Одним не особенно испепеляюще жарким днем в Бейруте (правда, по меркам многих других стран он все же считался бы испепеляющим) я забрел в гипермаркет Virgin, где, получив выговор за попытку сфотографировать вход, пробрался на верхний этаж мимо нагромождений из мягких игрушек Angry Birds и подарочных наборов DVD. Слащавые мелодии Майкла Бубле сочились из колонок, пока я разглядывал стойки CD с арабской музыкой и украдкой делал снимки величественного и довольно странного здания с треугольным основанием и высокими потолками, беспорядочно заставленного товарами.

Я интересовался не дисками, а скорее самой постройкой. В клиновидном здании, похожем на средиземноморский Флэтайрон-билдинг, расположен гипермаркет Virgin с орущим изо всех углов Бубле, но в прошлом тут находилась городская опера. (Если бы стены могли говорить, они бы наверняка умоляли выключить Бубле.) Когда говоришь с жителями Бейрута о городских оперных традициях, они вспоминают старый оперный театр и стыдятся, что сейчас там гипермаркет Virgin.
На самом деле все было не совсем так. Скорее всего, там не было поставлено ни одной оперы, ни одна Мими не умерла от чахотки и ни одна Валькирия не поднялась в воздух. Оглядываясь по сторонам, я пытался уместить старомодный оперный театр в оболочку гипермаркета Virgin. Куда бы поместилась сцена? Где бы в этом здании нашлось место для закулисья, необходимого для большой оперы? Думаю, нигде.

Некоторые блогеры из Бейрута со мной солидарны. В 2009 году пользователь adiamondinsunlight написал: «Я прочитал, что гипермаркет Virgin расположен в бывшем здании кинотеатра “Опера”, и “Опера” – его название, как у кинотеатров “Рокси”, “Метрополис”, “Империя” и т.д. Бейрутской империи не было, как и оперного театра, во всяком случае по моим сведениям». Один из моих источников подтвердил информацию и упомянул Гранд-Театр, во всяком случае в его ранние годы, как самый близкий аналог Ковент-Гардена в Бейруте. Однако ливанцы заблуждаются не только в том, где находится их оперный театр.

Зайти в гипермаркет Virgin в Бейруте – все равно что наткнуться на C&A в Каире: эти исчезнувшие с лондонских фешенебельных улиц гиганты переносят тебя в 1997 год, где бы ты ни был. Бейрут в целом весь такой, а эпохи могут быть всевозможными: 1930-е – в случае “Оперы”, первые столетия нашей эры – когда смотришь на руины римских бань; любой год от 1975-го до 1990-го, если обратить внимание на здания без крыш или следы от пуль, пролетевших мимо цели. В тот период шла гражданская война, когда христиане-марониты, левые, ливанские мусульмане, панарабисты, палестинцы и сирийцы заключали союзы, предавали друг друга, расторгали договоренности и выгоняли миллионы людей из их домов, убив 120 тыс. человек во время уличных боев.

Подобные осколки потерянного времени есть в большинстве городов, как руины храма Митраса на улице Королевы Виктории в Лондоне, но Бейрут будто существует в двух временных отрезках одновременно: в 1990-м – после амнис­тии, в начале сирийской оккупации, и в 2013-м (или в любом другом году, в котором находится остальной мир). Многие ливанцы, будь то премьер-министр, отельер или музыкант, изо всех сил стремятся переместить свой жизненный путь в сегодняшний день. Поэтому фестиваль Мирны Бустани вызывает столько восхищения.

Таинственный сад

После короткой поездки на такси из Бейрута вы переноситесь в горы, где высокие железные ворота оберегают дома состоятельных жителей (впрочем, не настолько состоятельных, чтобы покинуть Бейрут). Такси взбиралось вверх в тени стройных кедров, пока не остановилось у маленького внутреннего двора отеля Al-Bustan («Cад») в Бейт-Мери. Открыв дверь, я попал сразу в 1960-е. Строительство отеля начал в 1962 году ливанский предприниматель Эмиль Бустани, а закончила проект его жена Лаура в 1967-м, через четыре года после смерти Эмиля в результате авиакатаст­рофы: маленький самолет разбился недалеко от побережья Бейрута. Сейчас отелем управляет их дочь Мирна, и никаких заметных изменений с тех пор не произошло. Четыре пары часов на стене показывают время (жаль, что не год) в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Токио, как в кабинете главы авиакомпании Pan-Am, а фоном Барбара Стрейзанд выдает очередную трель в песне с одного из ранних альбомов. Широкое розовое окно с видом на долину оформлено красными, синими и оранжевыми психоделическими узорами, создавая одновременно и мягкое, и пламенеющее освещение в холле отеля.

