Три фактора

Во второй половине XVIII века начинается новый этап в развитии российского предпринимательства, этап, который впоследствии называли периодом хозяйственных мужиков. Петровское время двинуло империю вперед, было создано несколько сотен более или менее современных промышленных и торговых предприятий. Страна познакомилась с новыми для себя технологиями, но поскольку все базировалось на подневольном труде крепостных и на государственных заказах, на госрегулировании, госмонополиях и государственных установлениях, возможности для развития бизнеса были, естественно, ограниченны. Отчасти похоже на сегодняшнюю ситуацию.

Однако нельзя забывать, Россия никогда не была Китаем за Китайской стеной. Даже в самые тяжелые периоды, когда она была отрезана и с юга, и с запада, страна все равно оставалась частью европейского мира. А европейский мир тогда – это промышленная революция в Англии, Джеймс Уатт. Это Просвещение. Это французские энциклопедисты, это Вольтер и Дидро, которых не может игнорировать и российский императорский престол, стремящийся в чем-то подражать идеям и настроениям этих людей. И наконец, третий момент – Емельян Пугачев, который в 1771 году поднял всех восточнороссийских мужиков, и только совершенно безобразная организация этого восстания и допотопный нравственный уровень позволили легко с ними справиться. Потому что мужики в Рязани, мужики в Калуге ждали Пугачева и говорили прямо, что как только он сюда дойдет, они «перепластают» своих господ. Эти три фактора не могли оставить без изменений ту систему, которая была создана Петром и которая вроде бы действовала неплохо.

Воцарение Екатерины, этой стопроцентной немки, не имевшей никакого кровного родства не только с царствующим домом, но и вообще с кем-либо из русских влиятельных деятелей, провозглашение ее мудрой матушкой было признаком очень серьезного поворота в общественном сознании. Верхи понимали – нужно вливание какого-то нового человеческого материала, и был расчет, что эта молодая немка, показавшая себя очень толковой, разумной и реалистичной и в то же время необычной, окажется инициативной.

Переодеть Россию

В первых же указах Екатерины, сначала робко, начинает выдвигаться идея о разрешении крепостным крестьянам заводить свое собственное дело, что до этого существующими законами исключалось. Промышленные предприятия могли создавать дворяне и купцы. А здесь провозглашается, что крепостные мужики имеют право ставить ткацкие, кузнечные или какие угодно другие станы в своих избах, делать продукцию и продавать ее на рынках. Создается очень интересная система. Мужики получают выход в бизнес, а самодержавие даже укрепляется. Сохраняется крепостное право, и зажимать тут стали сильнее, чем раньше, – увеличивали барщину. Однако верхний слой крестьян, те, кто даже в условиях многовекового крепостного строя сохранил свои рабочие и человеческие качества, коммерческую инициативу и ориентацию, получали возможность занять совершенно новое место. И начинается выход этих хозяйственных мужиков в бизнес.

Технически ничего нового не случилось. На тех же деревенских ткацких станах, на которых веками делали дерюгу для мужицкого употребления, начинают делать товар на продажу. Как это происходит? Совсем молодые люди уходят из деревни, отпросившись у барина на оброк, поступают учениками на какое-то хорошее текстильное предприятие петровского типа. Становятся ткачами, красильщиками или прядильщиками и потом уходят с фабрики и открывают собственную мастерскую. В своем ли деревенском доме или где-то на окраине Москвы.

В первую очередь эти коммерческие предприятия возникают в сфере текстильного производства. Создатели какого-то нового уклада всегда преуспевают не только благодаря своим личным качествам, но и потому, что они попадают в общий поток жизни. А именно тогда старая Россия начала стремиться переодеться в хорошие одежды, причем не только средние слои, но и верхушка народа. Уже невест на ярмарки старались выпускать не в домотканых поневах, а в ситцевых красивых ярких сарафанах и платьях. Проще говоря, совершалась бытовая революция, о которой никто сейчас не вспоминает, хотя изменения происходили кардинальные. Дворяне стали строить приличные дома у себя в деревнях. А до этого они жили в больших избах. И с одеждой случилось то же самое.

Ажурный бизнес

1780-е годы. Наш герой в 15 лет ушел из деревни учиться на шелкоткацкую фабрику. Стал хорошим ткачом, а потом поставил стан в своей избе в деревне Зуево (сейчас – Орехово-Зуево). Но сначала были одни проблемы, ведь довольно часто крупное дело начинается с катастрофы. Савве Морозову выпадает жребий идти в армию. Это 25 лет службы и немалая вероятность вернуться больным или калекой. Но есть возможность: внести большую сумму для того, чтобы соответствующие военкоматы могли нанять охотника, то есть добровольца.

