Поэзия высокой стоимости


Коллекционирование книг и автографов – сложное и дорогое занятие. Однако деньги на этом рынке имеют куда меньшее значение, чем на рынке современного или старого искусства, а специфических знаний здесь требуется еще больше. Библиофил Геннадий Леоненков специализируется на поэтах Серебряного века, его собрание – одно из крупнейших в России, поэтому, как никто другой, он на своем примере может рассуждать об экономической, психологической и культурологической стороне этого «безумного увлечения».

21.11.2022





О вас довольно мало информации в открытом доступе. Известно только, что вы обладаете большой коллекцией автографов и книг поэтов Серебряного века и живете в Санкт-Петербурге. Все. Поделитесь, пожалуйста, какими-то анкетными данными.

Пожалуйста. Я родился в 1965 году в Смоленской области. Приехал в Ленинград, поступил в училище и с тех пор здесь живу. Где-то 25 лет я вместе с братом занимаюсь бизнесом по продаже и ремонту электродвигателей. Я бы сказал, что это средний бизнес.

А коллекционирование в моей жизни появилось лет на десять раньше, первый шаг к нему был сделан в 1986 году. Я вернулся из армии, шел по Литейному проспекту и заглянул в букинистический магазин, увидел там книгу Андрея Белого и купил ее за 60 рублей. По тем временам это бешеные деньги. Сейчас она стоит 3000 рублей, если хотите, сравните покупательную способность сегодняшнего рубля и тогдашнего, чтобы понять, подорожала она или подешевела. Не все книги растут в цене только по той причине, что они старые.

35–36 лет – время сознательного коллекционирования, но читать вы начали явно раньше, поэтому давайте сначала обсудим вашу читательскую биографию. Как менялся ваш литературный вкус по мере взросления? И насколько вам сейчас интересны те поэты, которые составляют ядро вашей коллекции?

Поскольку я родился в поселке Зарево Смоленской области, то, казалось бы, доступа к хорошим книгам у меня не должно было быть. Но это не так. Во-первых, интересен сам поселок, им когда-то владела семья Энгельгардтов, а поэт Лозина-Лозинский именно там прострелил себе ногу. Во-вторых, моя мама была учителем и библиотекарем, и читать я начал очень рано. Помню, что с первого класса тащил себе книги на печку. Моей самой любимой был «Урфин Джюс», сейчас ее читает мой сын. И та книжка у меня сохранилась, я даже сделал на ней пометку – «книга № 1». Потом – «Волшебник Изумрудного города», «Маугли», Даниель Дефо и весь этот набор. Примерно во втором или третьем классе мне в библиотеке попалась «Незнакомка» Александра Блока. Как сейчас помню, что стихи, смысл которых в том возрасте я не понял, все равно меня захватили. Потом сказалось влияние учителя литературы, он почему-то любил Есенина и временами его цитировал, от этого у меня вообще крышу снесло, я понял, что это какие-то волшебные строки. И где-то с 11–12 лет я плотно подсел: Блок, Есенин, немножко любовной лирики Маяковского.

Неожиданно рано для таких серьезных текстов.

Благодаря учителю. Но повторяю, я не понимал смысла, какие-то строки просто западали в меня помимо всякого значения. А сознательно я полюбил поэзию либо в армии, либо после. Тогда я сам стал немного писать стихи, дружил с поэтом Виктором Кривулиным, знал поэтессу Елену Шварц.

С Кривулиным мы даже издавали смоленский поэтический журнал. Он тогда жил на 9-й линии у Малого проспекта. Я часто приходил к нему в гости, мы что-то обсуждали. Идея была в том, чтобы связать петербургскую и смоленскую культуру. Сейчас понятно, что это была чистая утопия. И со своими стихами я, к счастью, тоже закончил. Они, конечно, были довольно слабыми.

