Боно о мотивах благотворительности

«Существует огромная разница между тем, чтобы заигрывать с властью – и быть близким к ней»


Тим Адамс встретился с лидером группы U2 во время его поездки по Западной Африке. В откровенном интервью музыкант рассказал ему о своих взаимоотношениях с властью, программах помощи Африке, противоречивой ситуации с налогами U2, а также дал исчерпывающий ответ на критику своей общественной работы и мотивов, побуждающих его заниматься благотворительностью.

11.04.2014





В конце августа Боно целую неделю путешествовал по Западной Африке во главе группы, куда входили Кондолиза Райс, пять сенаторов от Рес­публиканской партии, руководители компаний, участвующих в движении RED (цель которого – сбор средств для Всемирного фонда по борьбе с ВИЧ/СПИДом), а также несколько музыкантов, включая пионера дабстепа из Лос-Анджелеса Скриллекса. Главной целью этой поездки был сбор информации: Боно и его команда посещали больницы, встречались с политиками, молодыми бизнесменами и представителями правозащитных организаций. Лидер U2 стремился донести до своих спутников информацию о том, какие вопросы больше всего волнуют его как главу общественной организации ONE.org. Эти вопросы, считает Боно, должны обсуждаться ведущими политиками мира в первую очередь. Первые несколько дней путешествия Боно и его спутники провели в Либерии, а это интервью мы взяли у него в Аккре, столице Ганы. За несколько дней до этого я видел, как Боно дал импровизированный концерт в одном из городских баров – под аккомпанемент местных музыкантов он исполнил песню Stand By Me. В тот день мы встречались с ганскими борцами за прозрачность в политике и бизнесе. Во время этой встречи Боно узнал печальную новость: в Ирландии умер его друг, поэт Шеймас Хини. О нем сначала и зашел наш разговор. Затем мы поговорили о кампании в поддержку Африки, которую вот уже 25 лет ведет Боно, и об уроках, которые он уже получил и продолжает получать.

Во-первых, хочу сказать, что я сожалею о смерти Шеймаса. Я знаю, что вы давние друзья…

На все встречи, в которых я участвую в рамках нашей кампании, я всегда беру с собой томик стихов Шеймаса Хини. Я считаю, что когда ты просишь людей о помощи, надо сначала дать им что-то самому. У меня для них всех есть поэзия Шеймаса: и для президентов, и для папы римского. На прошлой неделе я подарил сборник стихов Шеймаса «Электрический свет» президенту Либерии Элен Джонсон-Серлиф. Подарок пришелся кстати. Она в данный момент делает все возможное, чтобы полностью обеспечить свой народ электричеством. Госпожа Джонсон-Серлиф не могла поверить своим глазам…

Шеймас как бы был вашим спутником во время путешествий?

Именно так. Шеймас сопровождал меня везде, куда бы я ни ехал. Было много случаев, когда лишь его стихи не позволяли мне пасть духом. Когда занимаешься этой работой, тебе все время приходится иметь дело со множеством конкретных фактов. Это очень утомительно. Приходится время от времени искать убежища в поэзии.

В такие минуты я и обращался к Шеймасу. Это был самый тихий ураган, когда-либо добиравшийся до нашего города. Поэма Шеймаса «Из республики совести» стала для меня как для общественного активиста настоящей библией.

К этим стихам я обращаюсь всю свою жизнь. Некоторые строчки стали для меня своего рода тату – они всегда в моем сердце.

Интересно, что вы разграничиваете строгие факты, с которыми вам приходится иметь дело, и эмоциональную сторону вашей деятельности. В недавнем выступлении на TED Talks вы назвали себя «фактивистом», то есть чудаком, которого воодушевляет статистика роста. Но получается, что наряду со всеми данными и фактами ваша деятельность имеет и эмоциональную составляющую.

Именно поэтому весьма полезно, чтобы в таких кампаниях участвовали представители культуры. Как музыкант и автор песен, я, конечно, привык тешить свое эго тем, что многим людям может быть интересна моя точка зрения. Но в первую очередь к активным действиям нас побуждает чувство сопереживания. Во многом благодаря музыке наши сердца не черствеют.

Вчера вы упомянули бывший «замок рабов» в Эльмине, где побывали с некоторыми членами вашей команды. Похоже, эта поездка выдалась эмоциональной для всех.

