Совсем недавно вашему фонду исполнилось 10 лет. Что особенного происходило в 2004 году, почему именно тогда был дан старт вашей деятельности?

Идея создания фонда давно обсуждалась в нашей семье. С конца 1990-х началась институциализация благотворительности, до этого времени деньги жертвовались по личной прихоти мецената на отдельные проекты. Потом стало понятно, что продолжать подобным образом невозможно, что надо концептуально оформлять саму идею благотворительности. Мне кажется, что за созданием фонда стоит поразительная традиция меценатства Серебряного века, которая, казалось бы, прервалась почти на 100 лет. Обратите внимание, как быстро стали возникать благотворительные фонды в России, и при этом, прямо или косвенно, их создатели почти всегда апеллировали к меценатам начала ХХ века. Культурная память об этом социальном феномене пережила советскую эпоху, и это очень отрадно.

Благотворительность порождается внутренним моральным императивом, гражданским чувством, так происходит всегда и везде. А в нашей стране до сих пор вызывает удивление, что состоятельные люди могут оставаться гражданами и патриотами. Какая-то странная двойная мораль: если ты преуспевающий человек, то тебе ничего не надо; а если ты создаешь фонд, то, значит, ты замыслил недоброе, какую-нибудь аферу. В нашем обществе отсутствует гражданское воспитание, делающее благотворительность на любых уровнях важной частью самосознания гражданина. Вы можете потратить пять копеек, миллион – это не принципиально, а зависит от ваших возможностей.

Но почему фонд возник именно в 2004 году? Трудно было найти верную концепцию, правильную модель социальной поддержки. В благотворительности, как и в медицине, главное – не навредить. Неправильно вложенные средства могут превратить благодеяние в медвежью услугу. Понимание, что именно нужно делать, возникло, когда брат стал гендиректором компании «Норильский никель», и мы увидели Норильск. Этот город – концентрация всех проблем постсоветского пространства, с градообразующей структурой, гулаговским прошлым, культурной самоизоляцией, да к тому же и с климатической спецификой – он расположен в арктической зоне. Тогда-то и возникла идея, что нужно создать фонд поддержки культуры локальных сообществ. Поскольку «москвоцентричность» – такая сверхцентрализация жизни и сознания – очень обедняет наше представление о жизни и обществе в целом. Ведь есть идея, что все должно быть в столице. Проблема местных сообществ заключается в том, что там есть своя активная или потенциально активная жизнь, но там страшно не хватает ресурсов для развития и воспроизводства интеллектуальной среды. Проб­лема еще и в том, что все, связанное с культурой, понимается довольно однобоко. Культуру рассматривают в лучшем случае как часть досуга, в худшем – как забаву для праздных умников или «служанку идеологии».

А как понимаете культуру вы?

Это весь уклад жизни, который строится на системе культурных представлений. Отсюда возникла идея разработать программы для системной, многоуровневой поддержки культурных инициатив: науки, образования, просвещения, спорта и здоровья, современного искусства. В нашей программе огромное количество грантовых конкурсов и проектов. Но во всем этом многообразии есть четкая логика: если мы плотно работаем с определенной территорией, наша задача – нарастить культурный слой, поддержать местное сообщество таким образом, чтобы создать критическую массу людей, которая потом сможет воспроизводить сама себя, создавать собственные проекты, полностью менять культурный климат в регионе. При отсутствии культурной жизни как среды обитания депрессия в определенные моменты охватывает все общество. Без гуманизации общества ничего невозможно сделать – все время получается автомат Калашникова, что бы мы ни пытались собрать.

Как обычно у нас строится вся культурная политика, государственная и негосударственная?

Она подчинена колонизаторской логике: люди из цент­ра приходят в регионы и начинают всех учить жизни, просвещать «темный» народ. Это всегда заканчивается либо отторжением столичных инициатив местным сообществом (притом что проект может быть замечательный), либо сам проект деградирует именно потому, что он был искусственным образованием, которое никак не привязано к реальному состоянию данного общества, к его базовым потребностям, готовности принять предложенное, наличию кадров и т.д. Идея культурной колонизации – источник больших бед. Нашей задачей было изучить регион, специфику города, все – от демографии, истории, экономики, системы ценностей до климатичес­ких и прочих условий – и на этой научной основе разработать программу поддержки инициатив местного культурного сообщества. На протяжении всех 10 лет программа постоянно совершенствуется, достраивается, видоизменяется.

Легко понять, что значит поддержать театральный проект, организовать книжную ярмарку. Но что значит своими руками нарастить культурный слой, трансформировать культурную среду и весь жизненный уклад в каком-то регионе? На какие кнопки надо нажимать?

