась новая эпоха: Политбюро изменило курс и позволило провести первую открытую независимую выставку в Измайлове. Сейчас искусство интегрировано в общественные процессы сильнее, чем в последние годы, и вовлеченность эта проявляется, к сожалению, в том числе и в форме самоцензуры. На мой взгляд, ее следы заметны в петербургском МАНИФЕСТЕ 10. Хотя я своих кураторов ни в чем не ограничивал, очевидно, что они думали о политическом звучании проектов, прежде чем включать их или отвергать.

В интервью SPEAR’S Russia Дмитрий Гутов и Анатолий Осмоловский говорили, что не понимают пассивности коллекционеров: учитывая, что крупных художников в России 200, а хороших 30, тот, кто первый поймет, кто же эти 30, сможет снять все сливки, потратив на это вполне умеренные деньги.

Возможно, так оно и случилось бы, будь у нас сложившаяся инфраструктура арт-рынка, устойчивая и прогнозируемая. Сейчас очень многое зависит от внезапных порывов отдельных персонажей и предсказать что-либо сложно. Устойчивое место на рынке занимают несколько человек, и их все и так знают – не нужно глубоко копать. Это художники моего поколения, поколения Кабакова и даже Дубоссарского – ­Виноградова.

Говорят, у нас до смешного мало коллекци­о­неров, которые не просто покупают наборы открыток, а сознательно формируют коллекцию.

Мне кажется, в стране есть восемь-девять вполне профессиональных коллекционеров современного искусства. В основном москвичи, в Петербурге Аслан Чехоев.

Вы верите в идею инвестиций в искусство, чисто прагматичного подхода к коллекци­онированию?

Думаю, такая мысль закрадывается в голову любого коллекционера. Но, конечно, большая часть коллекционеров, которых я знаю, одержимы истинной страстью.

Миллионеры советуются с вами перед покупкой?

Мне лестно так думать, но не могу сказать, что консультирование миллионеров – мое основное занятие. Круг людей, которые всерьез интересуются современным искусством, невелик, рано или поздно каждый из его членов становится более-менее профессиональным знатоком рынка. Так что все мы друг друга знаем и друг другу что-то советуем.

Михаил Фридман рассказывал, что как-то в Лондоне побывал на выставке, воспроизводящей точно такую же выставку столетней давности. На той, первой, выставлялись предметы искусства, которые, по мнению кураторов, останутся в веках. Совпало процентов 30.

Думаю, это очень неплохо – могло быть и меньше.

Высокая цена произведения искусства – гарантия того, что художник победил и будет с нами и через 100 лет?

Сейчас сложно прогнозировать и на 10 лет вперед. Хотя сегодня, например, все сошлись на том, что Уорхол – главный художник второй половины прошлого века, и не вижу причин, почему через 20–30 лет люди будут оценивать его иначе. Мне даже кажется, что если бы мы повторили этот лондонский эксперимент сегодня – процент тех, кто остался на слуху спустя столетие, был бы выше. Рынок в настоящее время очень прозрачен, проекты калькулируются и обсуждаются публично, и потому топ формируется быстрее. С другой стороны, пока не очень понятно, какую роль сыграл для арт-рынка интернет – возможно, и роковую.

У вас на стеллаже стоит любительское фото: вы беседуете с Иосифом Бродским. Как произошла встреча?

Это 1995 год, Нью-Йорк, день рождения переводчицы Бродского Джейми Гэмбрел. Мы с ним проговорили полчаса, Бродский оказался сложным в общении человеком – и при этом физически источал величие. Это яркая черта гениев его поколения, сегодня такие титаны уже не рождаются.

Есть ли фигуры такого масштаба среди ныне живущих художников?

Да – среди представителей той же эпохи. Несомненный титан – Илья Кабаков, основоположник московского концептуализма, вернувший современное русское искусство на международную худо­жественную сцену. Мы знакомы с ним 40 лет, он еще и замечательный писатель. Монастырский, Пригов, Меламид – тоже фигуры более чем харизматические.

Другое дело, что эта харизматичность плохо поддается экспорту. Во всяком случае, наши художники-эмигранты в глазах мирового арт-сообщества по-прежнему именно русские (а не американские или французские) художники. Куда бы они ни уеха­ли, их очень медленно принимают за своих: несмотря на то что и первый, и второй русский авангард вошли в мировую историю искусства, русский миф по-прежнему силен.

Хотя значение национального контекста, думаю, будет уменьшаться. Глобализация привела к тому, что самыми дорогими художниками стали китайские. Для них нет онтологической разницы между копией и оригиналом, они прекрасно копируют западных авторов и творчески подходят к созданию соотносимых визуальных рядов. С ценой у них все в порядке, ценности они определяют сами, а европейские аукционные дома вынуждены с этим считаться.

Можно сказать, что Россия дает понижающий коэффициент к стоимости нашего искусства?

Я бы сказал, она не дает повышающего. Это особенно заметно, если есть с чем сравнивать. В Лондоне я наблюдаю сложившуюся художественную среду, устойчивый рынок, который поддерживается устойчивым же состоянием гражданского общества.

В России же слабость гражданского общества делает художников более уязвимыми.



24.10.2014

Источник: SPEAR'S Russia #10(42)


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз





«Изучение богатых россиян проливает свет на мысли глобальных элит»


_nig0790
 

После прочтения книги «Безумно богатые русские» у редакции WEALTH Navigator возникло немало дополнительных вопросов к автору. Элизабет Шимпфёссль любезно согласилась ответить на них во время пространного интервью.