Лекарство от изоляции


В марте 2012 года РОСНАНО и Domain Associates подписали соглашение о сотрудничестве в области совместного инвестирования в передовые медицинские технологии c целью их трансфера в Россию и дальнейшего производства инновационных продуктов. Чтобы реализовать эту договоренность, со стороны РОСНАНО была создана компания РМИ, cо стороны Domain Associates – Domain Russia Investments. «Наша главная удача – если не чудо – то, что нам, частным американским инвесторам, удалось найти общий язык с российской госкорпорацией», – отмечает Татьяна Сарибекян, глава Domain Russia Investments.

08.06.2017





Расскажите, пожалуйста, о структуре и стратегии Domain Russia Investments, о роли российской и американской сторон.

Я бы начала с нескольких слов о Domain Associates, тем более что это первый фонд, рискнувший сосредоточиться на биотехнологиях и Life Sciences. 32 года назад никто не верил, что эти направления способны принести деньги, и партнер фонда Джим Блейр поступил как провидец. Сейчас у компании три офиса, семь партнеров, и инвестируем мы, как и в 1980-е, в три основных направления: фармапродукты, медицинские приборы, диагностика. География инвестирования – США, Канада, частично Китай – и Россия через Domain Russia Investments.

Последняя была создана в 2012 году; ее задача – построить в России инновационную фармацевтическую компанию, куда мы будем передавать инновационные препараты, востребованные на российском рынке. Большая часть существовавшей на тот момент (да и сейчас) российской фармы была сфокусирована на дженериках. На мой взгляд и на взгляд РОСНАНО, это неверный путь. Мы хотели его избежать, не начинать, как многие компании из России, Индии, Китая, с дженериков, с переходом к бренд-дженерикам и только потом к инновациям. Вместо этого стремились сразу найти инновационные препараты, нужные российскому рынку, и сюда их принести.

Любой инновационный препарат, как все мы знаем, требует капитальных вложений – от примерно 20 до 200–300 млн долларов и примерно 7–10 лет разработки. Чтобы ускорить процесс, мы решили брать препараты на более поздней стадии клинических исследований – как правило, IIb-III, – тогда им остается 3–5 лет до рынка. Вывести же их на российский рынок было возможно только за счет совместного инвестирования в эти компании в Америке и передачи технологий, чем мы и занимаемся с 2012 года.

Мы реализовали три формы передачи интеллектуальной собственности. Первый – assignment, передача прав, когда патент полностью переписывается на другого обладателя. Это лучший вариант – нам полностью отдаются права на Россию и страны СНГ. Второй – передача лицензионных прав, но это роялти, кроме того, если рынок перестал быть экономически целесообразным, права могут быть отозваны. Наконец, совсем упрощенная форма – дистрибьюторские права. Мне кажется, дистрибьюторских соглашений у нас меньше всего, – это в основном медицинские приборы, на них в принципе тяжело зарегистрировать интеллектуальные права.

Российские деньги и российские «умные деньги» – это не тождественные понятия для США. Какие трудности, кроме обычных, нужно преодолеть, чтобы войти в интересную сделку?

Думаю, о российских деньгах как следует узнали, только когда РОСНАНО открыла офис в Силиконовой долине и прикомандировала туда Дмитрия Арканова. А полный кредит доверия они получили, когда мы стали их партнерами по инвестированию в американские венчурные компании. Сначала в планах РОСНАНО были самостоятельные инвестиции через свой офис, но получалось забавно – компании, куда они обращались, звонили нам (так как знали, что мы с РОСНАНО работаем) и пытались выяснить, кто эти люди и чего им надо. Конечно, поначалу РОСНАНО было тяжело: процедура принятия решений в данной организации достаточно сложная, на все шаги требуется больше времени, чем принято выделять в западных компаниях. Но постепенно отношения сложились, они учились у нас поведению на западном венчурном рынке, и учились успешно – перестали опаздывать с инвестициями. Это критично: как правило, пять-шесть венчурных фондов организуют синдикат и соинвестируют вместе, ждать кого-то одного – значит подвергать риску всю сделку.