Совершенно верно. Причем я не думал, что будет именно так. Вообще, я не собирался туда ехать, потому что считал, что пока я здесь, мне следует заниматься другими вещами. Но судьба, а также на редкость упертый координатор поездки настояли на том, чтобы туда отправились все. Именно там я окончательно осознал один очевидный факт: чтобы понять этот континент, нужно сначала понять, что такое рабство. Я не готов ручаться за эти данные, но, судя по всему, за три века рабства отсюда были вывезены 300 миллионов человек, из которых выжить смогла только треть. Сотни лет шло разрушение привычного жизненного уклада африканского народа, африканской семьи. По-настоящему я осознал это, пожалуй, впервые. Наш гид нам на многое открыл глаза. Кто-то упомянул было арабских работорговцев, но гид сразу сказал нам, что самыми жестокими и ужасными всегда были европейцы. Они все это и устроили.

Вы как-то сказали, что одним из людей, вдохновивших вас на общественную деятельность, был Джосайя Веджвуд, владелец знаменитой фарфоровой фабрики. Он снабдил свою продукцию слоганом «Разве я не человек и не брат?», ставшим одним из катализаторов движения за отмену рабства. Видите ли вы в нем родственную душу?

Да. То, что делал он, – это прообраз нашей де­ятельности. Организовано у них все было похоже – участвовали и художники, и писатели. Они начали использовать слоганы, наносить их на браслеты и прочие предметы. Как и мы, они отказывались становиться заложниками какой-то одной идеологии. Аболиционисты не тяготели ни к одному из флангов политического спектра, а стремились найти некий радикальный центр. Мы держали в голове их опыт, когда утверждали название для нашего движения – ONE.org. Именно поэтому нам так важно участие консерваторов, причем любых консерваторов – религиозных, финансовых, политических. По этой причине некоторые нас и невзлюбили. По этой же причине мы досаждаем левым в отношении политики протекционизма в Европе, ведь это влияет на деятельность местных фермеров. То, что мы предлагаем, кому-то нравится, а кому-то нет, и мы это знаем. И в этом смысле аболиционисты для нас пример. Тот же Линкольн был, разумеется, республиканцем…

Получается, что, отбирая спутников для этой поездки, вы руководствовались подобными мыслями?

Это просто обычный социальный эксперимент! Прос­то увидеть вместе сенатора Линдси Грэм, члена комитета по вооруженным силам от Рес­публиканской партии, и Скриллекса – это круто. Дада Лайф сидел рядом с Конди Райс. Представьте себе: мы в Либерии, в самом центре Монровии, города, который все еще приходит в себя после гражданской войны. Мы сидим в крутом деревенском баре: пятеро законодателей из самой могущественной державы мира слушают местную знаменитость – певицу по имени Свитз, которая весьма и весьма зажигательно танцует. Вот ради таких воспоминаний я и живу.

Что же сенаторы вынесли из этого опыта? Точнее, что, как вы надеетесь, они из него вынесут?

Во-первых, хорошо уже то, что они согласились и приехали. Построить больницы, поддержать Всемирный фонд борьбы со СПИДом, отправить детей в школу в отдаленных районах в принципе можно и без их непосредственного участия. Но оказавшись тут, они проникаются духом и начинают действовать. Выяснилось, например, что лучше многих других правительственных структур важность развития Африки понимают в вооруженных силах США.

Много ли вам пришлось разговаривать с представителями армии США?

Да, генерал Джим Джонс, бывший руководитель НАТО, позвонил мне домой еще до начала поездки. Он познакомил меня с Бобом Гейтсом, бывшим главой Пентагона. Это был один из самых сюрреа­листичных моментов моей жизни – оказаться за одним столом со всеми этими генералами с четырьмя звездами на погонах. Я их спросил: «Почему вас так интересует то, чем мы занимаемся?» И они мне своим рубленым солдатским языком объяснили, что в асимметричных конфликтных ситуациях самая большая военная сила в мире должна мыслить нетривиально. Никакая мощь вам не поможет, если вы не видите своего врага. Американские военные понимают, что все их недавние проблемы проистекают из географической зоны, которая называется Сахель. Она пересекает всю Африку с востока на запад и проходит через Судан, Сомали, Нигерию и Мали. Военные понимают, что здесь переплелись в один узел три крайности: ужасная бедность, нечеловеческий климат и экстремистская идеология. Все понимают, что профилактика пожара обходится дешевле, чем его тушение.

