Два критерия

Коллекционировать я начал примерно 10 лет назад. До этого просто увлекался современным искусством. Первым приобретением была работа петербургского абстрактного экспрессиониста Михнова-Войтенко. В моем понимании он абсолютный гений. Очень сложный для восприятия, привнесший в абстракцию много от себя. По большому счету есть два принципиальных критерия, и в любой оценке их всегда надо учитывать. Художник должен быть актуален, и он должен быть первичен. Вместе с ним в искусство входит что-то новое, а если нет – все бесполезно. Когда я принимаю решение о том, покупать или нет ту или иную работу, то в какой-то мере этим руководствуюсь, задаю себе такие вопросы.

Музейщик и спонсор

Коллекция начинается примерно с 1950-х, с послевоенного андеграунда, и продолжается по сегодняшний день. Я отслеживаю по мере сил молодых художников, и мне нравится то, что я вижу у многих из них. Хотя качественно, стилистически все небезупречно. Думаю, существует некая неопределенность в отношении того, как и по каким направлениям будет развиваться современное искусство. Это своего рода кризис, и молодым он, конечно, мешает. Все последние веяния лишены остроты и значимости, нужно, чтобы появилась какая-то энергия, но ее нет. С открытием музея я перестал быть собирателем. В чем мое отличие от классических коллекционеров? Я уже не могу покупать для собственного удовольствия, в экспозиции есть вещи, которые, может быть, мне не нравятся, но они значимы для данного художника и для конкретного периода истории искусства. Поэтому они должны быть в музее, посетители которого имеют право видеть картину развития contemporary art целиком. Это обязывает, задает правила игры. Экспозиция не может быть моей личной привязанностью, ведь я музейщик и одновременно спонсор музея. Наша задача сейчас: пополнять коллекцию как художниками 1970–1980-х – в этом периоде есть серьезные пробелы, – так и обзаводиться достойными работами молодых. Другая цель – устраивать хотя бы несколько выставок в год. Третья – служить площадкой для интересных лекций и акций.

Петербургский взгляд

Есть такой стереотип, что Петербург со своим Эрмитажем и Русским музеем настраивает отнюдь не на современность. И это именно стереотип. Конечно, старое искусство доминирует в наших ведущих собраниях, но интерес к новому от этого не исчезает. Он был даже в советское время. Понятно, что власти тогда не дружили с авангардом, у художников не было полноценных выставок и, соответственно, зрителей. Но есть ведь и положительные примеры. 1974–1975 годы – выставки в ДК «Невский» и ДК ГАЗа. Очень сложные живописцы были представлены официально и сумели собрать километровые очереди. Сохранились книги отзывов, если их читать, то замечаешь, что люди очень неформально и с большим пониманием выражали свой восторг. Негатив был, но совсем немного. Ведь человеческий разум не дремлет, он замечает, что искусство, которое его окружает, зашло в тупик, и требует чего-то нового.

Вопрос актуальности

Лично мне термин «современное искусство» кажется очень условным. Он означает лишь сегодняшнее искусство, а завтра оно станет вчерашним. Актуальность в нем сама по себе не появится. Ведь сейчас в художественных училищах чему учат? Делать работы в классической технике, в технике постимпрессионизма и тому подобному. Они зачастую радуют глаз, прекрасно воспринимаются на визуальном уровне. Но это топтание на месте. Да, в актуальном искусстве много уродливого и неумелого, можно подобрать ужасные примеры. Но художники академической направленности ничего не предлагают, а те, кого можно отнести к тому или иному направлению авангарда, постоянно ищут новые пути и формы. Если выбирать между ними, то я на стороне последних.

Собственное мнение

Сегодня у меня уже есть вкус. Конечно, я долго его воспитывал в себе, но в каком-то смысле это врожденное качество. Когда я начинал, он тоже был. То есть я мог ошибиться, но не фатально. И понятное дело, я не руководствовался только своими ощущениями. Увлечение искусством было полным, я много читал и продолжаю читать, хожу по выставкам, слежу за комментариями ведущих кураторов и искусствоведов, общаюсь с ними лично, разговариваю с художниками. Из всего этого понемногу складывается собственное мнение. Процесс получается долгий. На самообразование и на то, чтобы быть в курсе дела, я каждый день трачу как минимум по четыре-пять часов.