Сама Бустани выглядит понурой среди жизнерадостного дизайна. Ее фестиваль Al Bustan Festival – пять недель концертов классической музыки и опер с участием юных и восходящих звезд – проходит в феврале и марте, в этом году он пережил свою двадцатую реинкарнацию, и он, как и все в Ливане, и понурый, и жизнерадостный. Главная сила фестиваля – спонсорство UBS
и Solidere, крупной ливанской строительной компании, реконструирующей столицу, а также уровень посеща­емости Emile Bustani Auditorium, который составляет 70–80%. Это единственный ливанский фестиваль классической музыки.

Мы расположились на диване вне розовых лучей света, и я спросил Бустани, почему она организовала фестиваль. «Потому что после гражданской войны в Ливане, возможно, из-за самой войны, классическая музыка исчезла. Она перестала существовать. Национальная консерватория была уничтожена, все школы сожжены, и реконструкция потихоньку начиналась с чистого листа». Она проконсультировалась с директором Ливанской консерватории, намеревавшимся организовать свой фестиваль, и пригласила его в свой комитет.

Западная классическая музыка, когда она еще присутствовала в Ливане, имела печальные коннотации: «Ее называли похоронной музыкой, потому что каждый раз, когда случалась катастрофа – взрывалась бомба или что-нибудь подобное, – теле- и радиопередачи прерывались, и диктор объявлял: «Мы прерываем передачу, потому что сейчас время скорби, начинаем трансляцию похоронной музыки», – после чего вы слышали все симфонии Бетховена в исполнении оркестра под управлением фон Караяна». Она усмехнулась.

По словам Бустани, классические музыканты с огромным удовольствием выступили в Ливане, несмотря на микроскопический бюджет, потому что «считали свой приезд в Бейрут особенным поступком, достижением», и она обратила недостаток средств в преимущество, собрав юных (и недорогих) исполнителей, на скорую руку объединяя их в трио или квартеты. Джозеф Кальеха, новый Паваротти, стал одной из первых восходящих звезд: «Я вытащила его сюда, пока он был еще никем. У него не было черной бабочки, я сказала: “Мы найдем тебе бабочку”, – и мы взяли одну напрокат, а его размеры получили по факсу».

Я упомянул, что посетил «Оперу» (которая на самом деле не опера), и спросил, будет ли когда-нибудь в Бейруте оперный театр. «Найти спонсоров для строительства оперы несложно, но для этого нужна земля, а она очень, очень дорогая. Нужно, чтобы государство предоставило нам землю – не даром, а в аренду на сто лет. В лизинг. Но у всех дела – сами знаете. Все заняты другими вещами». Потом она призналась, что также вряд ли ей доведется увидеть национальный оркестр.

Дерись или беги

Мы вышли из отеля, и после экскурсии, на которой мы мельком увидели хор местных пожилых женщин, мелодично репетировавших Sous le ciel de Paris Пиаф, Бустани затронула тему хрупкости фестиваля и страны в целом. «Каждый год приходится с чем-нибудь сражаться. Мы никогда ничего не отменяем. В первый вечер фестиваля 2005 года убили Рафика Харири (премьер-министра Ливана. – Прим. ред.). Мы не продали ни одного билета, никто не пришел. Но мы справились. Мы справились. Мы справились». На такси я вернулся в 2013 год.

Для Ближнего Востока опера – удивительно органичный микрокосм, несмотря на утонченность жанра. Ливан изо всех сил поддерживает свою сцену, сотрясаемую то внутренними беспорядками, то внешними кризисными ситуациями, а лучшие певцы, как и лучшие бизнесмены, стремятся за границу. Состоятельные ливанцы путешествуют ради оперы (Мирна Бустани регулярно посещала фестиваль в Вексфорде и променадные концерты), и у всех есть возможность смотреть концерты по каналам Arte, Mezzo TV или онлайн.