Кстати, с Кривулиным был такой случай. Как-то я купил какую-то книжку Сологуба, не очень редкую, и стал ему хвастать. А он говорит: «Ты знаешь, что Сологуб похоронен на Смоленском кладбище, здесь, недалеко?» Я удивился (ведь на самом деле ничего не знал) и не поверил. А Кривулин заявляет: «У меня сейчас ноги больные, но я все равно тебе покажу». И мы, представляете, с 9-й линии дошли до Смоленского кладбища, и он действительно показал мне могилу Сологуба, потом могилу Анастасии Чеботаревской, его супруги. Прошло время, в 2001 году умер сам Кривулин, и его похоронили напротив Сологуба. И еще совсем недалеко от них там лежит другой поэт из кривулинской компании – Василий Филиппов. Ну а я с тех пор собрал практически всего Сологуба и даже читаю о нем лекции.

Это интересно. Часто бывает, что коллекционеры, собирающие определенный период, не интересуются чем-то, выходящим за его рамки.

Я очень люблю этих поэтов, но мое отношение к ним изменилось. Тогда мне хотелось какой-то новизны, нужно было сделать шаг в сторону, и я считал, что Кривулин, Шварц и другие отвечают за развитие поэзии. У Александра Кушнера была идея о том, чем же питерские поэты отличаются от московских. Тем, что первые прочитали и глубоко поняли Иннокентия Анненского. По-моему, и Кривулин, и сам Кушнер как раз идут от Анненского. Это такая тихая, спокойная ­поэзия, которая не превзойдет самого Анненского. Новизны в них я так и не нашел.

Мы не договорили про читательскую биографию.

Давайте вернемся к армии. Поскольку я служил телефонистом-радистом в горном десанте, то буквально сидел в наушниках ночи напролет. За полтора года такой жизни я прочитал практически всю библиотеку своей части. Интереснее всего было читать поэтов. Там я вернулся к Блоку, но уже гораздо серьезнее, там мой бзик на Серебряном веке заставил меня познакомиться со всеми, вплоть до Рюрика Ивнева и Сергея Городецкого, которые нравились мне гораздо меньше. Потом добрался до тех, кто посовременнее, до Ахмадулиной и Рождественского. Тогда они были модными, и я читал с каким-то особым удовольствием, а сейчас, конечно, я их, мягко говоря, не люблю. Ну а следующий слой – это западная классика.

Пруст, Джойс и Кафка?

Джойс был позже. А в те времена я почему-то любил Кафку, мне казалось, что «Замок» – это что-то необычайное. Сейчас я к нему глубоко охладел. Или «Человек без свойств» Роберта Музиля. В молодости мне казалось, что это гениальный роман. Сейчас я его перечитал и понял, что он просто хороший, не более того.

Поменялись интересы в философии, тогда я почему-то безумно любил Ницше и Шопенгауэра. Понятно, конечно, что такой период нужен, хотя и не вполне ясно для чего. В любом случае они приняли участие в моем формировании, но теперь я с большим удовольствием перечитаю Платона или Сенеку.

А из совсем нового – вернемся опять к художественной литературе, но уже к отечественной – я прочел два романа Александра Соболева. Это писатель и хозяин арбатского подвальчика «Антикварная книга», мой главный конкурент-библиофил, собирающий малоизвестных поэтов. Многие знают его как архивиста, который составляет безупречные описания, в ЖЖ (его ник lucas_v_leyden) он довольно популярен у читающей публики. Я одно время очень доверял его вкусу, а перед его работой и сейчас снимаю шляпу.

Вы упомянули первую покупку в коллекцию. Книга Андрея Белого досталась вам в 1986 году за 60 рублей. Это была чувствительная трата?

При зарплате 120 рублей очень чувствительная. Поскольку я всегда был, что называется, голодранцем, половина моих денег уходила на книги. Но не каждый месяц. Средние книги стоили 15–20 рублей, и еще нужно было успеть их купить, других претендентов тоже хватало, предложение не всегда успевало за спросом. Это сейчас есть сайт alib.ru, есть интернет-аукцион «Мешок», и выбор стал куда шире.