Объединение коллекционеров

В Москве уже давно сложилось сообщество коллекционеров, в Петербурге этого нет. Мы пробуем поддерживать взаимоотношения, но никакой официальной и даже неофициальной структуры не существует. Все на личных контактах. Если эта структура будет иметь прикладной характер, хотя бы оказывать друг другу консультационную помощь, она имеет смысл. Если нет, то зачем она нужна? Когда бизнесмены объединяются, у них одна цель – задавать вектор развития, определять тенденции. Это плохо в моем понимании.

Левые и правые

Посмотрите на музей, здесь нет доминирования какой-то одной группы или направления. Осмоловский и Кулик соседствуют с Беляевым-Гинтовтом и Гурьяновым, хотя они принадлежат к разным направлениям и между ними есть определенные трения. Но для меня это не имеет значения. Я им самим это сказал, и они с пониманием относятся к моей позиции. Вообще-то им некуда деваться. Они что ответят: «Убери картину оппонента»? Ну не уберу, дальше что? Частично этот скандал нужен им для пиара. Не думаю, что там такой острый антагонизм. Эти художники были в музее, и ни один из них ничего мне не возразил. Им надо спорить между собой. Но самым объективным арбитром все равно будет время. Я толерантно отношусь ко всему современному искусству, для меня значение имеет его художественная ценность, а не политические установки авторов.

Немузейные ценности

Я не уверен, что в моей коллекции нет ошибок. Они даже наверняка имеются, но что с этим поделаешь, это рабочий момент. У наших императоров были огромные ошибки в собраниях. Кто я такой по сравнению с ними? Но все то, что находится в экспозиции, я ошибкой не считаю. Ни по одной работе сердце у меня не болит. Хотя есть вещи, которые я не выставляю. Вообще, в музей не попало больше половины коллекции; конечно, не из-за того, что все в ней провально, мне просто физически не хватает места. Сейчас здесь только живопись и фарфор, но хочется иметь и скульптуру, и видеоарт. Просто невозможно охватить все сразу. Я далеко не олигарх, купить за раз огромное количество работ не получится.

Очень сложно подсчитать стоимость коллекции, но речь, конечно, идет о миллионах долларов… Вы не поверите, если я скажу, что не думаю о цене принадлежащих мне работ, о том, что можно их продать в трудные времена. Да, меня это тоже интересует, но мои мысли не заняты этим постоянно

Совет и фонд

Для меня, конечно, тоже не все равно, ходят люди в музей или нет, но изначально было понятно, что он будет коммерчески убыточен и закроет лишь 10–20% своих нужд. Подготовительная часть стоила около миллиона долларов, прибавьте к этому все расходы, которые несут обычный офис и выставки. Каждая из них обходится ну уж никак не меньше 50 тыс. долларов. Хотелось бы создать какой-нибудь фонд при музее, но это достаточно сложная процедура и быстро ее не сделаешь. А я и не тороплюсь, со временем все будет: и фонд, и попечительский совет. Сначала надо зарекомендовать себя и доказать свою состоятельность. На это может уйти полгода, а может – 10 лет. Но даже если ничего не произойдет, буду финансировать все самостоятельно, куда мне деваться, если я все это затеял.

Цена собрания

Очень сложно посчитать стоимость коллекции, но речь, конечно, идет о миллионах долларов. «Суд Париса, или Ялтинская конференция» Комара и Меламида обошлась мне в 350 тыс. долларов, и за эти деньги я ее ни за что не продам. Это ведь очень значимая работа. Рядом в экспозиции «Триптих № 5» Мастерковой, аналогичная вещь висит в Третьяковской галерее. За нее я тоже заплатил 350 тыс. долларов. На реставрацию одного полотна Бориса Турецкого я потратил 500 тыс. рублей. Но сколько все это сейчас стоит, после того как рынок просел, какой отрицательный коэффициент применять? Честно говоря, я не знаю, не считал. Вы не поверите, если я скажу, что не думаю о стоимости принадлежащих мне работ, о том, что можно их продать в трудные времена. Да, меня это тоже интересует, но мои мысли не заняты этим постоянно. При определенной ситуации я продам все материальное, что мне принадлежит. С сожалением, печалью, но продам. В коллекции есть ряд работ, от которых хотелось бы избавиться, но ни одной картины я еще не продавал. Арт-бизнес – занятие не для меня, во всяком случае сейчас.