А вас не смущает, что вы вроде как действуете в интересах армии США?

Нет. Наверное, многие это уже знают, но в свое время я попытался убедить президента Буша в важности проведения кампании по распространению антиретровирусных препаратов среди носителей ВИЧ и больных СПИДом. Я сказал ему, что это была бы лучшая возможная реклама для США. «Если хотите, можете изобразить на препаратах звездно-полосатый флаг, – сказал я ему тогда. – Главное – спасти великое множество человеческих жизней». В результате мы имеем следующие официальные цифры: благодаря американским налогоплательщикам удалось закупить медикаменты, спасшие жизни 6,8 миллиона африканцев. Поэтому нет ничего удивительного в том, что если провести тут опрос общественного мнения, то о своей любви к США заявит больший процент людей, чем на других континентах.

Вообще-то среди либералов распространено мнение, что водиться с неоконсерваторами не следует ни при каких обстоятельствах…

Расскажите об этом женщине, рискующей потерять из-за СПИДа третьего подряд ребенка. У меня лично язык не повернется.

Но ведь все эти бедствия проистекают от структуры экономики, от нищеты, являющейся прямым следствием политики некоторых западных государств.

Да, все это структурные проблемы. Безусловно. И всегда можно сказать, что помощь раненым не остановит войну. Но мы, знаете ли, живем в несовершенном мире. Пока мы ждем, чтобы капитализм изменился в лучшую сторону или чтобы появился некий новый жизненный уклад, или чтобы такие страны, как Гана, добились некоторого прогресса и перестали зависеть от нашей помощи, проблемы никуда не уходят. Кажется, это называется ситуацией на местах. И я считаю, что мы не должны отказываться от содействия тех, кто готов нам помочь. Когда я приехал в Африку и увидел, как тысячи людей ждут на пороге больницы в несбыточной надежде попасть на лечение, как они ждут медикаментов, которых нет и не будет, я понял, что сделаю все, что смогу, чтобы этот ужас ушел в прошлое. Здесь на твоих глазах рушатся человеческие жизни, и ты знаешь, что этого можно было избежать. Я никогда не забуду, как молчат младенцы на руках у матерей. Это кошмарное, тягостное молчание. А потом ты смотришь на медработников и видишь, как они впадают в ярость от бессилия. Единственная мысль, которая остается у тебя в голове: «Я сделаю все, что смогу, и поговорю с любым, кто захочет разговаривать».

Это вы вспоминаете, как в 1986 году впервые побывали в Эфиопии в лагере беженцев?

Нет, нет. Это было, когда мы с супругой отправились в свадебное путешествие. Выяснилось, что у нас есть пять свободных недель, и мы решили провести их в Африке. Увиденное потрясло нас. Думаю, мы изменились навсегда. Но истинный масштаб происходящего стал доходить до нас только в 1990-е годы, когда начались разговоры об аннулировании долга. Стало ясно, что финансовая помощь – лишь часть решения. Если не ошибаюсь, Live Aid собрали 200 миллионов фунтов стерлингов. Эфиопия ежегодно выплачивает такую же сумму в качестве процента по долгам…

Вы говорите, что готовы к разговору с представителями любых политических сил. Значит ли это, что ваши собственные политические предпочтения сместились к центру? В юности вы, помнится, слыли леваком.

Да, совершенно верно. Мой отец поддерживал лейбористов. У нас была классическая семья из северного Дублина. И это наследство никуда не делось – оно все еще со мной. И хотя я верю в то, что капитализм – это самая эффективная система, позво­ляющая людям выбраться из крайней нищеты, я все же подозреваю, что этого можно добиться и другими способами. Было бы неплохо, если бы существовала альтернатива капитализму.

В мировом масштабе вашу инициативу RED поддерживают корпорации: Starbucks, Apple, Gap и другие компании отдают процент своей выручки во Всемирный фонд борьбы со СПИДом. Но ведь для многих из этих компаний такая деятельность – не более чем фиговый листок, которым они пытаются прикрыть свои безнравственные действия в бизнесе.