Египет славится своей оперной историей («Аида» была написана по заказу хедива, ее премьера состоялась в Каире в 1871 году), а живучая оперная труппа Каира была основана в самый неподходящий момент, вскоре после революции 1952 года – возможно, светский кивок в сторону Запада, но на сайте Каирской оперы нет анонсов до конца года, а сейчас там открылись вакансии главного дирижера и художественного руководителя на постоянной основе.

С другой стороны, местные нефтяные короли поддерживают оперу деньгами и строительством. «При монархии, – рассказывает профессор Поль Дюкенуа, преподаватель курса оперы в Американском университете Бейрута, – султан решает, организовать оперную труппу или привозить постановки других трупп. В Абу-Даби есть Общество поклонников Вагнера, причем им заведуют американцы!» На самом деле теперь в Абу-Даби построен оперный театр от Zaha Hadid, где шейх Халифа может послушать любую оперу Вагнера по своему желанию.

На территории Омана в Маскате в 2011 году открылся Королевский оперный театр, явно похожий на нью-йоркский Метрополитен. В следующем сезоне там покажут «Севильского цирюльника» от неаполитанцев, «Фигаро» от Венской государственной оперы и «Марию Стюарт» от Уэльской национальной оперы – в итоге ни одной местной постановки, и ни одна из них (вероятнее всего) не напугает любимых лошадей султана Кабуса. Под одной крышей с Королевским оперным театром находится Opera Galleria, «главное место для шопинга в Маскате. 50 магазинов предложат богатую и тщательно отобранную смесь предметов искусства, украшений, модной одежды и парфюмерии».

Конструктивная критика

На улице, где был взорван кортеж Рафика Харири, скорее всего сирийцами, чьей оккупации он противостоял, ему посвящены два памятника. Один представляет собой сад, как раз на месте взрыва, с бронзовой статуей и высокой бронзовой стелой, а второй – гигантский баннер, свисающий с близлежащего полуразрушенного здания, гласящий: «Остановим Solidere» – строительную компанию, основанную Харири (и спонсирующую фестиваль Al Bustan).

В начале 1990-х государство предоставило Solidere право выселять частных землевладельцев ради прогресса и реконструкции. И прогресс победил. В рамках других масштабных проектов Solidere привезли в Бейрут гипермаркеты Virgin и построили Beirut Souks, гигантский торговый центр, сменивший магазины, разрушенные из-за бомбежек и пожаров в начале гражданской войны. На первом этаже Souks находится бейрутский филиал моего любимого лондонского Momo, где я провел замечательный вечер, сравнивая блюда с лондонскими (Бейрут выиграл).

Баннер против Solidere, призывающий к протесту относительно планов компании снести обветшалое, но тем не менее очаровательное здание, лучше всего видно через улицу имени Ибн Сина из отеля Phoenicia. Величественный современный отель расположен в трех высоких зданиях вокруг бассейна и внутреннего двора (там есть диван-качели, очень рекомендую опробовать их с коктейлем в руке), а между ними можно рассмотреть некий остов здания, которое осталось лишь застеклить и заселить рабочими пчелами, как любое современное офисное здание. Только потом, приглядевшись, замечаешь следы огня.

Holiday Inn, широкое и высокое здание, оказалось идеальным наблюдательным пунктом для христианского ополчения, взявшего гостиницу штурмом в октябре 1975 года, в начале гражданской войны, когда еще не все туристы успели уехать. Вплоть до марта 1976 года мусульманские и хрис­тианские вооруженные отряды занимали позиции в роскошных отелях по всему периметру, в том числе и в Phoenicia, штурмовали отели противника и защищали свои. Здания постоянно находились под шквальным огнем пулеметов. Некоторые были сожжены. Holiday Inn стал не только ключевой позицией, но и главной мишенью, и он стоит до сих пор только потому, что недостаточно прочен для восстановления, но и недостаточно хрупок, чтобы его сносить.