Морозов получает пять рублей в месяц, но хозяин фабрики заинтересован в том, чтобы перспективный во всех отношениях парень у него остался, и дает ему эти деньги, рассчитывая, что тот будет отрабатывать долг до конца своих дней.

Однако Савва берет деньги, откупается от рекрутства, уходит с фабрики, практично женится на девушке, которая происходит из семьи хороших сельских красильщиков. И вдвоем в своей избе они начинают делать ажурные ткани, шелковые ленты и кружева. Свой долг крестьянин выплатил в два года.

Сначала товар реализовывался в окрестных семьях. Потом Морозов начинает ходить с ним за сто верст в Москву. Потомки рассказывали, что летом он с утра выходил из деревни, к вечеру был в Первопрестольной. «Дед бегал со своим товаром», – говорили наследники.

У него нет ни магазинчика, ни лавчонки. Но ленты и кружева хороши, и цена у них, очевидно, подходящая. В итоге – сотни клиентов. Морозов сам приходит к людям домой, получает точный заказ, покупает шелк, а потом приносит готовое изделие, если что-то надо переделать – выполняет без разговоров.

Деревенский инвестор

В 1798 году у Морозова уже мастерская, он нанимает и обучает работников своего возраста. Скорее всего, они делают у него ткацкие работы, а вся отделка на нем и на жене. Реализацию товара и закупку сырья он никому не доверяет. Все это время уже опытный бизнесмен платит оброк и выкупается только в 50 лет. Точную сумму никто не знает, но известно, что господа постоянно ее повышали. Его хозяин – дворянин Рюмин. Это отнюдь не гоголевская Коробочка, у Рюмина было хорошее имение под Москвой, которое потом купил Рябушинский.

Сам Морозов – неграмотный мужик. Старообрядец, подвергающийся притеснениям, а то и прямым преследованиям и гонениям со стороны государства. Но это не портит ему характер, и он начинает инвестировать без надежды на прибыль. А куда он может вкладывать? Очень просто, путь находится сам собой. Деревенька небогатая, земля плохая, хлеба хватает до Рождества, а потом мужики приходят и просят на хлеб до следующего лета. И он дает им эти деньги. Везде есть ростовщики, но у тогдашних ростовщиков был современный процент или даже повыше. А Савва Морозов дает деньги без процента. Своего рода практический гуманизм. Потом состоятельные мужики начинают отдавать ему небольшие суммы на хранение, чтобы не потратить и суметь накопить, скажем, на лошадь. Репутация уже сложилась. В финансовом отношении наш специалист по ажурным тканям – символ абсолютной надежности. А у деревенских появляется другое мышление, другая система работы с деньгами. Возникает само понятие накопления. Естественно, к нему обращаются не только соседи, но и люди из окрестных сел. Ставит ли он это своей целью сознательно? Нет, конечно. Все развивается интуитивно, стихийно.

Со временем Морозов расширяет свое производство, мастерская постепенно перерастает в небольшую фабрику. А он начинает раздавать работу на дом. Закупает в Москве английскую пряжу, привозит к себе и выдает мужикам, которые делают из нее хорошие ткани. (Дело в том, что прядения у нас не было, а ткать получалось отлично.) Ему возвращали готовую продукцию, он платил и самостоятельно занимался отделкой и сбытом.

Тут все тоже строилось на кредите и доверии. Пряжу можно пропить, и Морозов давал ее тем, в ком не сомневался, само собой, не заключая никаких договоров.

Все финансовые операции он держит в голове. И потом, когда дело разрастается, этот сельский бизнесмен раздает работу уже сотням и даже тысячам домашних ткачей, ведя весь учет по памяти.

После Бородина

После 1812 года возникает новая конъюнктура, и Савва Морозов умело ей пользуется. С Наполеоном в Россию пришла Европа. Десятки тысяч французов, которые не вымерзли окончательно, остались здесь в роли переводчиков, учителей, секретарей, а многие бежавшие вернулись обратно, чтобы заняться бизнесом. К тому же в Москве все сгорело, и это спровоцировало огромный спрос на ткани. Бизнес стал серьезнее, а вести его получалось даже легче. Россия сбросила с себя еще какую-то часть своей средневековой закоснелости и замкнутости.

Через восемь лет после Бородина Морозов выкупается на волю за 17 тыс. рублей (обычная ставка была 20 тыс. рублей). Почему так поздно? Никто не знает. Но не исключено, что он использовал своих господ в качестве «крыши». Ведь мужик-старообрядец был совершенно бесправным человеком, а когда за ним стоял хотя бы Рюмин, местная власть и полиция уже не прижимали его до смерти, потому что понимали, что пожалуется. А может, просто не хватало денег. Накопил еле-еле к 50 годам.