Что не так с русскими деньгами? Когда мы собирали девятый Domain, то отказались от российских LP-денег, и вот почему: я не встречала здесь ни одного LP, который бы сказал – я готов отдать GP управление, как это принято в западном мире, и не буду участвовать в принятии каких-либо решений. Любой российский инвестор хочет участвовать в инвестициях в каждую компанию. Можно представить, насколько деструктивно это скажется на жизни фонда. Обычно решения в Domain принимаются очень быстро, согласие всех необязательно, достаточно одного или двух партнеров, которые потом ведут этот проект и за него отвечают. И сидит наш чиновник или представитель олигарха и каждую инвестицию – а фонд наш инвестирует пять-шесть компаний в год – блокирует. Это проблема. Русские деньги трудно пустить, пока они не трансформируют свое отношение к инвестициям, не научатся доверять. Препоном может стать и происхождение денег, особенно частных. С российскими фондами проще, они по большей части состоят из государственных денег. Частных российских фондов, инвестирующих в биотех, у нас мало. Зато государственные фонды очень бюрократичны и неторопливы. Мы и партнеры уже привыкли, но сначала было нелегко.

РОСНАНО выбрала в партнеры именно американский фонд. Действительно ли почти все значимые инновации в фармацевтике и биотехе рождаются в Бостоне и Сан-Диего?

Если точнее – Бостон, Сан-Диего, Силиконовая долина. Америка держит мировой рынок инновационных препаратов. У небольших рынков всегда есть сложности, связанные с государственными ограничениями, и работают они в основном на себя, а не на мир. Американский же рынок вместе с Канадой – это 33% мирового. Они производят препараты, лицензируют их и продают глобально.

Есть ли в вашей работе момент удачи или же открытие «нового Sovaldi» – целиком и полностью плод кропотливой выверенной работы?

Мы с РОСНАНО действительно два года подряд работали по 16 часов в сутки, перед тем как запустить российский проект. Причем работали дружно. Наша главная удача – если не чудо – то, что нам, частным американским инвесторам, удалось найти общий язык с российской госкорпорацией.

В 2006 году только что созданная РОСНАНО стремилась найти инновационные технологии на российском рынке. Долго искали и, видимо, нашли не так много. Поэтому обернулись на Запад, чтобы вложить туда деньги и принести в страну технологии. Мы пригодились им, а они – нам: в 2010 году рынок IPO, который позволял нам финансироваться, был не на высоте. Так что возникло взаимовыгодное сотрудничество: через нашу структуру идут технологии, нужные российскому фармрынку, а РОСНАНО помогает нам инвестировать в наши портфельные компании. Думаю, это и есть момент удачи.

За прошедшие пять лет РОСНАНО, действуя через РМИ, проинвестировала в более чем 10 портфельных компаний Domain. Были переданы права на девять российских патентов (а также пять российских заявок на патенты), пять евразийских патентов (и 20 заявок), три белорусских патента, один грузинский (и две заявки), семь украинских заявок на патенты, три узбекские и одна молдавская. Процесс локализации этих технологий продолжается, в рознице они появятся в ближайшие несколько лет.

Викрам Пуния, глава «Фармасинтеза», недавно отмечал, что в России уже есть инфраструктура для создания инновационных препаратов – это всевозможные НИИ, где сидят профессионалы с огромным опытом. Задача фармкомпаний – найти их и профинансировать.

Начнем с того, что 20 лет у нас ничего не разрабатывалось, а до этого инновационной фарминдустрии как таковой и не было – все новое шло с Запада или из Восточной Европы. Потом в середине 1990-х случился провал в науке – многие специалисты уехали на Запад, в одной только Долине 50 тысяч русских профессионалов с научными степенями. Можно ли найти здесь что-то, что совершенно не устарело, – большой вопрос. Я не знаю, насколько наши ученые продвинуты, владеют английским, следят за инновациями, посещают конгрессы, симпозиумы. А это необходимо.

Многие из тех, кто приходит к нам за инвестициями, говорят, что конкурентов у них нет. Для нас это повод задуматься: обычно в одном направлении работает пять-шесть компаний, кто-то слегка отстает по фазе развития, у кого-то много побочных эффектов, еще какие-то проблемы. И сознательные компании приносят нам табличку, где указаны все их конкуренты со своими особенностями. Если наши российские ученые в своих лабораториях, работающие над определенной темой, знают своих конкурентов по всему миру – тогда они конкурентоспособны. Если нет – на мировой рынок они не попадут никогда, хотя на российском могут и создать что-то значимое, и запатентовать.