Слухи и факты

Я покупал работы везде. У художников, по галереям, на всех аукционах, у коллекционеров. Говорят, что я слишком плотно сотрудничаю с московским галеристом Сергеем Поповым и он чуть ли не определяет состав моей коллекции. Приведу контрпример. Мне хотелось купить работу Кулакова. В Петербурге есть человек, который владеет большим собранием этого художника, к нему я и пришел. Но он загнул такие цены, что мне они показались совсем неадекватными. Однако многие о моем желании узнали. И вдруг Сергей Попов предлагает мне картину Кулакова напрямую от него самого. Естественно, я ее приобрел. Какое отношение к этому имеет Сергей? Я с самого начала хотел иметь в коллекции Кулакова. Другой пример – Дышленко. Я часто к нему примеривался, но не брал. Неожиданно Сергей зовет меня к себе, и я вижу великолепного, бесподобного Дышленко. Правда, цена – 70 тыс. долларов. Торг длился три месяца, в итоге я купил его за 25 тыс.

Отец и дети

Если бы дети развивали мое дело, усилили бы коллекцию, создали настоящий большой музей, я был бы счастлив. Но если они решат продавать картины, что делать? Мои дети гораздо важнее, чем коллекция. Я их люблю больше. У меня не болит голова о будущем этих работ и о наследстве. Никогда не задумывался, что со всем этим станет через 50 лет. Полвека спустя искусство будет настолько технологичным, что наши площади точно для него не подойдут. Можно, конечно, законсервироваться в текущем состоянии. Стать музеем конкретного периода, но, по-хорошему, надо развиваться. И пока этим занимаюсь я, так и будет. Дети, надо сказать, проявляют интерес к тому, что здесь происходит, они работали тут на каникулах, но любому отцу кажется, что интереса должно быть больше. Правда, им еще взрослеть и взрослеть – старшей девочке будет только 18, и она изучает в Англии арт-менеджмент и PR. Пусть сами решают, чем они будут заниматься, и сами распоряжаются наследством. Я не балую их, я даю им свободу выбора.

Частные музеи

Наша юридическая форма – частное учреждение культуры, выставочная галерея современного искусства. А «Новый музей» – это бренд. Смысл у нас музейный, но формальный статус несколько иной. В принципе, в России есть частные музеи. Например, Игоря Маркина. Но для больших частных музеев нужны другие законы. И беда в том, что в любых законах находятся лазейки. Во Франции огромный налог на наследство, но заплатить его можно произведениями искусства, чья стоимость определяется квалифицированной экспертной оценкой, – это очень хороший вариант, однако у нас он неприемлем. Потому что эксперт будет коррумпирован – и либо занизит, либо завысит цену. Или США. Там ты должен платить большой подоходный налог, но имеешь право часть этой суммы передать музею на приобретение работ. Свой налог ты заплатишь за вычетом этой суммы. Представляете, как у них развиваются музеи. В России это трудно вообразить.

Внутренний калькулятор

Арт-бизнес такой же рисковый, как и все прочее. Но во время кризиса произведения искусства «проседают» в первую очередь, потому что они все равно остаются предметами роскоши. Однако самое удивительное в том, что значимые вещи не падают в цене. Олег Васильев и Эрик Булатов не дешевеют. Вообще, есть соотношение цены и качества, которое ты интуитивно понимаешь. Есть внутренний калькулятор. И услугами консультантов я пользуюсь все реже и реже. Обычно задаешь вопрос, например, о Свешникове, и начинается шуршание. Тебе тут же предлагают другую его работу по более низкой цене. Но я знаю периоды, знаю, что у кого особенно интересно и важно. И главное, я знаю, что мне надо.

Аслан Чехоев о себе

В Петербурге я оказался в 1983 году, когда поступил в Первый Ленинградский медицинский институт. Короткое время после учебы работал хирургом, потом ушел в частный бизнес, затем появилось свое дело. Долгий период я занимал высокие посты в разных достаточно крупных организациях, сейчас моя должность называется «заместитель генерального директора по инвестициям Межрегиональной распределительной сетевой компании Северо-Запада».