PBWM.RU - Для профессионалов и клиентов индустрии private banking & wealth management

Фаина Захарова - о счастье, экстремальных экспедициях и "стеклянном потолке"

Фаина Захарова, президент фонда "Линия жизни"

Фонд «Линия жизни» занимается высокими технологиями в здравоохранении – мы помогаем сделать доступными в России все новейшие достижения, которые только есть в этой области. Фонд оказывает адресную помощь детям и системную, когда мы приобретаем «космическое оборудование», которое принципиально меняет условия работы врачей, качество операций и их эффективность.

Мы были созданы как кардиологический фонд в 2004 году. Тогда всем – и детям, и взрослым – делали операции на открытом сердце. В стране вообще не существовало эндоваскулярной кардиохирургии. В течение двух лет мы на базе НМИЦ им. Е. А. Мешалкина помогали проводить мастер-классы, которые позволяли кардиохирургам получать эндоваскулярную сертификацию. В 2007 году государство начало активно заниматься проблемами кардиологической сферы. Сейчас в России вообще нет проблем сделать ребенку операцию на сердце.

Сегодня фонд занимается протонной терапией, лазерной хирургией, реабилитацией, восстановительным лечением и протезированием локтевых суставов с плечелучевым синостозом, которое делается только в Институте им. Г. И. Турнера. На сегодняшний день это единственное лечебное учреждение в мире, имеющее протоколы лечения детей с данной патологией. В этом 2020 году, несмотря на COVID-19, сотый ребенок по программе фонда получил курс протонной терапии. Cтоимость курса для каждого составляет около 2,5 млн рублей.

Внутренне я всегда готова к изменениям, но мою жизнь можно разделить на довольно крупные отрезки. Во Всесоюзном научно-исследовательском институте охраны природы и заповедного дела я проработала 14 лет. 10 лет – в WWF, 16 лет – в фонде «Линия жизни» с тяжелобольными детьми. «Линию жизни» мы начинали втроем, а сейчас это большой серьезный фонд.

Все дни в моей работе были счастливыми, потому что ничем, кроме благотворительности, я не занималась. Да, была природоохранная деятельность: от программ по сохранению редких видов: белый медведь, снежный барс, леопард и амурский тигр – до заповедников, национальных парков. Но это тоже благотворительность: мы привлекали деньги на такие важные проекты, что тяжелее, чем находить средства для больных детей, поскольку дети вызывают больше эмпатии. Особенно сложно было в 1990-е. Когда я работала в Институте охраны природы и заповедного дела, пришла к главному редактору «Известий», начала рассказывать ему про тигра, мотивировать его сделать публикации. А он сказал: «Подумайте, станут ли люди давать деньги, когда сами в тяжелом состоянии, не могут на себя средства найти?» Тем не менее мы выпустили несколько материалов. В WWF я создавала корпоративный клуб, встречалась с руководителями бизнеса, топ-менеджерами: результативность встреч у меня всегда была 100 из 100.

Я все-таки географ. Моя диссертация связана с ландшафтным картированием высокогорья. Внутренняя готовность к переменам для меня очень важна – она во многом определила мою карьеру. Мне, например, говорили: есть возможность отправиться на Памир. И я долго не думала, как там и что, – я просто ехала. Нет такого заповедника на территории бывшего Советского Союза, где бы я не была: начиная от пустынь и до Камчатки, Чукотки. Работала на Кавказе, на Тяньшане, на Памире и в других уникальных природных экосистемах.