В любом случае мы всем и всегда советуем регистрировать компанию в Штатах, там легче финансироваться. Если ваша технология уникальна – деньги поплывут к вам сами. Вам помогут построить команду, профинансируют все фазы, и те же инвесторы помогут потом продаться большой фарме или кому-то еще на мировом рынке. Российский фармацевтический рынок – 2–3% от мирового, но стоимость и сроки разработки препарата что на внутренний рынок, что на мировой почти одинаковы. Зачем чувствовать себя на 97% ущербными, если можно выйти на мировой рынок?

Кроме того, в России немногие могут себе позволить оплатить инновационные препараты – они дороги, так как любой инвестор хочет вернуть то, что в них вложил. Государство и страховые компании не стремятся брать эти расходы на себя, в итоге мы имеем весьма скромный платежеспособный спрос на внут­реннем рынке. Как пример, та же ситуация в ЮАР: 8–10% населения покрыты частными страховками, которые могут оплатить инновационные препараты, остальные пользуются дешевыми дженериками.

Российские венчурные капиталисты любят предупреждать, что в биотех и фарму нельзя входить без профессиональных компетенций (впрочем, про IТ говорят то же самое). Как непрофессионалу понять, в какой фонд вложиться?

Во-первых, срок: нормальный классический западный венчурный фонд – это 10 лет на возврат инвестиций. Если инвестор не готов давать деньги на этот срок, пусть лучше идет в IТ. Во-вторых, смотрите, кто входит в синдикат. Если там есть подобные Domain венчурные фонды с 25–30-летней историей, они, скорее всего, разбираются, во что вкладывают. Вопрос в том, пустят ли в синдикат этого инвестора. РОСНАНО повезло сотрудничать с нами, их пустили, хотя к новичкам относятся подозрительно, – по сути, это клуб, американцы об этом говорят открыто. Его члены порой не делают даже due diligence, доверяя слову друг друга. Так что если нового инвестора пустили в старый синдикат – это ключ к успеху.

Кроме опыта, такие синдикаты, как правило, инвестируют в рисковые технологии (нечто, чего на рынке еще нет). Это часто не срабатывает, но они инвестируют в 10–15 подобных технологий, и даже если одна или две очень успешны, это может гарантировать возврат вложений.

Нужно, чтобы у фонда были деньги. Средний срок жизни фонда – 10 лет. Если фонд старый, то даже тот факт, что он инвестировал в новую компанию, не показателен: скорее всего, резерв его невелик. А вот если у фонда первый или второй год инвестиций, то он эти компании успеет привести к успеху.

Самый больший риск для венчурных проектов (кроме риска, что наука не работает, а это всегда кот в мешке) – невозможность дофинансирования проекта. Но его можно предотвратить. Для этого нужно либо выбирать фонды, у которых есть резервы, либо находить потенциального инвестора, который, если что, купит компанию на ранней стадии. Тут можно пустить стратегических партнеров – фармкомпании, которые либо дают гранты, либо инвестируют в equity. Это ключик к выходу.

Мы коснулись резервов, синдиката, срока денег, больших идей. Что еще? Диверсификация обязательна. Еще момент – смотрите на возраст партнеров. Если они достаточно молоды или возраст смешанный, хорошо. А если всем партнерам за 80, а самому фонду 10 лет – вряд ли их так уж заботит, что будет с вашими деньгами. Молодых бояться не надо.

Какие компании сильнее ждут на российском рынке – крупные, мелкие? Какую роль в их привлечении играет ваша компания?

Крупные компании – большая фарма вся представлена на российском рынке уже как минимум 20 лет. Мелкие сюда не идут – страшно, непонятно, сам рынок маленький. Средняя фарма хочет, но боится столкнуться с методами ведения бизнеса, неприемлемыми на Западе. Такое предвзятое отношение мы видим не только к России, но и к Индии, Китаю. Чтобы начать работу на нашем рынке, средней фарме нужен местный партнер, который будет заниматься выводом их препаратов на российский рынок. Партнер, у которого есть здесь связи, понимание, как регистрировать, каналы продаж. Думаю, что будущее за компаниями, что сумеют найти такие варианты сотрудничества. Мы можем с этим помочь: постоянно изучаем средние американские и канадские фармкомпании, смотрим, есть ли у них продукт, нужный российскому рынку. И, найдя, предлагаем сотрудничество.

Насколько вы свободны в выборе направлений и препаратов?

