Бубонная, или «черная», чума, покрывающая все тело больного язвами-бубонами, пришла в Европу с Востока. В середине IV века гунны, гордые обитатели Великой степи, этой огромной terra incognita посередине Евразийского континента, всколыхнулись и устремились на Запад. Движение их орд спровоцировало переселение народов, что в итоге смело со света Римскую империю. Гунны принесли в Европу культ лошади, без которого появление рыцарства было бы невозможно, а также бациллу Yersinia pestis (названную в честь французского бактериолога Александра Йерсена, выделившего ее в 1894 году). Столетие спустя после нашествия гуннов Европа впервые узнала бубонную чуму. Та первая чумная пандемия VI века получила название «юстиниановой», по имени византийского императора Юстиниана I, на чье царствование она пришлась.

Считается, что гунны, демонизация которых было любимым делом позднеантичных авторов, прибегали к биологической войне и намеренно заражали источники чистой воды с помощью трупов больных лошадей. Через 10 веков так с генуэзцами поступил золотоордынский хан Джанибек, пытавшийся выбить их из Каффы, нынешней Феодосии, столицы генуэзских владений в Крыму. С помощью катапульт хан забрасывал в город зараженные трупы. Осада тогда окончилась ничем, ордынское войско отступило, а генуэзские галеры с бациллой на борту отправились разносить ее по средиземноморским портам.

Осенью 1347-го товары, выгруженные в Мессине, нарушили длившийся веками бактериологический покой. До конца года чума проникла в Геную и начала триумфальное шествие. К концу 1349-го она поразила не только Италию, но и Испанию, Францию, Англию, Южную Германию, Швейцарию и Австрию; к концу 1350-го достигла Шотландии, побережья Северного и Балтийского морей; в 1352-м проникла в Польшу и на Русь.

Такое быстрое распространение заразы, конечно, стало расплатой за динамизм XIII века, когда Европа впервые после падения Римской империи осознала себя единой. С 1230-х наладилось регулярное движение через перевал Сен-Готард (тот самый, через который много столетий спустя Суворов совершит свой знаменитый переход через Альпы), что напрямую связало Юг и Север. В 1277-м генуэзцы в первый раз доплыли до Брюгге, а через год появились в Лондоне. Так Средиземноморье объединялось с Северным морем в единое торговое пространство.

Бубонная чума прекрасно встроилась в эту общеевропейскую циркуляцию людей, информации и товаров. Начиная с 1347 года, она будет накатываться на страны Европы волнами и загадочно отступит навсегда только во второй половине XVII века.

Всеобщее право на смерть

Пожалуй, именно чума неожиданно стала первым эгалитаристским переживанием Европы. Она одинаково косила всех: и бедных, и богатых. От нее умирали крестьяне, монахи, кардиналы, бароны, красавицы (прекрасная Лаура, возлюбленная Петрарки), наследники трона и правители (князь Московский и великий князь Владимирский Семен Гордый, старший сын Ивана Калиты). Она не щадила даже святых – ее жертвой стал, например, Бернардо Толомеи, отшельник, монах, основатель монашеского ордена оливетов. В такой ситуации сложно было смотреть на больного как на единичного оступившегося грешника, как воспринимали в Средние века прокаженных. Обычно считалось, что родители прокаженного зачали его в один из запретных периодов: пост или сочельник. И проказа интерпретировалась как болезнь тела и души, продукт греха, причем самого тяжкого – сексуального. Чума же, уничтожавшая иногда до 60–80% населения, стала коллективным, а не индивидуальным прегрешением, требовала всеобщего покаяния.

К нему и призвал папа Климент IV. Кара Божия поминалась где надо и не надо. Церкви заполонили статуи святого Себастьяна, чье пронзенное стрелами тело считалось олицетворением чумы, – именно с XIV века культ этого томного мученика начинает будоражить художников. В городах появились флагелланты – «самобичующие», бродячие фанатики, публично терзающие свое тело во имя всеобщего искупления. Это странное народное движение стало мощнейшим еретическим вызовом для Римско-католической церкви. Оно явно подточило к ней доверие и создало психологическое предчувствие Реформации, которая обрушится на Европу полтора столетия спустя.

Кто-то истошно замаливал грехи, а кто-то отчаянно пировал, что описал Боккаччо в своем «Декамероне». Эта яростная страсть к жизни у порога смерти, а также ощущение повсеместного присутствия смерти, ее «Плясок», аллегорического сюжета в живописи и словесности, появившегося в 1370-х, наделили эпоху Возрождения, на которую пришлась чума, нервозностью и тревогой, погрузили ее в меланхолию, которую блистательно описал в работе «Осень Средневековья» нидерландский философ Йохан Хейзинга.