Нужен не только выбор, но и деньги. Ведь порог входа вырос.

Безусловно. Но и цены поменялись кардинально. Сейчас же в основном собирают редкие библиофильские книжки в идеальном состоянии, и лично меня это бесит. «Уникально и дорого» не мой девиз. Более того, я считаю, что пусть у меня в коллекции лучше не будет одной, двух, трех нужных книг, зато это даст мне стимул продолжать поиски. Знаете, как это сейчас бывает в худших вариантах? Людям просто предлагают готовые наборы. Например, вся Цветаева, включая один автограф, с доставкой на дом. Я утрирую, но смысл понятен. Пару лет назад это стоило 9 млн ­рублей. В этом нет ничего от настоящего собирательства, никакого азарта.

Настоящие собиратели, может, и не занимаются такими вещами, но активно влияют на рынок автографов и книг.

Конечно. Мой старший товарищ Аркадий Михайлович Луценко, у которого, наверное, была лучшая в России коллекция Серебряного века, всегда формировал моду на книги и, не будем этого стесняться, впаривал москвичам цены. Например, он буквально ввел моду на Михаила Кузмина и установил цены на Алексея Ремизова. Правда, при всем его чутье и опыте он тоже мог попадаться и прогорать на подделках. Так, он купил блокнот с якобы неизвестной поэмой Ахматовой и долго убеждал профессиональных филологов, что это действительно подлинный текст. Грамотные люди в ее музее над ним смеялись.

Но суть не в этом. Он говорил: «Старайся думать и покупать книги на низком старте». Я усвоил это правило и никогда не теряю голову на аукционах. При бешеной цене всегда найдется кто-то, кто перебьет мою ставку, но я уже давно способен угадывать, какие имена пойдут в рост через год-два или даже через 10 лет. У меня так случалось с Борисом Поплавским, Георгием Ивановым, Николаем Оцупом, Ириной Одоевцевой – массу самых разных книг я купил до того, как на них появилась мода.

Значит, вы пытаетесь строить долгосрочный прогноз на рост цены? Это просто привычка или есть насущная необходимость проверять, рационально ли вы действуете? Может быть, вас можно сравнить с долгосрочным инвестором, потому что это очень похоже на то, как думает покупатель ценных бумаг. А ваши бумаги ценны ­необыкновенно.

Нет, конечно. Понимаете, собирательство – это как составление пазла. Был такой заядлый коллекционер Федор Фидлер, у него хранились тысячи автографов Чехова, Толстого, Гоголя и многих других. Мамин-Сибиряк написал ему в альбоме: «Собирание автографов, как всякая другая страсть коллекционировать, относится к области маленького психического расстройства». Этот пример нужен для того, чтобы объяснить: собирателю главное процесс.

Вот, допустим, я собрал почти всего Георгия Иванова. Если какой-то одной книги у меня нет, а цены уже взлетели, я не буду спешить ее покупать. Подожду и спокойно поменяю на какой-нибудь дубль. У меня такая возможность есть. Но это трезвое размышление, а можно посмотреть на наше дело и с другой стороны.

Не помню, какой знаменитый коллекционер сказал: «Я думал, что ты книги собираешь, оказывается, книги тебя собрали». Наступает этап, на котором действительно понимаешь, что началось какое-то иррациональное собирательство, и оно само тебя ведет. С моей точки зрения, в этом большой минус нашего увлечения.

О легком безумии, которое заложено в любом коллекционировании, говорят многие. Но все же вы покупаете то, что может подорожать. Почему для вас это важно? Если внимательно вас слушать, может показаться, что опытный человек способен собрать инвестиционный портфель из книг и автографов. Вложиться в Георгия Иванова, Николая Оцупа или в Сергея Нельдихена, сделав предположение, что лет через семь они будут стоить гораздо больше, это возможно?