Я знаю, что многие считают эти корпорации нехорошими по определению. А вот лично я так не думаю. Конечно, я, как и все, скучаю по маленьким уютным магазинчикам, но при этом в числе людей, которыми я в этой жизни больше всего восхищаюсь, есть Билл и Мелинда Гейтс. И не только потому, что много лет назад они дали нам миллион долларов и мы смогли запустить нашу кампанию, но и потому, что они хотели знать, куда пошел каждый цент из этого миллиона. Билл задействовал свои недюжинные интеллектуальные способности (с помощью которых, собственно, и создавался Microsoft) на то, чтобы оптимизировать нашу помощь беднейшим людям мира. То, что он сделал в этом направлении, – это очень круто.

Итогом этих интеллектуальных усилий стало, например, то, что вы с программы оказания помощи переключились на пропаганду: выступа­ете за честную торговлю, за открытость, причем не только в правительстве, но и в бизнесе, при заключении контрактов на разработку шахт и т.д. В некоторых из этих сражений вас ждал успех. Например, вам удалось пролоббировать изменения в законодательствах и США, и Европейского союза, и теперь западные компании обязаны действовать гораздо более открыто при сотрудничестве с африканскими правительствами. Как вы этого добились?

Мы постарались перенять опыт тех, кому удавались самые эффективные кампании такого рода. Причем выбор объектов для подражания может показаться вам неожиданным. Это лобби в поддержку огнестрельного оружия в Америке. Лобби в поддержку производителей сигарет. Это настоящие мастера ведения кампаний. И мы у них учимся. А как иначе нам удалось бы протащить в конгрессе США пункт о прозрачности бизнеса в рамках законопроекта о финансовой реформе? Посмотрите, как теперь бесится американская нефтяная промышленность. Они даже подали в суд на SEC (Комиссия по ценным бумагам и фондовому рынку).

Кажется, вы называете этот подход «философией внешнего и внутреннего», то есть вы как бы люди со стороны, но и не совсем чужие. Как это работает?

В каком-то смысле мы все еще люди со стороны. В ONE.org на данный момент 4 миллиона зарегистрированных членов. В их числе религиозные деятели, борцы за права секс-меньшинств, тридцатилетние мамы, диджеи и т.д. Такое разнообразие делает ONE.org серьезной силой. Наши члены используют разные каналы (СМИ, социальные сети и т.д.), чтобы их голоса были услышаны. Они могут быстро и эффективно надавить на политиков по какому-то конкретному вопросу. Главное, чтобы аргументы были правильные. Даже если ты, образно говоря, стоишь с плакатом за забором, если рядом с тобой множество людей, ваши голоса будут услышаны. Но это прежде всего конфликт. Столкновение двух воль. А когда схватка уже начата, очень сложно что-то изменить. Я это хорошо знаю, потому что рос в Ирландии. Так что если ты человек со стороны, но при этом у тебя есть дос­туп внутрь, твоя задача упрощается.

Но все эти инсайдерские игры иногда так похожи на заигрывание с властью…

Да, некоторых это смущает. Но существует огромная разница между тем, чтобы заигрывать с властью – и быть близким к ней.

А чем в таком случае были ваши взаимоотношения с президентом Бушем?

Я резко критиковал его в личной беседе за то, что он не доставляет людям антиретровирусные препараты «на велосипедах и мотоциклах», как было им обещано в ежегодном докладе конгрессу. Я тогда много разных слов наговорил, даже накричал на него. В какой-то момент он даже стукнул кулаком по столу и сказал: «Минуточку! Я президент Соединенных Штатов!» До сих пор он чуть ли не по стойке смирно встает, когда меня видит. Суть нашего спора была в том, что в том году на расходы по борьбе со СПИДом было отведено 3 миллиарда долларов, а они снизили эту сумму до 2 миллиардов. Мотивировали они это тем, что Африка еще не готова принять такое количество медикаментов. В ходе этого разговора мы смогли доказать, что у нас есть механизмы доставки и медикаменты дойдут до адресатов. В итоге сумма была поднята до 2,45 миллиарда долларов. Так что мы добились результата.

А у вас не возникало ощущения, что администрация Буша вас просто использует?