Phoenicia возродился как отель сети InterConti­nental. В нем есть все, что вы можете ожидать от гранд-отеля: высокая мраморная лестница, ведущая к стойке регистрации, на завтрак – шведский стол, тянущийся на пару километров (каждое утро я не мог пройти мимо лабнеха – ливанского йогурта – и кнафеха – сырных сладостей, вымоченных в сиропе), современное Spa, которое выглядит как научная лаборатория. Не обошлось и без неожиданных деталей: кинопроектора у бассейна (я бы сказал, в духе Лос-Анджелеса 1970-х) или картины Ричарда Лонга над входом, которую, готов поспорить, большинство посетителей даже не заметили. Эта работа, похожая на гигантский карий глаз с черным зрачком, – одна из тех, что спонтанно сделана на месте без использования инструментов, с живой беспорядочностью. Там она приводит в восторг своей неожиданностью.

Субботним вечером, перед тем как сбежать в очередной ночной клуб на берегу (после забавнейшей пятничной вечеринки в Decks on the Beach), мы ужинали на верхнем этаже отеля. Большая часть ресторана была занята празднованием помолвки, но наш журналистский столик был более лихим (если такое вообще возможно), и когда музыканты заиграли для счастливой пары, мы присоединились. У меня сложилось впечатление, что в Бейруте всегда найдется повод потанцевать.

Величественный прогресс

Американский университет Бейрута – небольшой озелененный кампус, спрятанный под боком у роскошных отелей, – открылся в 1866 году как сирийский протестантский колледж, его девиз – «Ради их жизни, более полной, чем раньше». Одна из областей жизни, которую АУБ обеспечивает в (относительно) полной мере, – это классическая музыка. Во время моей поездки концерты были и в субботу, и в воскресенье вечером. На первом из них бейрутский камерный хор исполнял хорал Генделя «Господь мой свет» и литургию Пуленка в соль мажоре, а следующим вечером в различный комбинациях звучали фортепиано, виолончель, флейта и баритон. (В ту же субботу в другом месте ливанский филармонический оркестр исполнял Седьмую симфонию Бетховена, Скрипичный концерт Моцарта и его Пражскую симфонию, а также давал концерт ливанский молодежный оркестр). На оба мероприятия меня пригласил баритон Фади Жанбар, администратор группы Beirut Underground Opera на Facebook и частный преподаватель музыки.

Актовый зал АУБ своими скамьями, органом и окном-розой из темно-синих, светло-голубых и красных ромбов напоминает церковь, хотя – что логично в Ливане – там нет религиозной атрибутики. Программа была разнообразной, от сонаты Моцарта и арии Генделя до песни Штрауса и итальянской песни XX века «Non ti scordar di me». Когда я приехал, зал был почти полон, и на протяжении нескольких первых пьес подтягивались опоздавшие.

Самой впечатляющей оказалась пианистка. Лори Айнтаблян, в чьей биографии не было упоминания об уроках, которые она брала у своей матери (в отличие от других участников), она с легкостью поддерживала оставшихся троих музыкантов, неутомимо прикрывая собой все ошибки. Баритон Мохамед Хаидар оказался менее аккуратным – как в выборе репертуара («Месть, плач Тимофея» из генделевской оратории «Празднество Александра» – ария для баса, а «Non ti scordar di me» рассчитана на тенора), так и в исполнении (до некоторых высоких нот он сильно недотягивал).

По завершении концерта публика была вне себя от счастья. Все закончилось стоячей овацией и вспышками камер отовсюду, а в конце сцену взяли штурмом друзья и родственники. Я отправился к выходу ждать Жанбара, когда одного из музыкантов пронесли на стуле между рядами.

Циничное окружение

После короткой прогулки мы дошли до улицы Хамра, где я до этого пытался отыскать гей-бар, чтобы пропустить стаканчик, но обнаружил только место съемок короткометражного романтического фильма («Вы знакомы с актерским мастерством? Мы сделаем из вас звезду!»). Жанбар привел меня в великолепный ресторан, где я заказал лепешку с халуми и газированную воду, и мы начали обсуждать концерт.

Судя по сообщениям на Facebook, Жанбар не большой поклонник бейрутской оперной сцены: «Они все думают, что Паваротти есть чему у них по­учиться и что все они маэстро»; аудитория – «люди, которые хотят зрелищ и заодно показать себя, невежественные снобы, пытающиеся стать европейцами, называющие всех певцов сопрано, а певиц – тенорами»; «местные так называемые исполнители соревнуются, кто орет громче и фальшивее».