Препарат должен быть востребован на нашем рынке и экономически целесообразным – return on investment никто не отменял, мы делаем то, что делаем, не ради благотворительности. Если эти два фактора соблюдены, есть возможность зарегистрировать здесь препарат, провести клинические исследования на нашей территории (по некоторым препаратам по разным причинам это невозможно), если этот препарат могут отдать на выгодных для нас условиях, если это инновационный препарат и у него еще долгий срок патентной защиты – никаких препятствий нет. Выделено несколько терапевтических областей, на которых мы фокусируемся, но этим наша деятельность не исчерпывается, РОСНАНО границ не ставит.

Правильно мы поняли, что любой препарат, в который вы инвестируете, проходит испытания одновременно в России и в мире? Или же есть случаи, когда испытания идут все-таки за рубежом, – как тогда сократить временной барьер между нашими больными и препаратом?

Есть несколько путей, по которым препарат попадает на наш рынок. Чтобы зарегистрировать препарат в России, нужно здесь провести его клиническое исследование, без этого никак, западные не считаются. Что можно сделать? Если инновационные препараты еще никак не коммерциализируются и только проходят на Западе клинические исследования, Россия может быть включена в мировые клинические исследования. Клинику часто делают не в Америке – в других странах это дешевле, как ни странно, лучше комплаенс, пациенты не избалованы бешеным количеством медикаментов и на них эффективнее испытывать новые препараты. Особенно охотно соглашаются испытывать на себе препараты в области онкологии, кардиологии – они очень дороги, в рамках клиники получаются бесплатно и дают надежду на облегчение. Ну и, конечно, цена: в России исследования обходятся на 30% дешевле, чем на Западе. Тогда регистрация много проще.

Если клиническая фаза закончена, препарат на Западе на стадии регистрации или зарегистрирован, а Россия в клинике никак не поучаствовала – приходится делать исследования заново, не весь объем, к счастью, а какой-то фрагмент. Это занимает года полтора, плюс еще год на регистрацию. Итого два с половиной года на то, чтобы вывести на наш рынок препарат, уже появившийся на Западе. Поэтому по тем технологиям, которые мы передавали РОСНАНО, мы обязательным условием ставили включение российских пациентов в международные исследования.

Антон Гопка, глава ATEM Capital, рассказывал, что молодые российские предприниматели предпочитают разрабатывать свои технологии и препараты за рубежом. На ваш взгляд, может ли в России в обозримой перспективе возникнуть среда, в которой будет удобно заниматься наукоемким бизнесом с прицелом на глобальный рынок?

Самая большая проблема – в России есть персональная ответственность, включая уголовную, за то, что деньги, потраченные на исследование, не принесли прибыль. На Западе есть терпимость к поражению, tolerance to failure, инвесторы это прекрасно понимают. Нужно менять законодательство, убирать риск персональной ответственности за неудачу. Что касается науки – я твердо верю, что разрабатывать препараты в России и выводить западную часть на Запад, имея права на мировой рынок, экономически более целесообразно и сильнее привлекает инвесторов, чем проекты, нацеленные только на российский рынок. Меня трудно в этом переубедить.

Если вам дало грант Сколково – очень хорошо: его хватит на стадию ИР. Потом все равно начнутся дорогие клинические исследования. Если вы решили нацелиться на мировой рынок – вы должны зарегистрировать интеллектуальные права на Западе, собрать там команду, найти инвесторов, сделать клинические исследования в мировом масштабе либо продать это в фазе IIa или IIb большим фармкомпаниям. Кстати, это иногда мудрый путь: можно потратить 20 миллионов долларов и продать, а можно потратить 200, сделать третью фазу и не продать (как правило, такое происходит с оборудованием). В этом случае придется делать препарат коммерческим и пытаться продать самим, но это уже не задача фондов. Что касается фармы – на мой взгляд, у наших ученых есть потенциал, если все делать правильно – ориентироваться на западный рынок, а Россию рассматривать как дополнение к нему. 



08.06.2017

Источник: SPEAR'S Russia #6(69)


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз





«Изучение богатых россиян проливает свет на мысли глобальных элит»


_nig0790
 

После прочтения книги «Безумно богатые русские» у редакции WEALTH Navigator возникло немало дополнительных вопросов к автору. Элизабет Шимпфёссль любезно согласилась ответить на них во время пространного интервью.