К тому же когда Морозов открывал фабрику в Зуеве, она юридически была собственностью Рюмина. Крепостной мужик права на недвижимость не имел. Зато со временем появились крепостные миллионеры. Видимо, оброк стоил того, чтобы господа терпели таких людей.

В то время существовали сотни дворянских фабрик, на которые мужиков сгоняли как на барщину, то есть получали они в лучшем случае какую-то мелочь на праздники. А такие люди, как Морозов, создали собственную модель бизнеса, у них появился вольнонаемный труд, а с ним – крепостной капитализм. Есть заработная плата, и нет никакого принуждения. Человек может работать, может уйти, может выторговывать лучшие условия. Но наниматель предъявляет ему требования, которых нет на барщине. Там можно делать вид, что ты трудишься, здесь нужен качественный результат, иначе оштрафуют или выгонят.

Так постепенно в бизнесе возникают новые понятия и правила поведения. Главное в этих капиталистах – глубокое внутреннее уважение к деньгам. Это основа их мировоззрения. Тут они ничем не отличаются от европейских протестантов. Каждый рубль ценен. И высочайший грех бросать даже копейку на ветер. В чем это выражается? Своих детей и близких не морят ни голодом, ни холодом, нормально питаются, нормально одеваются. У них очень хорошие дома деревенского типа, первый этаж – кирпичный, второй – деревянный. В Москве ими занято три района: первый – Замоскворечье, второй – Таганка, третий – район проспекта Мира. Живут отлично, но никаких лишних трат, все в меру. Строгая дисциплина во всем. Рано гасят свет, рано встают. С утра хозяин на своей фабрике. Даже заработав миллионы, эти люди очень бережливы в личных расходах, что явилось предметом издевательств со стороны наших писателей. Дворянам было трудно понять, что деньги – это нечто иное, чем просто дорога к наслаждению, что они имеют какой-то смысл и содержание помимо того, что дают возможность хорошо жить.

Цена репутации

Когда Морозову было уже 70 лет, он неожиданно капитализировал свою репутацию, которую строил всю жизнь. Проект получился фантастический. Уже не крепостной, бизнесмен договорился с Людвигом Кнопом, представителем очень крупной британской машиностроительной фирмы. Англичане ему привезли в Зуево 120 прядильных станков, рабочих, инженеров, техников и паровые машины. Морозов построил им корпус, они смонтировали оборудование и выдали хлопок, поскольку деревенский неграмотный мужик выхода на мировые рынки не имел. Так был налажен выпуск пряжи, и рядом с каждым англичанином стоял русский ученик.

Денег на такое мероприятие у него бы не хватило. Кноп все сделал в кредит. Но машиностроители не могли позволить себе заниматься заемным финансированием самостоятельно, они пошли в свои банки. Английские банкиры кредитовали английских машиностроителей, и те в кредит притащили гору оборудования к Морозову. Вот так он реализовал свою репутацию. А через некоторое время выпустил акции и какую-то часть отдал британцам. Они стали совладельцами предприятия и поэтому ремонт и консультации осуществляли практически бесплатно.

Наша публика в финансовых отношениях была невероятно смелой. Потом Кноп выстроил в России примерно 150 текстильных фабрик, тоже оборудованных в кредит. Возникла целая контора, куда к Кнопу приходили капиталисты-мужики и говорили: «Ты вот делаешь фабрики, сделай и мне». Начиналось обследование. Ехали, смотрели, что за предприятие, какая степень надежности, и строили. В конце концов англичане начинают инвестировать очень большие деньги в лапотных мужиков. Их мотивы понятны – в России есть сбыт, пряжу отрывают с руками.

Это был период основателей династий, возникновения новой породы людей. Накопление капитала – всего лишь следствие. Первое и самое важное – накопление человеческого материала. И даже без крепостных миллионеров в конце XVIII – начале XIX века тысячи людей во всех губерниях и уездах занимались торговлей, перевозками на лошадях и баржах. Аристократия считала, что народ состоит из лентяев, жуликов и пьяниц, на самом же деле это была несокрушимая публика. Они учились ремеслу, правильно подбирали жен, создавая семейную артель, ставили производство, выкупали себя у господ, расширяли бизнес, уходили в города и умели потом отесать деревенских, которых брали на работу. Этот класс держал всю российскую экономику до 1917 года. Но это другая история. А наш герой дожил до 90 лет и даже научился расписываться.