Мы стараемся делать упор на грантовые конкурсы, ограничившись одним-двумя операциональными проектами. Как правило, наши собственные проекты – это фундамент для выстраивания программных линий в регионах. В Норильске нашим самым крупным проектом был фестиваль современного искусства «Таймырский кактус». Регион уникален тем, что уровень образования в нем выше, чем в среднем по стране. И в силу драматических обстоятельств прошлого тут возник мощный круг интеллигенции; после роспуска ГУЛАГа людям просто некуда было ехать. С другой стороны, город был законсервирован, в течение 15 лет после распада СССР он жил в системе культурной самоизоляции, и общество фактически осталось позднесоветским, со всеми преимуществами и недостатками этого положения. Современный язык искусства вообще не был там понятен. А без этого очень трудно выстраивать систему поддержки.

Поэтому, работая над разными конкурсами, мы решили, что этот фестиваль облегчит нам возможность продвижения новых идей в норильское общество. Но при этом мы понимали, что есть огромный пласт культурной публики, которая достаточно консервативна в своих вкусах и предпочтениях. Перед нами стояла дилемма: в нашей деятельности мы будем ориентироваться на некий гамбургский счет (дураки, не понимаете, вам же хуже) или апеллировать к гуманности (понимание, что общество многого пока не знает и не могло знать по объективным причинам, надо проделать большой путь, чтобы объяснить, что наши проекты – не пощечина общественному вкусу, а нормальное современное искусство). Поэтому, делая этот фестиваль, мы пытались соблюсти баланс между новым прочтением классических произведений и радикальными художественными практиками. Все наши инициативы предварялись информацией: публичными лекциями, мастер-классами, интервью в местной прессе. Так что никаких скандалов не последовало, норильчане охотно посещали фестиваль и постигали язык современного искусства. При этом мы запустили большое количество конкурсов: обустройство городского пространства, помощь библиотекам, поддержка социально незащищенных групп и т.д.

Как все это сработало в позднесоветском обществе?

Первые заявки не имели ничего общего с теми высокими образцами, которые мы держали в голове. Пришлось спуститься на землю. Это был 2004 год, у многих еще даже не было компьютера. В большинстве заявок говорилось: мы хотим в школе сделать интересную экспозицию. Но мы не можем требовать от людей больше того, что они могут дать. Наша задача – помочь им перейти на другую ступень. Поэтому сначала работали с тем, что было, убеждали: «Идея интересная, но так, как вы написали в заявке, ее не реализовать, мы вам советуем переделать». Даже такая работа с людьми давала важный терапевтический эффект. И постепенно мы вовлекли город в креативную деятельность. Было необходимо, чтобы нас признали своими, а не пришлыми варягами. Первые три года мы были только в Норильске, потом перешли на Красноярск и сейчас продолжаем работу в нескольких регионах.

Нам удалось выстроить такую систему, что в Норильске люди получали самые качественные культурные образцы. В какой-то момент мы сделали город театральной столицей. В единственном театре Норильска шли бесчисленные гас­троли. Некоторые премьеры проходили именно там, а потом в Москве и Петербурге (например, российская премьера спектакля Льва Додина «Жизнь и судьба» состоялась именно в Норильске). Был создан абсолютно другой тип среды с колоссальным потенциалом, и люди начали инициировать собственные творческие проекты.

В Красноярске нашим опорным проектом стала Красноярская ярмарка книжной культуры (КРЯКК). Красноярск – крупный университетский город, а качественных книг там не было, как и по всей стране, книжные магазины были завалены в основном макулатурой. Сейчас благодаря ярмарке стало немножко получше, потому что магазины начали заказывать хорошие книги. А в 2003 году, когда я увидела, что там лежит на полках, была в полном ужасе. Такое ощущение, что здесь сбывают неликвид, который скопился с годами в ангарах крупных издательств. В городе, куда приезжают учиться со всего Зауралья, преподаватели либо вынужденно сами создавали временные учебные пособия, либо учили студентов по советским книгам – полный кошмар. И можно себе представить, каких специалистов они выпускали. Мы поняли, где точка приложения сил, и вокруг идеи книжной ярмарки выросла программная линия «Книжный мир».

Именно в Красноярске мы создали один из наших самых успешных конкурсов, который теперь распространяем по нескольким регионам. Он называется «Академическая мобильность», его цель – преодолеть дезинтеграцию научного сообщества. У университетов нет денег отправлять студентов, аспирантов и молодых преподавателей работать в библиотеках и участвовать в конференциях. Но отсутствие такой возможности ведет к самоизоляции и провинциализации науки. Мы запустили этот конкурс и теперь едва успеваем разбирать горы заявок. Конечно, сам факт, что молодые ученые получили возможность академической мобильности, вовсе не означает немедленного переворота в науке, но мы создаем совершенно другое качество научной жизни. Повышается профессиональный статус людей, которые ездят на конференции, к тому же начинают работать накоп­ленные горизонтальные связи, преодолевается разобщенность сообщества.

