На фоне всеобщего скепсиса по поводу вступившей в силу 1 октября законодательной новеллы о банкротстве физических лиц лучезарным оптимистом выглядит Председатель Верховного Суда Вячеслав Лебедев. Он, постоянно сетующий на перегруженность судей, призывает «не драматизировать» и обещает, что его коллеги со всем справятся. При этом он не подвергает сомнению заложенный в этом новшестве потенциальный рост нагрузки на арбитражные суды чуть ли не вдвое. Не оспаривает и другие очевидные проблемы: сложность и длительность дел о банкротстве при низкой доступности арбитражных судов (в отличие от судов общей юрисдикции, они есть только в областных центрах, а вышестоящих инстанций и того меньше). Связанный с этим риск срывов заседаний, дополнительных жалоб на недоступность правосудия. Трудности с подбором и оплатой арбитражных управляющих при банкротстве физлиц: эти дела в массе своей управляющим невыгодны и неинтересны. Председатель ВС, занимающий должность более четверти века, человек не легкомысленный и более чем сведущий, откуда же у него такой оптимизм? Единственное разумное объяснение: не говоря этого вслух, он понимает, что дел о банкротстве физлиц в реальности не будет много. О том же, похоже, свидетельствуют итоги первых недель жизни нового закона. Но этот вывод явно несовместим с его публично презентованной концепцией как ориентированного на массовый спрос. И с тем бесспорным фактом, что уже сейчас в стране более полумиллиона человек, которым именно он должен помочь справиться с накопившимися долгами, цивилизованно очиститься от них. Почему такое противоречие? Не хочется повторять банальность про то, как хотели и как получилось, но это наша классика. Универсальная и, кажется, вечная…

У большинства граждан-должников нет денег ни на многократные поездки за сотни километров «в область», ни на оплату арбитражного управляющего и адвоката. При этом без первого процедура невозможна, без второго очень рискованна. Уровень собственной правовой и финансовой грамотности людей, как и уровень их доверия к государственным институтам (особенно когда речь идет о защите слабого от сильного, а типичный должник-физлицо – сторона априори слабая) тоже не способствует бурному потоку обращений обычных людей в арбитражные суды. Добавим к этому массу условий и оговорок, не всегда четко прописанных в законе, при которых должнику можно отказать в реструктуризации задолженности. То есть в финансовом оздоровлении – законном избавлении от неоплатных долгов, ради которого, казалось бы, вся эта процедура и создана. И тогда – собственно банкротство: распродажа всего личного имущества (включая долю в семейном), которое надо изначально предъявить суду без утайки. И другие весьма неприятные последствия, финансовые и репутационные. Кредит больше не получить, создать и возглавить бизнес нельзя, выезд ограничен. Информация о банкроте публикуется и вносится в соответствующие базы данных. Плюс ответственность, включая уголовную, за сокрытие имущества и прочие незаконные действия при банкротстве. Этого более чем достаточно, чтобы среднестатистический должник искал другие способы решения своих проблем.

А значит, судам не стоит ждать наплыва должников этой, самой массовой категории с добровольными заявлениями о неплатежеспособности. Остается обращение туда по обязанности, когда сумма долгов и длительность просрочки превышают пороговые значения. Но ответственность за неисполнение этой обязанности только административная: штраф от 1000 до 3000 рублей. А вот за фиктивное или преднамеренное банкротство она легко может быть и уголовной, с наказанием вплоть до шести лет лишения свободы. Законодатель не делает различий в степени своей суровости к огромным компаниям и обычным людям: в УК и КоАП общие для всех статьи, карающие такие действия. Выбор наказания – на усмотрение суда. Так есть ли у типового должника стимул спешить саморазоблачаться?

Итак, вопреки громким декларациям, говорить о массовом спросе на банкротство физлиц не приходится. К такому же выводу приводит и анализ постановления Пленума Верховного Суда, спешно принятого на 13 день жизни закона (весьма необычно, что разъяснения судам даны при полном отсутствии правоприменительной практики, обычно они являются результатом ее обобщения за достаточно длительный срок). Дух и смысл разъяснений Пленума таковы, что их вряд ли можно счесть проникнутыми заботой о простом человеке.

Что же это тогда, совсем пустышка? Или некий эксклюзив? Если так, то для кого? И против кого? Ответ на эти вопросы (возможно, пока неполный и неокончательный) дает информация о первых банкротных инициативах. Почти три четверти обращений в суды – от банков. И каких: Сбербанка, ВТБ, Банка Москвы. Под стать и должники: Кехман, Сафин и сыновья, Исмаилов. Поданы (в этом случае, правда, не банком, а «своими» компаниями) заявления о банкротстве предпринимателя, контролировавшего элитнейшую питерскую недвижимость. Ясно, что у игроков этой весовой категории критерии и мотивы другие. Они не озабочены дороговизной банкротства для трудящихся, удаленностью суда или своей недостаточной грамотностью. Природа долгов, ставших поводами для таких заявлений о банкротстве, тоже очень характерная: не потребительская, а самая что ни на есть бизнесовая. Должники лично поручались по кредитным обязательствам своих компаний или выступали заемщиками на бизнес-цели. Размеры долгов таковы, что любые затраты на «правильное» банкротство априори оправданны. А «правильным» в этих высоких отечественных бизнес-сферах по традиции является банкротство, «управляемое» его фактическим бенефициаром, ему «подконтрольное». Бенефициаром может являться как кредитор, так и должник – смотря кто из них в конкретном случае окажется «быстрее, выше, сильнее». Бенефит вип-кредитора – возможность имущественных притязаний не только на бизнес-активы, но и на лично-семейное имущество должника и принуждение его к большей отзывчивости в урегулировании под угрозой существенных личных и репутационных потерь. Бенефит вип-должника – «закрыть вопросы по бизнесу», пожертвовав меньшей частью нажитого непосильным трудом (большая-то часть, как водится, и не здесь, и формально не его, поди до нее доберись). Технологии обеспечения «управляемости» и «подконтрольности» банкротства хорошо известны. Они отработаны на банкротствах компаний – одном из основных инструментов передела собственности. В том числе рейдерского и коррупционного передела. Как ни печально, но право в этих технологиях «не ночевало». Квазиправовые оболочки, технологии не в счет – это ведь вовсе не право. И никакое это, конечно, не оздоровление, скорее наоборот.

Похоже, под прикрытием благородных целей и лозунгов вот это все теперь выходит на новый уровень. Был бы рад ошибиться в прогнозе, но, боюсь, не придется. А если помечтать, то хорошо бы, конечно, чтобы у государства и его многочисленных стражей в погонах и мантиях когда-нибудь достало воли, добросовестности и профессионализма, чтобы и институт банкротства, и нормы об ответственности за незаконные действия при банкротстве применять в соответствии с их духом и смыслом. А не в пользу бенефициаров, «в аспекте управляемости и подконтрольности». И чтобы с помощью банкротства защищать слабого от сильного, давать ему шанс, а не добивать. 

Атлас

• Банк Москвы
• ВТБ24
• Сбербанк России