Некоторый риск был. Мой первый разговор с представителями этой администрации закончился тем, что мне дали устное обещание помочь в борьбе со СПИДом. При этом было подчеркнуто, что каких-то официальных заявлений по этому поводу нам ждать не следует. В общем, я пожал руку Кондолизе Райс и вышел оттуда, будучи уверенным, что дело сделано. Затем я позвонил в наш попечительский совет. А у нас довольно серьезный совет. В него в числе прочих входили Билл Гейтс и Уоррен Баффет. Так вот, я позвонил в наш совет, и Джордж Сорос пришел в совершеннейший ужас. Сорос (а он один из моих главных кумиров) отчитал меня по громкой связи: «Ты продался за миску чечевичной похлебки. Что ты наделал? Как можно верить на слово этим людям?» И у него, конечно, было право задавать такие вопросы, но я верил, что смогу работать с этими людьми. На сегодняшний день по этой программе мы собрали уже 52 миллиарда долларов.

Эта ваша работа – не конкурс популярности. Но, как я понимаю, чтобы быть рок-звездой, нужно быть популярным. А в Великобритании и Ирландии о вас сейчас весьма нелицеприятные вещи пишут. Как ощущения?

Моя личная популярность регулярно переживает взлеты и падения с тех пор, как мне исполнилось двадцать. Десять лет назад прочие участники считали, что все это пустит U2 под откос. Тусоваться с политиками и главами крупнейших корпораций – это действительно немодная работа. Но мне кажется, что аудитория U2 очень тонко разбирается во многих вещах. Вообще у группы сложились давние отношения со слушателями, вынесенные за рамки средств массовой информации. Если ты уже 20 лет беспрерывно звучишь в чьих-то наушниках, эти люди уж сами как-нибудь разберутся, сволочь ты или нет. В прессе обо мне пишут очень хорошие или очень плохие вещи, но я не читаю ни того, ни другого. Я могу позволить себе сказать, что точка зрения аудитории U2 не зависит от общественного мнения.

Но, с другой стороны, общественное мнение в какой-то степени влияет на эффективность вашей благотворительной деятельности. Все время слышны критические замечания, вас обвиняют в том, что вы занимаетесь проектом, который тешит тщеславие Запада. Получается, что Африка все время вынуждена стоять с протянутой рукой, а сами африканцы в решении проблемы никак не участвуют. Что вы на это скажете?

Я скажу, что работаю на благо Африки с 18 лет. Тогда я впервые участвовал в концертах в поддержку Нельсона Манделы. Я занялся вопросом аннулирования долга, потому что Десмонд Туту попросил весь мир о помощи. А Всемирный фонд борьбы со СПИДом (кстати, именно по линии этой организации мы сейчас находимся в Гане) появился по настоятельной личной просьбе другого африканца – Кофи Аннана, ганца по происхождению. Вопрос о прозрачности, о которой шла речь на только что закончившейся встрече, поднят африканскими организациями, поддерживающими становление гражданского общества. Мы тесно сотрудничаем с рядом таких организаций. Мысль о том, что все африканцы имеют одинаковый характер, разумеется, смешна. Иногда африканские бизнесмены хотят тебя убить за твои слова, что приоритетом должно быть здравоохранение, а не строительство дорог. Они, конечно, имеют право лоббировать свои интересы, а у нас, в свою очередь, есть право заявлять, что миллионы детей должны быть обеспечены прививками.

Совсем недавно мне пришлось пережить чудесную недельку. Сначала меня попытались свистом прогнать со сцены в танзанийском городе Аруша. Это было на конференции TED, которую, собственно говоря, проводили именно там в основном благодаря моим титаническим усилиям. Меня освистали молодые предприниматели, которые посчитали, что я пропагандирую образ Африки, на коленях молящей о помощи. Тут они, конечно, ошиблись: ничего подобного я не пропагандирую. На той же самой неделе за мной погнались анархисты на улице в Германии, где проходила встреча G8. Они махали плакатами и кричали: «Выбросите Боно на свалку истории!» Мне буквально пришлось спасаться бегством, но я успел подумать на бегу, что это неплохая строчка. Похоже, что мы что-то все-таки делаем правильно: мы раздражаем капиталистов в Африке и антикапиталистов в Европе. На самом деле я не идеалист и никогда им не был. К поиску решений я всегда подхожу прагматично.

А еще вас часто критикуют за то, что участники U2 вывели часть доходов в Нидерланды, чтобы уйти от уплаты налогов. Вас обвиняют в лицемерии: с одной стороны, вы требуете от правительства Ирландии отчетов за каждый потраченный цент, с другой – идете на довольно сложные схемы, чтобы не пополнять ирландскую казну.