Другая очень важная конкурсная программа – это «Школа культурной журналистики», где идет повышение квалификации журналистов, пишущих о культуре. В регионах журналисты вынуждены пропускать через себя огромное количество тем, там нет специализации, как в федеральных СМИ. Зачастую культурным журналистам недостает информации, базовых знаний, профессиональной подготовки. В «Школе культурной журналистики» им читают лекции по всем направлениям современной культуры, учат писать аналитические тексты, знакомят с ведущими журналистами Москвы и Петербурга. Постепенно в регионе складывается новая интеллектуальная среда, с новым профессиональным уровнем знания.
Почему так важно работать в определенном регионе? Если по всей стране собираем талантливых ребят, работаем с ними, а потом им приходится возвращаться назад, то получается, что мы своими руками создаем «лишних людей». Человек снова попадает в косную среду, которую он не может переломить в одиночку. Он либо уедет, либо опустится на прежний уровень. А если мы системно работаем, то в регионе постепенно формируется критическая масса просвещенных людей, способных изменить среду в целом, поднять ее на новый уровень.

Помимо всего прочего вы работаете и с детскими домами?

У нас все 10 лет существует конкурс «Преодоление», поддерживающий организации, работающие с социально незащищенными группами, прежде всего с детьми. Мы много лет непосредственно работали с детьми из Норильского детдома, занимаясь с ними арт-терапией. Сейчас мы активно обсуждаем возможность создания специальных программ по социализации детей из детдомов. Ведь даже в самом благополучном детском доме ребята не могут получить навыки жизни и образование, позволяющее им конкурировать с домашними детьми. И обычно участь сирот и брошенных детей – стать жертвами криминальных структур или быть обреченными на низовые работы. Мы думаем о создании исследовательской группы, которая бы разработала ноу-хау: как организовать институт кураторства, дополнительную сис­тему обучения, возможно, создавать гранты, сис­тему льгот. Выстроить гибкую систему, которая позволяет более-менее активным детям получить путевку в жизнь. Мы еще только пробуем такие программы структурировать, хотя законодательно и административно это очень сложно.

Все ваши проекты долгосрочные, когда и как вы понимаете, что достигли успеха? Как измеряете эффект?

Эффект измеряется разными способами. Для нас важный показатель успеха – развитие культурной инициативы, которую мы поддержали на старте. Например, знаменитый международный фестиваль неформатного кино, который создала группа молодых художников в маленьком сибирском городке Канске. Мы были его основным партнером с момента своего существования. Сейчас у Канского фестиваля огромное количество спонсоров, и наша доля постоянно уменьшается. Это несомненный успех. Город Канск преобразился, вокруг видеофестиваля начинает структурироваться целая индустрия. Стал подтягиваться местный бизнес, потому что теперь это международное явление и точка роста для города. Классно, что мы дали им возможность подняться.

Или недавний наш московский проект. Группа молодых ученых в МГУ создала портал устной истории. В России устной истории как научного направления пока не существует, и это первый серьезный проект в нашей стране. Мы его два года поддерживали, а теперь они здорово развернулись, и появилось много организаций, которые готовы их поддержать.
Есть уникальные институции, которые мы поддерживаем постоянно, – например, Российский национальный оркестр Михаила Плетнева, который является первым негосударственным симфоническим оркестром на постсоветском пространстве и одним из лучших оркестров мира. Мы также являемся партнерами Театра наций, театрального фестиваля NET (Новый европейский театр), фестиваля «Сибирский транзит», много сотрудничаем с «Золотой Маской». Кстати, мы организуем и собственный театральный фес­тиваль «Театральный синдром», который ежегодно проводим в Красноярске. К тому же у нас есть конкурс «Новый театр», где мы даем гранты региональным театрам на постановки современных пьес. Измерить успех наших конкурсов довольно просто: чем больше приходит заявок и чем выше их качество, тем успешнее проект.

Есть более неуловимые критерии оценки: как измерить градус культурной жизни в городе? Его очень сложно определить по отдельной шкале, но он хорошо заметен на эмоциональном уровне. В ранее депрессивном городе начинается бурная и разнообразная культурная жизнь. Это очень чувствуется, но график «роста духов­ности» нарисовать нельзя. Есть разные стратегии. Скажем, фонд Зимина, который занимается поддержкой фундаментального знания. Как замерить его успех на-гора для народного хозяйства? С другой стороны, когда ты заходишь на их сайт и смотришь, что они поддерживают, ты понимаешь, что фонд работает на будущее, спасает науку от полного развала. А кадры, которые благодаря им сохранятся, потом выйдут в свет. Может, эти люди не очень будут понимать, кому они обязаны, но благотворительность совершенно необязательно работает на достижение PR-эффекта и поднятия репутации, хотя одно другого не исключает. Но в данном случае есть стратегическое видение людей, создающих фонды, – они думают на три шага вперед: если сейчас этого не сделать, то завтра катастрофа. На этом и строится подлинная благотворительность.