Экстремальные истории мне не чужды. Три месяца я руководила экспедицией на острове Врангеля при температуре –38 °С. Мне предложили поехать, я быстро согласилась – полетела сначала на Чукотку, оттуда на мыс Шмидта, потом на остров Врангеля. Под моим руководством находились шесть специалистов по белому и бурому медведю, в том числе из Канады и США. Все сотрудники жили в маленьком домике; туалет был на улице; мы каждый день с 10 утра и до 7 вечера летали на вертолете, искали белых медведиц. Стояла задача повесить на них спутниковые ошейники, для чего мы животных обездвиживали на 20 минут. За это время команде надо выпрыгнуть из вертолета, измерить и взвесить медведя, состричь у него кусочек шерсти, взять кровь и вырвать зуб. Я занималась медвежатами – делала уколы, брала кровь. Несмотря на жесткие условия работы, большего счастья я не испытывала нигде. Красота невероятная: лед – как перламутр, сверкающий на ярком солнце. Ловила себя на том, что начинаю танцевать, несмотря на ветер и –38 °С. Мужчины, ученые из-за границы, с Аляски, острова Кадьяк и Канады, приехали в экспедицию подготовленные: в специальных ботинках, костюмах. А я собиралась быстро и успела найти у друзей шапку, китайский пуховик и красные шерстяные варежки на резинке. Операторы ВВС, которые тоже были в специальных костюмах, в это время снимали фильм про белого медведя и сняли меня, когда я занималась медвежонком в таком виде, – мои красные варежки их покорили.

Расскажу историю из 1990-х – она иллюстрирует, насколько женщине непросто добиваться высоких позиций. Когда началась перестройка, финансирование программ, связанных с природой, свелось к нулю. Правительства США и стран Европы стали выделять гранты на сохранение и развитие национальных парков. Уникальная природа России – это природное наследие не только нашей страны, но и всего мира. Впервые появилась возможность создавать на территории экс-СССР представительства. В 1992 году свою работу начал Международный союз охраны природы (IUCN) и выбрал меня в качестве директора. Когда я пришла на собеседование, там уже сидели семь мужчин-кандидатов: среди них директор Института леса, директор Института мелиорации сельского хозяйства и гидротехники и я, девочка-припевочка. Вхожу и вижу на их лицах недоумение: «И ты?! Кто ты такая?» В итоге утвердили меня, и началось жесткое противостояние. Писали письма в инстанции, оспаривали мою кандидатуру: как вы, мол, можете выбрать научного сотрудника, когда у нас есть серьезные ученые-мужчины? Подробностей противостояния я не знаю, но представители IUCN пошли на принцип: сообщили, что выбор сделан и менять ничего не станут. Потом в Министерстве охраны природы не хотели заниматься моими документами. Затем дали комнату для работы, но оставили без бюджета: у меня не было вообще ничего, а требовалось срочно готовить международные конференции. Но чем сильнее было давление, тем больше росло противодействие – всю историю я выдержала. Мне помогал мой друг, работавший советником по сельскому хозяйству в посольстве Голландии. Он сумасшедше любил журавлей, а я когда-то занималась программой, связанной с этими птицами, так мы и познакомились. В итоге посольство отдало мне мебель, технику, все, вплоть до кофейника, – удачно совпало, что они переезжали на новое место и не могли ничего взять с собой. Я устроила новоселье, пригласила замминистра, тех, кто занимался международными программами. Голландец всем еще доставил картошку, что было ценно в начале 1990-х. В общем, эта ситуация хорошо разрешилась.

У меня неплохо получалось создавать международные организации. В частности, я была одним из основателей российского представительства WWF (Всемирного фонда дикой природы). Создала Фонд дикого лосося на Камчатке и в Карелии. Это редчайший вид лосося, который водится только в этих регионах. Больше в дикой природе этой рыбы нет. C принцем Филиппом, герцогом Эдинбургским, супругом королевы Англии Елизаветы II, который возглавлял WWF, мы летали на самолете в Арктику, работали в Хабаровском крае. Помню, ему очень понравились дальневосточные настойки. Он прилетел из Японии со жбаном саке и говорит: «Хочу поменять на настойки». Мы собрали ему две коробки настоек, а принц отдал нам саке, мы его долго пили – уж больно вкус тогда казался непривычным. Принц Филипп должен был поехать в Сихоте-Алинский заповедник. Но в это время в газете опубликовали фото губернатора Приморского края Евгения Наздратенко со шкурой тигра. Принцу все это показали, и он сказал: «Я туда не лечу» и поехал в Хабаровский край.