Черная смерть несомненно усилила индивидуалистические установки Ренессанса. Осознав свою ценность, человек эпохи Возрождения вдруг понял и свою хрупкость – средняя продолжительность жизни в итальянских городах 1200-х годов составляла 35–40 лет, а к 1500 году упала до 18). Увидев в себе личность, он столкнулся с одиночеством и тотальной атомарностью в обществе, где безжалостная зараза разрушала социальные связи. Пожалуй, все то, за что богослов Павел Флоренский порицал Ренессанс – субъективизм, индивидуализм, абстрактность, иллюзионизм, раздробленность и, наконец, нигилизм и саморазрушение, усилила в нем чума. «Загадочная и соблазнительная улыбка Джоконды… есть на самом деле улыбка растерянности и потерянности», – критиковал Флоренский творчество Леонардо, видя в Моне Лизе блудницу.

Равенство всех перед чумой потрясло стабильную организацию средневекового общества с его четкой трехчастной структурой: священниками, воинами и крестьянами. Человек рождался и умирал в одном социальном статусе. Но чума и тут сделала возможным иное: когда зараза отступала, выжившие присваивали имущество умерших и так неожиданно сказочно обогащались. Локальный экономический подъем – одно из обязательных последствий эпидемии. Чума породила рынок труда и нуворишей, первых посланников будущего капитализма.

Обмирщение смерти (какое же она таинство, чудесное пограничье между земным и иномирным бытием, как думали в Средних веках, если смердящие трупы валяются на улицах?), осознание равенства каждого даже не перед Богом, а перед природой и судьбой подготовили ту идеологию жесткой предопределенности, с которой на авансцене истории появилась Реформация, став ментальной основой капитализма с его эгоистической конкуренцией и неуемным обогащением.

Здоровье как обязанность

Чума выявила полную несостоятельность схоластической медицины и способствовала прогрессу теоретической науки и практического врачевания – начиная с XV века в городах создаются постоянные органы здравоохранения. Но Черная смерть дала еще и основания для невиданного ранее коллективного контроля над социальным телом. В чумную эпоху здоровье населения впервые стало центральной проблемой политической власти, а его сохранение – всеобщей целью и обязанностью каждого индивида.

В XIV веке Венеция изобрела чумной карантин (что буквально значит «40 дней») и чумной изолятор (от слова «остров»), впервые созданные на острове Лазаретто (отсюда и появился термин «лазарет»). Исключение прокаженных из жизни общества, их изгнание в лепрозории осуществлялись в Средние века посредством юридических законов и регламентов, а также с помощью религиозных установлений.

Регулирование жизни во время чумы оказалось принципиально иным явлением. Оно было чистой дисциплинарной практикой, тотальным контролем за поведением еще здорового человека: запрет покидать территорию и иметь контакты, четкие правила, как себя вести и чем питаться, обязанность допускать в свои жилища инспекторов и т. д.

«Чуму встречают порядком» – указывал французский философ Мишель Фуко. «Если верно, что проказа породила ритуалы исключения, то чума породила дисциплинарные схемы. Она вызывает не крупное бинарное разделение между двумя группами людей, а множественные подразделения, индивидуализирующие распределения, глубинную структуру надзора и контроля, интенсификацию и разветвление власти» – пишет Фуко в работе «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы». Так через эпидемиологию медицина становится важнейшим аспектом государственного управления, власть получает невиданный ранее опыт повседневного контроля. В Европе начинается становление дисциплинарного общества, где дисциплина не отождествляется ни с каким конкретным общественным институтом или государственным аппаратом, а является технологией, стратегией, дискурсом. И в этом основа современной демократии.

Чума внутри нас

Почему бубонная чума отступила, ученые точно не знают. Возможно, важной причиной стало улучшение общественной и личной гигиены, хотя на распространении других инфекционных заболеваний – того же брюшного тифа – это никак не сказалось. Не исключено, что сопротивляемость к чуме приобрели не столько люди, сколько крысы, основные переносчики зараженных бактериями блох.
Но чумные эпидемии XIV – XVII веков точно спровоцировали у европейцев специфические мутации генов. Михай Нетеа, иммунолог из Медицинского центра Университета Неймегена в Нидерландах, считает, что в этом причина высокого уровня аутоиммунных заболеваний у европейцев по сравнению с азиатами. То есть чума навеки – в наших генах и головах.