Эффект в цифрах неизмерим, но какое-то видение существует, к чему вы хотите прийти через 20 лет?

Через 20 лет хотелось бы, чтобы нам не было больше необходимости работать в Красноярском крае. Чтобы там были местные меценаты, местное правительство выделяло деньги, а главное, чтобы появилось большое количество активных людей, которые не уезжают, а создают яркую культурную среду, делая город центром притяжения для творческих сил. Это идеал.

Но фонд не может подменить собой всю страну. Мы очень зависим от того, кто губернатор, кто мэр, – тут все определяют личные качества людей. До сих пор нам везло, потому что губернаторы и мэры в регионе – люди вполне прогрессивные. Они понимают значимость наших инициатив, у них нет безумных идей. И они позволяют фонду служить общественному благу. Надо понимать, что дипломатия здесь тоже важна, и не стоит делать каких-то движений, которые могут повредить общему делу. При этом мы не чувствуем давления и правильно выстраиваем отношения между собой и государством.

Многим это взаимодействие дается трудно.

Это беда всей страны. К примеру, в Перми пришел другой губернатор, и все культурные инициативы предыдущего периода просто перечеркнуты. А там ставился очень интересный социальный эксперимент. Но мне представляется, что множество проблем в Перми возникло по причине того, что культурные инновации насаждались насильственно, что оскорбило чувства местного сообщества.

Раньше я бы посмеялась над консервативностью пермяков, но благотворительность дает другое, более гуманистическое понимание российского общества. Я пытаюсь поставить себя на место людей, которые в основном живут в индустриальном безобразии. Их понимание красоты – что-то пышное, барочное. Чтобы привить идею современного, лаконичного, требуется довольно долгое образование и просвещение. Нужно было решиться на большую работу: выступления губернатора, по­пулярные лекции и тому подобное. Возможно, тогда современные идеи обустройства городского пространства были бы приняты локальным сообществом. Почему большое количество хороших проектов превращаются в свою противоположность? Неуважение к людям, нежелание им объяснять, отсутствие разговора с обществом и приводят к тому, что правильные инициативы воспринимаются заведомо агрессивно.

В Перми есть дивная художественная галерея, с уникальными экспонатами дохристианской Руси, пермяки ими очень гордятся. Галерея располагалась в церковном здании, которое недавно вернули Церкви. Теперь галерею постепенно выжимают, уникальный фонд начинает расхищаться. То есть местная коллекция, которая могла бы стать основой туристической привлекательности, игнорируется, и бюджетные деньги направляются на создание музея современного искусства под руководством московской команды. Но вы сначала дайте хорошее здание своей галерее, а потом стройте музеи современного искусства, и все будут вас благодарить. Интересно двойное сознание: и центр не уважает регионы, и региональная власть не верит в уникальность собственной культуры, считая ее заведомо второсортной. Удивительная сбитая оптика, не позволяющая правильно расставить культурные приоритеты.

Чего вам не хватает в сложившейся системе? Если судить по тому, как много у вас получается, может показаться, что заниматься благотворительностью легко и просто.

Во-первых, не легко и не просто. У нас очень жесткое законодательство. И, к сожалению, у власти отсутствует сама идея благотворительности, а в обществе есть много предубеждений. У нас огромное количество хороших фондов, но мы сами не знаем друг друга. Грустно, что систематизированной информации о фондах просто нет, ее никто не собирает.

Для нашей страны, при ее огромных пространствах и фрагментированности общества, благотворительность – не роскошь, а острая социальная потребность. У нас сейчас модно ругать Америку, но нам ничего не остается, как идти по американскому пути: там государство в культуру почти не вкладывается, зато дает зеленый свет благотворительности, разрабатывая правильные законы для поощрения меценатства.
Множество состоятельных людей в России хотят помочь обществу, но они не всегда понимают, куда лучше вложить деньги. Пока в стране не сложилась экспертная среда, которая давала бы четкие рекомендации для будущих меценатов. И, конечно, нет никакого желания государства промотировать идею благотворительности. До сих пор существует негласный закон на телевидении: никогда не называются имена фондов, потому что это считается рекламой. Формальных запретов нет, но в реальности за имя фонда в эфире надо платить.

Есть и общий дефицит информации. Ведь делается гораздо больше, чем мы знаем. В 1990-е большая часть институций (школ, больниц, детских домов, поликлиник) уцелела благодаря тому, что им помогали частные спонсоры. В регионах корпорации брали на себя все функции государства, которое было на тот момент в развале. Это неизведанная сфера, никто ею специально не занимался. Поэтому в обществе бытует неверное представление о функциях современного государства и роли благотворительности в нем.