Мне все равно, на каком уровне общаться, хоть с топовыми бизнесменами, хоть на уровне президента, королевы. Я «включаю сердечную чакру» и разговариваю с человеком, а не с должностью. В 2006 году была история: провозгласили День народного единства, который совпал с днем иконы Казанской Божьей Матери. Меня попросили придумать большое событие с участием президента. Я предложила, чтобы Владимир Владимирович созвал со всей России людей, которые занимаются социальными проектами. Идея понравилась, мне сказали: «Пишите речь для президента». Я сказала: «Хорошо, напишу, но обязательно упомяну фонд “Линия жизни”». В итоге люди со всей страны съехались в Кремль: событие было статусное и важное для участников, так как в регионах люди, которые занимаются социальными вопросами (благотворительностью, охраной природы и другими), недооцениваются местными элитами. Подойти к президенту оказалось трудно. Организовали все так: торжественный стол, а когда ты хочешь приподняться из-за стола, подходят официанты со словами: «Что вам принести?». Но фонду «Линия жизни» Владимир Владимирович был нужен, поэтому я встаю и направляюсь к нему. Благо он недалеко сидел. Самое главное – не встречаться глазами с людьми из протокола. Подхожу с бокалом, он встает – тоже с бокалом. Я говорю: «Я из “Линии жизни”, вы нас упоминали». Рассказала про фонд за две минуты. Он в ответ говорил всякие хорошие слова, поцеловал меня. Другие увидели эту сцену, тоже рванули, но президента увели.

Был у нас проект «Добрые руки людей планеты Земля», который фонд показывал в том числе на Гражданском форуме в январе 2008 года с Дмитрием Медведевым, тогда первым вице-премьером Правительства РФ. У нас был стенд, посвященный этому проекту. Мы брали отпечатки рук у известных людей. И я думаю: «Нам надо руку главного товарища». Притянули журналистов, камеры к нашему стенду; я узнала, какой стороной пойдет Дмитрий Анатольевич. Он проходит – я поворачиваюсь, беру его за руку. Медведев слегка растерялся, но куда деваться. Подошли к столу, я рассказала про «Линию жизни». Он выбрал зеленый цвет для отпечатка. Потом, пока помогала ему вытирать руки, успела рассказать про фонд. Мне кажется, что Дмитрий Анатольевич точно меня запомнил, поскольку после этого приглашал на разные мероприятия. Такие знакомства для меня – обычно акт импровизации. Однажды, когда я работала в WWF, мы участвовали в благотворительном базаре, куда пришла Людмила Путина и жены послов. У нас тогда проходил проект «Восстановление алтайских ленточных боров». И вот Людмила Путина идет от одного стола к другому, за ней супруги послов. Я наблюдаю за ними и понимаю, что они разворачиваются и до нас не дойдут. Я выскакиваю на сцену, беру микрофон и говорю: «Людмила, Людмила, а как же наши алтайские леса?». Конечно, она не могла не среагировать – и подошла. Восстановить 1 га леса тогда стоило 300 долларов. Она кладет в ящик 100. Я говорю: «Увы, это стоит дороже». Она кладет еще. И я предлагаю: «Вы можете назвать свой гектар каким вам угодно именем». Людмила отвечает: «Назовите его моим именем и именем мужа». Это нам очень помогло. Потом на Алтае с большим интересом к нам отнеслись – многие тоже хотели назвать гектары в свою честь.

Женщины более эмпатичны. Но благотворительность становится все более и более профессиональна: в этой сфере теперь работают и пиарщики, и маркетологи, и менеджеры. Есть жесткая конкуренция, ты должен привлекать средства. Это бизнес, просто его предмет – главные смыслы жизни: спасение, помощь, охрана природы. Лицо, конечно, у благотворительности женское, но лично я вижу на отраслевых конференциях все больше и больше мужчин.

Цифры говорят, что в благотворительность вовлечены женщины двух возрастных категорий: 55+ и 25–35 лет. До 25 в основном занимаются волонтерством и деньги не жертвуют. Но в эту сферу приходит все больше мужчин: примером может быть попечительский совет нашего фонда – в него входят 10 мужчин и 10 женщин. Организацию нашего фонда инициировал Михаил Фридман, российский бизнесмен, член Наблюдательного совета X5 Retail Group N. V.