Пристроить лишний миллион или 10 миллионов долларов в книги просто для разнообразия – не самая удачная идея. Это теоретически возможно, но только если целиком погрузиться в процесс самому и потратить на него годы, с консультантами не получится. Но давайте начнем издалека. Во-первых, за последние годы цены на книги серьезно упали. В начале ­2000-х годов на книжный рынок зашли некие богатые люди с неограниченными деньгами. Понятное дело, что они покупали автографы первых величин. Это 20–25 поэтов: Блок, Гумилев, Мандельштам, Маяковский и так далее. И за эти книги всегда шла борьба, два-три азартных и очень состоятельных человека взвинчивали цену. Лет шесть назад это закончилось, может быть, эти люди просто насытились. Так или иначе, Оцупа или поэтов второго, третьего ряда они не покупали, разве что сама книга была очень редкой. А если всплывал сборник неизвестного поэта с автографом, он не пользовался спросом. Поэтому выстроить стратегию на том, что ты составишь мощное собрание из малоизвестных широкой публике имен, оно вырастет в цене и ты его выгодно продашь, я думаю, нереально. Нет покупателей, нужно, чтобы приходили какие-то новые игроки с деньгами.

В принципе, такие люди есть, но их очень мало. Возьмите любой крупный аукцион, сколько там игроков? От 60 до 140. Все. Представляете, в многомиллионной стране этим занимаются 140 человек. Большинство из них просто наблюдают, а реально играет человек 10–15.

То есть спрос не растет и не будет расти?

Спрос растет на первые имена, да и то не всегда. Вот всплыла на «Мешке» редкая книга «Что есть табак» Ремизова. Какой-то чудак поставил, и она выросла в цене, кажется, ушла за 1,2 млн рублей, а потом была перепродана на аукционе за 5 млн рублей. Но что касается средних величин, то, конечно, цены не будут расти, я уверен. К тому же библиофилы, повторяю, ищут экземпляры в идеальном состоянии, а мне важнее автограф, пусть даже на потрепанной обложке.

Я сказал про первые имена. Но Гумилев, Блок, Мандельштам застопились или даже упали на 20%. Возьмем цены с аукционов. Обычные автографы Маяковского стоили 2–3 млн рублей, сейчас их можно купить в ­1,5–2 раза дешевле. Недавно продавались автографы Гумилева, они уходили за 700–900 тыс. рублей, а раньше он стоил значительно дороже. У Блока настоящую ценность имеют только дарственные надписи каким-то известным людям на ранних книгах, потому что его автографов осталось очень-очень много (больше 1000 инскриптов). Думаю, сейчас его реально найти за 500–600 тыс. Мандельштам всегда был в цене, потому что очень редко подписывал книги. Его так мало, что торг начинается с 2–3 млн рублей, и такая книга может мелькнуть только раз в год.

А если мы говорим не об инскрипте, а об автографе стихотворения или письме?

Например, автограф стихотворения Гумилева стоит, наверное, около миллиона рублей, но если текст окажется никому не известным, то цена может быть насколько угодно высокой. А любые уже напечатанные тексты стоят ненамного дороже инскриптов. То же самое касается писем и документов.

Когда книги, которые вы уже приобрели, дорожают, вы что-то испытываете?

Я радуюсь, зачем лукавить, но поскольку не собираюсь ничего продавать, то философски к этому отношусь. Другое дело, что у меня, как у любого коллекционера, есть дублеты. Если что-то дорожает, я понимаю, что пора этот дублет менять.

Вы купили первую книгу в 1986 году. А в каком году вы приобрели первый автограф?

Даже не приобрел, а получил. Когда Ирина Одоевцева под конец жизни вернулась из Парижа в Ленинград, я просто взял и пришел к ней с приятелем. Все было по-простому, мы постучали, нам открыла прислуга, выслушала нас, и оказалось, что прийти можно даже с улицы, поэтесса спокойно принимала нас больше часа. Потом мы заходили еще раз. Она тогда на Константине Бальмонте своими трясущимися руками написала: «Ирина Одоевцева – Геннадию».