Некоторые отрицают, что местная оперная сцена вообще существует. Профессор Дюкенуа из АУБ рассказал в электронном письме: «Я бы с удовольствием вам помог, но в Бейруте нет оперной сцены, о которой можно было бы поговорить. Там нет ни выступающей труппы, ни общества энтузиастов, ни неофициального клуба, ни какой-либо другой организации, пропагандирующей этот вид искусства. В Ливане в год проводится самое большее 1–2 оперных концерта, и в основном это случайные постановки заезжих иностранных трупп». Позже, в телефонном разговоре, он сказал, что студентка архитектурного вуза захотела спроектировать оперный театр в Бейруте, но руководители с усмешкой отговорили ее от этой затеи.

Жанбар выступал в Париже, и поэтому у него высокие стандарты, которым не соответствуют ни концерты в АУБ, ни фестиваль Мирны Бустани. «Нельзя брать 100 долларов за то, что я посмот­рел бы в Париже за 5 долларов», – говорит он о концертах в горах. Он не может скрыть свою печаль по поводу национального оркестра: «Третьесортные румыны приезжают сюда на заработки». А относительно идеи Бустани об оперном театре он высказывается так: «Зачем им оперный театр? Для кого? Для иностранцев?»

По его словам, проблема в отсутствии честности: вместо конструктивной критики в музыкальных школах учеников зачастую именуют будущими Каллас или Доминго. «Надо перестать врать себе и другим. Им надо начать с малого». Он возвращается к этой теме снова и снова, иногда с раздражением замечая, что Ливан мог бы воспитать великих звезд, если бы умел признавать ошибки. Профессор Дюкенуа с ним солидарен, хоть и в менее резких выражениях, он также объясняет проб­лемы Ливана в этой области недостатком опыта.

Преступления на почве страсти

Когда я вернулся в Лондон, Жанбар прислал мне удачные и провальные видео ливанских певцов. Никаких шедевров там, безусловно, не было, судя по «Свадьбе Фигаро» с арабским либретто. На записях постановки 2009 года в рамках девятого фестиваля Al Ain в Абу-Даби можно услышать прекрасный голос Надин Нассар (сейчас живет в Варшаве) в роли горничной Сюзанны, хотя и ей, и варшавскому филармоническому оркестру приходилось соревноваться со щелчками камер из зала.
Были и менее приятные случаи. Рима Тавил изо всех сил прокричала Ave Maria на рождественском представлении в 2012 году, а исполнение Te per orbem Шарпантье продемонстрировало слабости и хора, и солистов.

Среди упущенных Жанбаром певиц оказалась Хиба Аль-Кавас, одна из известнейших ливанских исполнительниц и композиторов арабской и европейской музыки. В телефонном интервью Аль-Кавас говорила о десятилетнем прогрессе, о том, что в консерватории стало больше студентов, что они поют лучше и делают местные постановки, что приезжают иностранные труппы (учитывая беспорядки в регионе, докатившиеся до Бейрута, смерти в результате вооруженных столкновений и подорванных автомобилей, они будут появляться там все реже). С концертами приезжали международные звезды: Паваротти, Доминго, Нетребко, Алагна, Курас. Аль-Кавас с энтузиазмом отозвалась об оперном театре: «Мне обещали землю и даже само здание, я собрала на это средства… Тем не менее политическая обстановка вынуждает нас все откладывать». Похоже на мягкий эвфемизм к рухнувшим надеждам.

Академический спор

Как бы то ни было, надежда еще жива. Аль-Кавас утверждает, что, прежде чем открывать оперный театр, необходимо создать оперную академию, и ее фонд занимается ее организацией. «Она будет заботиться о талантливых студентах со всего арабского мира… воспитывать из них мировых экспертов». Аль-Кавас недовольна консерваторией («Если честно, у нас нет нормального факультета»), но уверена, что ее академия заполнит пробелы.

Одной из партий для баритона, которую я услышал на том концерте, была ария Avant de quitter ces lieux из «Фауста» Гуно, в которой солдат Валентин просит друга позаботиться его сестре Маргарите, пока тот будет на войне (у Мефистофеля на нее другие планы). Мохамед Ха­идар провалил ее, причем он не забыл слова, а не справился с партией. Хуже того, как сказал Жанбар (который знает арию гораздо лучше меня), он даже не пытался взять самые высокие ноты. И, что типично для бейрутской сцены, получил бурные аплодисменты за весьма посредственное выступление. «Какой смысл в пении, когда меняются ноты?»