Меня вдохновляют Айседора Дункан (основоположница свободного танца. – Прим. ред.), Конкордия Антарова (оперная певица, автор романа «Две жизни». – Прим. ред.), Анджелина Джоли, которая находит в себе внутреннюю смелость поднимать темы, связанные с онкологией. Она сделала проактивно операцию и всячески меняет представление женщин о самих себе. Удивительно, но лозунг «кирхен – кюхен – киндер» еще существует даже в европейском сознании. В частности, я вижу это в Северной Италии, где живет моя дочь.

Женщины склонны недооценивать себя. Доля женщин в советах директоров российских публичных компаний одна из самых низких – в 3,2 раза меньше, чем в Западной Европе, в 4,8 раза меньше, чем в скандинавских странах. В России 91% позиций членов советов директоров занимают мужчины. В топовых госструктурах, например в Совете Федерации, очень мало дам. Так что нам пока далеко до совершенства. Но ситуация будет меняться с новым поколением.

Тема «стеклянного потолка» в карьере существует не только в России. Сначала о ней публично заговорили в Англии. Тему домашнего насилия тоже британцы впервые открыто обозначили – такого количества убежищ, как там, для женщин нет нигде. У нас тоже появляются подобные организации, например «Домик.ру», куда может прийти мама с ребенком, беременная женщина. Другое дело, что в России этой темы не существует в информационном поле, а нужно признать ее наличие. Во время пандемии, когда люди больше находятся дома, ее важность усиливается. Совсем недавно был создан социальный проект «Позовите Галю!». Это проект защиты женщин от нежелательного внимания в барах, ресторанах, кафе и просто на улицах. Начало уже положено.

Мне нравится Дания – спокойная, толерантная, доброжелательная страна с осознанным отношением к жизни, разумным балансом, который касается в том числе и гендерных вопросов. Для меня сейчас самое ценное – осознанность во всем: в потреблении, отношении к природе, к своей семье. Взвешенность, отсутствие ажитации, понимание, с чем ты справишься, а с чем нет. Я очень люблю Италию, но в ней точно нет этого баланса.

Москва – и современная, и патриархальная одновременно. Город в пределах Садового кольца, Бульварного кольца и новые районы, где селится очень много молодежи, современен. У нас сплошная цифровизация, которая есть далеко не везде: скажем, ни в Италии, ни в Испании, ни, мне кажется, в Лондоне такого нет. Коллективное сознание не всегда соответствует технологическим изменениям: в Москве огромное количество приезжих. У многих патриархальные взгляды, и они в своем образе жизни их реализуют. Наверное, это хорошо, поскольку происходит взаимное обогащение.

Люди, по Аристотелю, социальные животные – воспитание очень многое определяет. Большинство девочек ориентируют на ведение домашнего хозяйства, на то, что главный функционал в их жизни – родить. Но есть родители, которые не торопятся давать ребенку в руки куколку или машинку, а наблюдают, что он сам выберет. Появляется законодательство, которое позволяет мужчинам уходить в декрет, – просто практики жизни еще не так много. Но 30-летние уже имеют это в виду и относятся осознанно – с экономической точки зрения выбирают, кому лучше сидеть в декрете. У них практичное, постмодернистское отношение к жизни. Есть возможность у мужа идти в декрет – пусть идет. Есть возможность иметь двоих детей – будет двое. Есть возможность иметь троих детей, будет трое, и так далее. В этом смысле мы движемся в фарватере европейской культуры.

Феминитивы в языке и суффикс «–ка» по отношению к профессиональной принадлежности для меня неприемлемы. Во всем мире «художник» – он и есть художник – неважно, мужчина подразумевается или женщина. Кроме того, таков был ход истории: мужчины занимали большую часть ниш. Язык консервативен, он медленно меняется и будет меняться, но точно не в сторону «-ка». С другой стороны, есть социальные сети, в которых люди общаются без пунктуации. Смотришь и думаешь про себя: ты почти академик русского языка. Но для других поколений это вполне нормально.