К Одоевцевой вы пошли, чтобы расспрашивать о Гумилеве?

Да, я расспрашивал больше всего о нем, но честно скажу, никаких таких тайн она не раскрыла, потому что, во-первых, Одоевцева была уже очень пожилой, во-вторых, все, что она помнила, попало в книгу «На берегах Невы». Из нее я вынес больше информации.

Интересно, что она мне все время говорила: «Что ты любишь Гумилева? Вот Георгий Иванов – великий поэт». Я тогда этого не понимал, считал, что она просто хвалит своего мужа. А теперь думаю, что где-то в чем-то они, может быть, даже и на равных. Конечно, если мы говорим о позднем Иванове, времен сборника «Розы» и особенно «Распада атома».

Вернемся к автографам. Хочется вспомнить мнение филолога Михаила Эльзона, который считал, что существует целый подземный океан рукописей, оставшихся от великих. Ни ученые, ни читатели якобы не знают и половины того, что было написано большими поэтами и писателями.

Я не могу оценить корректно, что мы знаем, а чего не знаем. Действительно, всплывает иногда переписка, например, Вячеслава Иванова, Брюсова или Белого, и ты поражаешься, как долго все это пролежало в архивах. Но рано или поздно такие письма публикуют. Только за всем этим стоит работа людей, которые не ленились искать и описывать тайные сокровища. Скажем, Евгений Степанов, который издал прекрасный труд по Гумилеву. Он потратил на него 25 лет, и по-другому нельзя. Чтобы сделать что-то великое, надо пожертвовать целой жизнью.

Попробую теперь ответить на сам вопрос. У Гумилева, как я понимаю, 250 папок его дела в ЧК, они засекречены, мы знаем всего три папки. Что и когда там может всплыть, неизвестно, мы можем только догадываться, что хоть что-то действительно существует. А есть безвозвратные потери. Если задуматься, как жаль, что вся переписка Гумилева с Ахматовой с 1903 по 1912 год уничтожена. Тут у нас нет надежд на случайные находки. Я думаю, и у него, и у других поэтов первого ряда на свет выйдет не так уж много нового. С Гумилевым, Блоком и другими все давно известно и описано, на любой новый клочок бумаги будут смотреть через увеличительное стекло с большим подозрением. Например, принадлежащий мне автограф Гумилева в Институте русской литературы не знали, они очень удивились и не сразу поверили. Потом, конечно, согласились.

Понимаете, все только мечтают о неизвестных рукописях великих авторов, но никто их не видел. У меня такое чувство, что эти «потерянные бумаги» либо пристроены и лежат где-то до лучших времен, либо вообще никогда не всплывут на поверхность. А значит, мы даже не можем сказать, существуют они в природе или нет.

У вас в коллекции есть не только Гумилев, но и Константин Вагинов, есть Андрей Николев (Егунов), с ними ситуация такая же?

Эти, я уверен, будут появляться. Всплыл же автограф Вагинова Маршаку. Мне его принесли из какого-то неизвестного дома. Два автографа Егунова всплыли недавно. Свой автограф я купил в букинистическом магазине за полторы тысячи рублей, не удивляйтесь такой цене, потому что Егунов, будем честны, за исключением 3000 человек, никому не интересен.

В этом году мелькали три автографа Введенского на детских книгах. Хармс на аукционах достаточно часто попадается, но все это инскрипты. Новых текстов никто не нашел.

Видимо, невозобновляемость ресурса все равно поднимет на него цены. Как минимум некоторые владельцы этих книг и автографов продолжают считать их богатством не только в переносном, но и в прямом смысле. Хотя Аркадий Луценко, которого вы упоминали и который претендовал на обладание неизвестными рукописями, не выглядел долларовым миллионером, пусть его собрание и стоило значительно больше.

Нет, не выглядел. А какова была чистая стоимость его активов – очень сложный вопрос. Один человек при мне предлагал ему миллион долларов за всю коллекцию. Аркадий Михайлович думал, советовался и ответил «нет». Хотя интерес к собранию у него уже пропал.

Я знаю сверхсостоятельных коллекционеров, которых при покупках вообще не волнует финансовый вопрос, но не они собрали что-то поистине уникальное. А великие коллекционеры были на редкость простыми людьми. Я общался, менялся с некоторыми из них и удивлялся их характеру. Многие были фанатами своих библиотек, но, обладая редчайшими вещами, не желали составить их элементарного описания и даже не приглашали к себе домой, чтобы показать ту или иную книгу. Надо, правда, сказать, что все они были, как правило, пожилого возраста и думали уже не только о собирательстве, что вполне естественно. Странно, что у них не было мыслей о том, как сложится будущее их коллекций.

Де-факто это были богатые люди. Они могли бы как минимум все продать и отдать деньги детям, как поступила вдова Ростроповича Галина Вишневская. Я знал человека, чья коллекция стоила примерно миллиард рублей, чуть больше, чуть меньше, но он не был готов с ней расстаться. Это удивит кого-то, но можно вспомнить слова Луценко, он говорил: «Хорошо, продам я коллекцию за миллион долларов. А дальше что? Что я куплю на эти деньги?»

А вы думали о том, что будет дальше? Что должно случиться с вашей коллекцией?

Я много думал об этом. Сначала коллекция должна быть достоянием ­семьи, а потом, когда ее хозяина не станет, у потомков есть выбор. Они могут продолжить заниматься этим безумным делом, но так почти никогда не бывает, или продать ее другим коллекционерам. От тебя на книгах останутся твои экслибрисы, но сами книги должны переходить из рук в руки, чтобы в конце концов попасть к тем, кому они действительно нужны. Новые собиратели, к счастью, появляются, этим делом сегодня занимаются и те, кто гораздо моложе меня.

И еще, обратите внимание, каких-то 50–60 лет назад автографы Пушкина и Достоевского можно было спокойно купить. А где они сейчас? В музеях. Так происходит и с другими именами. Больше 60% автографов Цветаевой уже в музеях и библиотеках. То есть настоящие жемчужины, хочешь ты этого или нет, рано или поздно достаются государству. Было много примеров, когда сами коллекционеры отдавали свои книги в ту или иную библиотеку. Но какому-нибудь Пушкинскому дому нужны не твои 10 000 томов, а всего лишь десяток самых уникальных. Так что пусть лучше они окажутся на рынке и уйдут по честной цене.

Не сомневаюсь, что в конце концов так произойдет, и, поверьте, совершенно этим не терзаюсь. Главное для коллекционера – собрать свои книги в пазл и правильно их описать, что я и сделал. Я издал каталог, и для людей, которые этим интересуются, он может служить подспорьем. А пока моя коллекция – это игрушка, дело жизни и какая-то третья нога.

Как это происходит, наследники продают собрание целиком?

Бывает по-разному. Например, так называемые профессорские библиотеки обычно не очень профессиональные. Кто-то приходит, видит там пять-шесть ценных книг, но виду не подает. Ради них он покупает библиотеку целиком, иначе просто нельзя. Так было раньше, и связано это с тем, что людей, разбирающихся в книгах и способных оценить их стоимость и редкость, очень мало. А сейчас все очень прозаично и грустно – за каждым действительно крупным коллекционером кто-то стоит, кто-то, кто может выполнить роль букдилера. И когда хозяина не станет, этот дилер продаст все через аукцион и получит свои комиссионные.

Это, конечно, не бандиты, а нормальные люди, глубоко погруженные в тему. Они, вполне возможно, помогали коллекционеру формировать его собрание, а потом готовы помочь его семье выгодно продать библиотеку. Рынок очень маленький (в Питере и Москве таких библиотек единицы), все понимают, у кого что есть и кому что нужно.

А если вы действуете сами, как долго совершается сделка? Вы ведете переговоры годами?

Автограф Гумилева мне достался очень быстро. Позвонили из магазина, сказали, что он есть. Я быстро приехал, посмотрел и понял, что это настоящий Гумилев. Отдал взамен книгу, которая была им нужна. В этом случае, несмотря на уникальность искрипта, все было просто и быстро. Иногда случайно, иногда многие знают, что мне надо, я знаю, что другим коллекционерам надо.

А бывает, что переговоры длятся годами. Автограф Иннокентия Анненского, к примеру, я выменивал у очень крупного коллекционера два года. Договорились, что будем меняться, а дальше надо было подобрать правильные вещи. Он собирает футуристов, которые мне не очень нужны, поэтому в итоге все получилось. Выпили, правда, много. Помню, пришлось отдать первую книгу Тихона Чурилина, сборник «Радио» с Маяковским и Поплавским и «Леторей» Асеева и Петникова. Вот за эти три книги я получил автограф. Большинство сделок на этом рынке безденежные, и поэтому кто выиграл, кто проиграл, неизвестно.

Если же вы вдруг захотите именно продать ценный автограф, то у вас на это уйдет от двух дней до двух недель, причем продать ниже рынка можно только по собственной ошибке. Проблема лишь в том, что тех книг и автографов, которые собирают коллекционеры, практически нет в свободном доступе.

Мы начинали с вопроса о вашей читательской биографии. Как и чем она продолжается, вы еще читаете поэтов, которых полюбили довольно рано? Некоторые старые привязанности, по вашим словам, отпадают со временем.

На протяжении последних лет двадцати я уделяю чтению примерно 2–2,5 часа в день. Сначала утром с 7:00 до 9:00, когда приезжаю на работу, потом вечером. Последнее время я много перечитываю Гумилева, причем в основном не стихи, которые сразу всплывают в памяти, когда открываешь книгу, а письма. И еще я читаю, что написали о нем филологи и биографы. Но и со стихами тоже интересно, периодически хочется сверять свое сегодняшнее впечатление от текста с тем, которое он производил на тебя, допустим, три года назад.

Тут, конечно, все это всплывшее на поверхность литературоведение может только помешать. Вот Мандельштам. По нему уже вышло книг 50 на самые разные темы: «Мандельштам на Луне», «Мандельштам и еврейство», Мандельштам там, Мандельштам сям. В какой-то момент понимаешь, что большинство этих книг высосаны из пальца. Хочется уже взять самого Мандельштама и больше не читать его исследователей.



21.11.2022

Источник: WEALTH Navigator


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз





Изнанка провидца

08.12.2023 Savoir Vivre HNWI

13
 

Пилоты частного Gulfstream IV не раз с изумлением наблюдали, как владелец этого бизнес-­джета размером с коммерческий лайнер и по совместительству один из самых богатых людей в мире, приехав на взлетное поле за рулем машины, сам доставал чемоданы из  багажника, чтобы передать их экипажу. На свои 30 млрд долларов он мог бы купить тысячу таких джетов, но мало что нравилось ему больше, чем бесплатная рубашка для гольфа, подаренная хорошим другом. Большую часть времени он проводил в своей родной Омахе, его будни проходили вокруг заседаний совета директоров и поездок к друзьям, – эти события были неизменны и регулярны, как фазы Луны. Этот мужчина в неприметном сером костюме, который топорщится жесткими складками, – легендарный Уоррен Баффетт. Недавно в издательстве «Бомбора» вышла посвященная ему книга «Баффетт. Биография самого известного инвестора в мире». Примечателен не только главный герой, но и автор – Элис Шредер не писатель, а финансовый аналитик. Шесть лет она изучала акции Berkshire Hathaway и все эти годы интервьюировала Баффетта. Результатом стало довольно откровенное жизнеописание, которое рисует внутренний мир Баффетта едва ли не столь же выпукло, как И картину его финансов и инвестиционных стратегий. С разрешения издательства WEALTH Navigator воспроизводит фрагмент этой книги.