Тут важно понимать, что экономика Ирландии всегда основывалась на налоговой конкуренции. Именно благодаря ей наша страна выбралась из нищеты. И налоговые службы знают, что из-за такой политики кто-то приходит, а кто-то уходит. Это весьма успешная система. Левым это, конечно, может не нравиться, и я это понимаю. Но именно благодаря налоговой конкуренции Ирландия продолжает держаться на плаву. Немцы пытались навязать нам другую налоговую систему в обмен на антикризисные дотации, но наш премьер-министр высказался в том смысле, что лучше уж обойтись без дотаций. Так что действия U2 полностью гармонируют с философией правительства.

Но ведь, поступив таким образом, вы лишились части своего авторитета. Стоила ли игра свеч?

Мне кажется, людям не нравится наша группа и я лично по самым разным причинам. И это лишь одна из них. Я всю свою взрослую жизнь являюсь активистом, и, думаю, не приходится сомневаться, что в целом мы действуем эффективно. Меня можно критиковать за самые разные вещи, но только не за время и энергию, которые я уделяю общественной деятельности. Думаю, многие наши критики в Ирландии и Америке точат на нас зуб еще с тех пор, когда мы высказались против Комитета помощи Северной Ирландии NORAID. А кому-то просто не нравится наша музыка. И в чем-то они, надо полагать, правы…

Я знаком с человеком, который выслушал постучавшегося к нему миссионера из OXFAM и отдал ему дом и все сбережения, а сам стал монахом…

(Смеется.) Если я сделаю то же самое, то группа лиц будет поджидать меня у монастыря с осликом и пальмовыми ветвями с целью распять.

Согласен. Это перебор. Но ведь нам все время приходится принимать подобные решения. Как вы воспринимаете свое персональное богатство в свете того, что вокруг такая нищета? Не чувствуете ли вы себя обязанным тратить нечто большее, чем только время и энергию?

Я считаю, что этот выбор каждый делает сам. И советоваться тут нужно только с Господом Богом, ну и с супругой, у кого есть. Вы говорите о личных пожертвованиях, то есть о десятине. Тут я руководствуюсь тем, что сказано в Священном Писании по поводу милостыни: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». Я понимаю, что иногда нужно все говорить честно и публично. Например, когда ты ищешь средства на благотворительность. Знаете, наша группа спонсирует уроки музыки для 10 тысяч детей. Наш прошлогодний взнос в RED составил 11–12 миллионов долларов (это процент выручки от концертов). Что касается неравенства и того, кто что по этому поводу думает, я скажу так: в трех милях отсюда находятся трущобы, где живут люди, не видящие никакой разницы между мной и вами. Горячая вода, отпуск, вкусная еда и хорошая машина есть и у вас, и у меня. Найдутся люди, утверждающие, что мы должны раздать все наши деньги. Но милостыней нельзя искоренить бедность, если она заложена в систему. Знаете, я часто наведываюсь в разные пабы, и меня иногда прижимают к стенке люди с упрощенными взглядами на то, как покончить с нищетой. Я их выслушиваю, но продолжаю делать то, что делаю.

А вам не хочется иногда покончить со всеми этими общественными делами и сосредоточиться на музыке?

Нет. Иногда, конечно, какие-то вещи меня выводят из себя. Я знаю людей, которые, по-хорошему, должны были бы начать тебе помогать, но они упорно стоят в сторонке. Когда мы затевали всю эту историю со списанием долга, многие считали, что это неправильный шаг. И продолжают так считать по сей день. Но, по данным Всемирного банка, не являющегося, кстати, заинтересованной стороной, благодаря нашей программе списания долга 52 миллиона африканских детей смогли пойти в школу. Аплодировать за это нужно, конечно, лидерам африканских государств, сумевшим мудро распорядиться высвободившимися средствами – пустить их на образование для молодежи. Но мы работаем не ради аплодисментов. В конце концов, 52 миллиона детей смогли пойти в школу. Миллионы жизней спасены благодаря антиретровирусным препаратам. В 10 африканских странах к югу от Сахары, включая Гану, процент граждан, пребывающих в крайней нищете, сократился вдвое за последние десять лет. Это дает нам силы на продолжение работы.



Тим Адамс
11.04.2014

Источник: The Observer / The Interview People


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз