Когда вы едете по Шестой авеню в направлении Christie’s, мимо вас проплывают имена и бренды, которые не нуждаются в представлении: Apple, Massimo Dutti, Salvatore Ferragamo. И внезапно – с неизбежностью – появляется слово «ТРАМП»: здесь его башня. Впрочем, есть и другое имя, которое вы встречаете в Нью-Йорке, где бы ни оказались, – конечно, это Рокфеллер. В отличие от президентского, это имя вызывает больший спектр ассоциаций. Оно – синоним вкуса, стиля, филантропии и фантастического богатства.

Я в городе на распродаже Christie’s – коллекции Пегги и Дэвида Рокфеллеров. Дэвид умер в 2017 году в возрасте 101 года и был последним из живущих внуков Джона Д. Рокфеллера, основателя Standard Oil и крупного благотворителя. Дэвид пришел в Chase Manhattan bank на должность помощника менеджера в 1946 году. В день смерти его состояние оценивалось в 3,3 млрд долларов.

У Дэвида и супруги Пегги – она умерла в 1996-м – был превосходный вкус: эта черта Рокфеллеров, несомненно, передается по наследству. После смерти миллиардера Sotheby’s и Christie’s боролись за право вести торги. Christie’s выиграл – в частности, потому, что гарантировал минимальную стоимость коллекции в 650 млн долларов.

При жизни Дэвида его собрание находилось в разных домах, включая семиэтажный таунхаус на Манхэттене и фамильную резиденцию Кайкет с видом на Гудзон. Коллекция потрясающая: в дополнение к таким шедеврам, как Пикассо «Девочка с цветочной корзиной» (1905), Гоген «Волна» (1888) и Сера «Рейд в Гранкане», Рокфеллер собрал все известные виды фарфора. Это не только европейские произведения, коллекция Рокфеллера – весьма «нетрамповская» и объединяет вещи разных культур. Возьмем, для примера, лот № 953 – корейскую рифленую вазу. Выглядит словно молоко, застывшее в момент, когда его наливают. Мое желание обладать этим предметом сведено на нет ценой – 4–6 тыс. долларов.

У Рокфеллеров имелось собрание Будд и бодхисаттв. Маргарет Гристина из департамента китайского искусства Нью-Йорка Christie’s рассказывает: «Дэвид был в восторге от фарфора эпохи Канси. В доме, расположенном в штате Мэн, в комнате его матери находился китайский Будда. Эта семья старалась, чтобы вокруг было прекрасно абсолютно все».

Джонатан Ренделл, заместитель председателя Christie’s в США, указывает на лот № 996 – курильницу эпохи Айюбидов XIII века в Сирии. «Это уникальный объект с мусульманским и христианским декором, – говорит он. – Курильница стояла на столе Рокфеллера в течение всей его карьеры: этот экспонат приобрели его родители в 1920-е годы – мы видим его практически на всех фотографиях Дэвида в Chase и после, вплоть до снимков последних дней. Курильница всегда находилась в его кабинете». Сегодня ее цена – 150–200 тыс. долларов. Я спрашиваю Ренделла: был ли это любимый предмет Рокфеллера? Он усмехается и произносит: «Не думаю, чтобы он испытывал особую привязанность к вещам: их слишком много».

Инсайдер

Человек, который был очень близок к Рокфеллерам, – их семейный историк Питер Джонсон. Окончив академию, он посвятил свою жизнь семье, будучи одновременно летописцем и правой рукой Дэвида. «Со временем я начал отправляться в поездки с Дэвидом, писать для него речи, – рассказывает Джонсон, когда мы идем по залам, где пройдет распродажа. – У него было удивительное свойство – я никогда не ощущал, что работаю на него. Например, когда он представлял меня кому-либо, то говорил: “Это Питер Джонсон, он работает со мной”».

«Рокфеллер отличался непретенциозностью, – продолжает Джонсон. – Он окружал себя только теми вещами, которые ему нравились. Например, маленькую чашку для риса эпохи Тан он использовал для скрепок. Была еще одна китайская чаша, в его доме в Мэне. Из нее кормили собаку. Это не говорит о том, что Рокфеллеры относились к искусству неуважительно, просто оно было частью их жизни».
Я спрашиваю Джонсона, были ли у Рокфеллера фавориты в коллекции. Он показывает на «Волну» Гогена. «Гоген, в частности. Моя жена бывала [у Рокфеллеров] несколько раз. Потом она сказала: “В интерьерах Пегги и Дэвида есть свобода и незашоренность – осознаешь, что можно сочетать что угодно”».

Я приятно провожу полдня, разглядывая коллекцию. Спрашиваю Джонсона, не ощущает ли он, что упущена возможность трансформировать собрание в музей. «Он [Рокфеллер] не рассматривал этот вариант всерьез, – отвечает историк. – Думаю, он ощущал, что неприлично говорить: “У меня так много прекрасных вещей – я хочу, чтобы люди платили за возможность их увидеть”».

На первом этаже выставлены «звездные» лоты: «Одалиска, лежащая с магнолиями» (1923) Матисса; превосходный «Рейд в Гранкане» (1885) Сера; изумительный Гоген; скромная часть наследия Моне – самого «тиражируемого» художника в мире – в виде пяти произведений; изящный Пикассо «Девочка с цветочной корзиной». Я заинтересовался Пикассо – его редким произведением розового периода, изображающим юную девушку с цветами. Он работал над ней с октября по ноябрь 1905 года. В 1968 году произведение приобрел синдикат Дэвида Рокфеллера. Рокфеллеры не ошиблись с картиной. Благодаря игре света кажется, что фигура сейчас рассеется – исчезнет навсегда. Пренебрежительный поворот пятки, колыхание волос, фон в стиле Ротко – девочка прекрасна в своей хрупкости. Но где окажется эта картинка в следующие шесть недель? Кто будет смотреть на «Кувшинки» Моне?