Сейчас мы работаем над стратегией привлечения креативного класса, молодежи – активно обсуждаем речевые коды. Мы хотим обращаться к ним так, чтобы они нас слышали. Хотя и для них важно, чтобы и мы их поняли. Ведь у молодежи, которая работает в IT, сидит за компьютером дома, нет ощущения самоидентификации. Они не совсем понимают, кто они в обществе.

Компании IT-сегмента, креативный класс очень хорошо реагируют, когда мы говорим, что привлекаем средства не только на отдельно взятого ребенка – Машу или Дашу, но и на покупку для больниц новейшего «космического» оборудования.
До масс-маркета и телевизионщиков, которые любят показывать жалостливые сюжеты с детьми, нам не всегда удается донести эту мысль. Мы пытаемся говорить, что нужно менять сознание, рассказывать о важности оборудования как объекта благотворительности, которое спасет не только отдельного ребенка, но и многих других, и позволит делать операции на совершенно ином уровне. Но телевизор любит картинки отдельно взятых детей с грустными глазами, маленькими ручками, снятые крупным планом.
Я категорически против жалостливых историй. Для меня слово «жалость» происходит от «жало». Я все-таки считаю, что дети нуждаются не в жалости, а в позитивной энергии людей, которые их окружают. Поэтому у нас в фонде сформулирован закон пяти «П»: «Помогать – правильно, просто, приятно, полезно». Недавно мы проводили благотворительный гольф-турнир в Санкт-Петербурге с культурной программой, аукционом: люди понимали, что не просто хорошо проводят время, но и участвуют в жизни ребенка.

Мы пытаемся делать живые проекты. Деньги – тоже энергия: когда они появляются, везде начинается движение. Энергия денег означает плюс одна жизнь, и за время работы фонда нам удалось спасти более 11 600 жизней.

Мои любимые проекты – «Добрые руки планеты Земля» и «Чья-то жизнь – уже не мелочь». C 2009 года мелочью мы собрали 24 млн 810 тыс. рублей. Это хороший воспитательный момент, поскольку акция проводилась и в садах, и в начальной школе – дети приносили копилки; родители объясняли детям, для чего это. Дети помогают детям – очень трогательно. Были истории, когда к нашему фонду люди приезжали на Rolls-Royce, и из них выносили коробки с мелочью. В 2011 году мы первые начали организовывать благотворительные забеги: я вернулась из Лондона, где прошел марафон, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Вернулась, говорю: «Все, бежим. 42 км я не пробегу, но давайте разделим это расстояние на равные доли. Я точно могу пробежать 5 км». Так мы сделали забег на 5275 м – одну восьмую часть марафона. Потом беговое сообщество стало расти, появилась дистанция на 20 км, а затем мы вообще закрыли свой забег и присоединились к Московскому марафону.

Недавно мы купили в отделение хирургии № 1 опухолей головы и шеи НМИЦ онкологии им. Н. Н. Блохина современное оборудование – нейрохирургическую навигационную систему (StealthStation™ S8 Medtronic) и высокотехнологичный инструментарий. Такая новейшая навигационная система позволит резко снизить травматичность хирургических вмешательств благодаря эндоскопическому доступу. Навигационная система вычисляет наименее травмирующий путь к опухоли, расположенной в самых глубинных уголках головного мозга или у основания черепа, позволяет добраться до нее с минимальными рисками. Такое оборудование приобретается именно для федеральных клиник, поскольку требуется высокая квалификация врачей, которые будут с ним работать.

Когда началась пандемия, средства привлекать было проще: все сидели дома, у телевизоров и переводили деньги. Наши поступления от телесюжетов выросли с обычных 2–2,5 млн рублей до 5–6 млн рублей. Потом, как только карантин сняли, все вошло в обычную колею, сейчас поступления от сюжетов начали падать. У нас есть KPI, причем каждый год мы должны собирать больше, чем в предыдущем. В этом году у нас тоже получилось.

Развитие идет, его нельзя ускорить искусственно. За мир нельзя бороться. Мир нужно строить. Строить отношения, новые правила.

Источник: Книга "Первые леди российского бизнеса"