Вернемся к распродаже. Конор Джоржан, эксперт по искусству импрессионизма и модерна в Christie’s, так описывает свои эмоции: «Адреналин исключительный: миллион дел происходят одновременно, миллион людей звонят тебе и хотят поговорить. Нужно принимать множество важных решений – быстро и в большом количестве».

Первые проданные лоты вызывают восхищение: «Яблоко» Пикассо 1914 года ушло почти за 3,97 млн долларов: в аукционе участвовали девять покупателей. Поставлен новый мировой рекорд при продаже Делакруа – картина «Тигр, играющий с черепахой» (1862) продана за 9,87 млн долларов. «Одалиска» ушла за максимальную цену для Матисса. «Водяные лилии» (созданы около 1914–1917 годов) стали самой дорогой работой Моне в истории: стоимость картины составила 84,68 млн долларов. Тем временем понравившаяся мне корейская ваза продана за 68,7 тыс. долларов, а курильница, на которую указал Ренделл, – за фантастические 432,5 тыс. долларов.

Исторический момент

Общая стоимость коллекции составила 832 млн долларов – и это на самом деле триумф. Впрочем, в воздухе витала меланхолия: с течением времени и с тем, что мы смертны, ничего нельзя поделать.

Что эта коллекция говорит о современной Америке? По мнению архивиста Рокфеллера, это свидетельство fin de siècle (конца века. – Прим. SPEAR’S Russia). «Такое случается раз в истории, – говорит Джонсон.  – Все великие музеи Европы занимались приобретением и даже присвоением вещей. Коллекции – индикатор силы. Если собрания начинают расходиться, значит, расцвет уже позади. Как мы знаем, сегодня 40% арт-рынка принадлежит китайцам, хотя двадцать пять лет назад у них не было ничего».

Сила – это слово звучит в любом разговоре о Рокфеллерах. Джонсон рассказывает о людях, которые приезжали в особняк Дэвида и могли посмотреть коллекцию. Он поочередно перечисляет их: Генри Киссинджер (ценил искусство, но никогда не был коллекционером); король Марокко (никогда не знаешь, как в его присутствии себя вести, – рядом с ним стоит человек, который держит саблю и может отрубить вам голову); Анвар Садат («они с Дэвидом на самом деле общались») и Тэд Хит, к которому у Пегги было особое отношение – они оба были пианистами. Статус гостей Дэвида был таков, что из этого списка можно составить справочник «Кто есть кто» в XX столетии. Например, это Фидель Кастро: незабываемое чувство, когда ты видишь перед собой действительно значимую в истории фигуру, – он приехал в старой военной форме и был с бородой. Или Билл Клинтон, который в тот момент был облечен сиянием власти. Когда он оставил свой президентский пост, казалось, что у  него пропала команда осветителей. Приезжал Джордж Буш-старший, правда, искусство его не слишком заботило. Его больше интересовало, как жили Рокфеллеры.

Рокфеллеры были гражданами мира, несмотря на патриотические чувства. Их так и воспринимали. «Король Иордании Хусейн, – вспоминает Джонсон, – говорил: “Дэвид сказал бы: “Это купила моя мать в Дамаске в 1924 году”».

Когда мы прощались, Джонсон произнес: «Сегодня все монетизируется, и нематериальная сила искусства превращается в класс активов. Как и писал Адам Смит, это неизбежно».

Деньги любят тишину

На следующий день я направился на 65-ю Ист-стрит, 146 – к особняку Дэвида Рокфеллера. Он был продан с дисконтом 20 млн долларов в прошлом году (что на 12,5 млн ниже первоначальной цены), хотя и находится недалеко от Центрального парка. Здесь, под сенью Манхэттена, даже те, кто имеет привилегированное положение, выглядят скромно. В одном из небоскребов жили Рузвельты, на 65-м этаже, когда Франклин Делано Рузвельт был мэром Нью-Йорка. Во всем остальном нет никакой помпезности: все слишком высокое, в ресторанах нелепые порции, кофе зауряден, а американцы, если их просишь показать дорогу, реагируют с практически возмутительным дружелюбием. Я обнаружил, что в доме никто не живет. На окнах – пыльные шторы и пустая мебель: у смерти нет хороших манер.

Собственность Рокфеллеров переходит от Дэвида-младшего к Дэвиду-младшему. Впоследствии Дэвид Рокфеллер-младший, председатель Rockefeller & Co, говорит Spear’s: «Всегда было понятно, что семейные ценности и коллекции понадобится продать, чтобы поддерживать обязательства по благотворительности, в которые вовлечена семья».

Какая же картина была любимой у Дэвида? «“Одалиска” Матисса. Годами она висела в загородном доме моего отца, возле его любимого стула у окна. Каждое утро, сидя на нем, он поглощал свежий выпуск газеты и первую чашку кофе. И смотрел прямо на Матисса».

Круг замыкается. Самые большие ставки на распродаже на Матисса и Моне были сделаны Синь Ли Коэном, заместителем председателя Christie’s Asia. Это означает, что картинами владеет азиатский покупатель. Впрочем, не уверен, что у Джона Д. Рокфеллера, открывшего первую медицинскую школу в Китае, или у Дэвида Рокфеллера это вызвало бы особые эмоции.

Когда я удаляюсь от пустого дома, то возвращаюсь мыслями к Дональду Трампу. Внезапно я понимаю, что забыл спросить о президенте Питера Джонсона. Отправляю ему письмо – узнать, встречались ли когда-либо эти двое. Несколькими часами позже мне приходит короткий ответ: «Мистера Трампа никогда не приглашали в дома Рокфеллеров». Кажется, это о многом говорит.