Конец оттепели


Сергей Попов анализирует феномен вернувшейся оттепели и его восприятие современным сознанием, а напоследок задумывается о возможных заморозках.

27.10.2017





Весной на московской культурной сцене был сезон оттепели. Эта погодная отсылка, ставшая нарицательным понятием эпохи (вслед за одноименной повестью Ильи Эренбурга), приобрела внезапную актуальность. В Москве развернулся фестиваль из нескольких выставок – «Оттепели» в Третьяковской галерее, «Московской оттепели» в Музее Москвы, наконец, «Лицом к будущему. Искусство Европы. 1945–1968» в ГМИИ им. Пушкина. К выставкам прилагалась обязательная сейчас для всех событий образовательная программа. Образы оттепели стали хитами, а какие-то, пожалуй, даже мемами. Героев эпохи мы все хорошо знали и раньше – Ростропович и Плисецкая, Шостакович и Тарковский, Евтушенко и Бродский. Особо – Гагарин и первые космонавты. И, конечно, нечаянный создатель оттепели – генеральный секретарь ЦК партии Никита Хрущев, несмотря на разнос выставки художников-«абстракцистов» в Манеже в декабре 1962 года, несмотря на множество перегибов, оставшийся самым свободолюбивым из генсеков – вплоть до Михаила Горбачева. Все они присутствовали на выставках в многочисленных фотохрониках, воспоминаниях. Но главными геро­ями оказались, разумеется, художники. В первую очередь те, кто, воспользовавшись краткосрочной свободой, создал в СССР островки нового, независимого изобразительного искусства, шагавшего в ногу со временем, – например, с послевоенной научной и технической революцией, и в том числе с передовым, инновационным искусством по всему миру.

Это искусство вскоре само попало в систему запретов, но пока могло разрабатывать собственные системы: такими стали «Сигнальная система» Юрия Злотникова, справедливо размещенного в центре всех экспозиций; педагогическая система Элия Белютина, из-за которой, собственно, и разгорелся сыр-бор в Манеже; концептуально осознанная структура картины Эрика Булатова; «Проекты реконструкции звездного неба» Франциско Инфанте – художественный ответ освоению космоса; кинетические утопии группы «Движение» и архитектурные – группы «НЭР» (Новый элемент расселения). Все это было невероятно интересным, да просто революционным в свое время, хорошо забытым в последующие десятилетия, постепенно вспоминавшимся в последние годы и вновь выведено на авансцену сейчас.

И именно это «сейчас» приобрело значение, после того как отгремели вернисажи, отзвучали критические отзывы и на книжных полках заняли место увесистые каталоги. Важным было, конечно, и кого в эти выставки забыли включить, и как показывали вошедших, и что обо всем этом говорилось, и как удивительно совпали намерения разных институций в едином порыве осмыслить нашу не столь давнюю, но столь – безусловно – славную историю. Однако самый очевидный и непраздный вопрос, маячивший за всеми прочими: почему оттепель – сейчас? Зачем сегодня, в 2017 году, связанном столетней годовщиной с революцией, рассуждать об эпохе, которая оказалась возможной после смерти тирана, совпала с полетом в космос (и как раз с 50-летней годовщиной революции), а закончилась разгромом интеллигенции и введением войск в Прагу? Что в ней по-настоящему резонирует с настоящим временем, а не просто кажется занятным и модным?

Собственно, вариантов ответа два (если отбросить версию, что это совпадение выставок случайно, – в случайности я не верю). Первый: оттепель – оптимальная ролевая модель для сегодняшней России; то, на что стоит равняться; то, что вызывает желание действовать после заморозков, преобразовывать, несмотря ни на что; время упорных (пусть и не лишенных компромиссности) героев. Второй: нам показывают всего лишь реликт, странную историю посреди монументальной ледяной глыбы Советского Союза, продолжавшуюся только две пятилетки в середине века; своего рода кунсткамеру маргиналов и гениев; оригинальный, но окончательно оставшийся в прошлом прецедент. От взгляда, точки зрения зрителя на то, излучает ли оттепель до наших дней (благо многие ее герои продолжают активно работать), или это такой эксцесс, досадный краткий сбой в хорошо отлаженной тоталитарной машине по производству плоских идеологических смыслов, кардинально зависело восприятие выставок. Более того, добавлю – зависит и переживание, ощущение собственного места в сегодняшнем дне. Эпоха сменилась, а многие вопросы звучат по-прежнему. И, согласитесь, первый ответ что-то кажется неубедительным, не соответствующим текущему политическому, да и культурному запросу, – на консервацию всего и вся, в лучшем случае на развлечение. Ведь в то время не только развлекались и гнались за новизной. Но еще и жертвовали собой. Отдавали всего себя идее, проекту, произведению без остатка. Можно сказать, памятуя о военных годах, – бросались грудью на амбразуру. Как поступил тот же Эрнст Неизвестный, ввязавшись в полемику с генсеком на выставке в Манеже. Причем победителем вышел именно скульптор, бывший фронтовик, – он если не переубедил Хрущева, то, во всяком случае, заставил его приостановиться, задуматься.

За скобками выставок остались изломанные судьбы, нереализованные проекты, несбывшиеся мечты, последовавшая эмиграция. В фокусе – то немногое, что было осуществлено, что создало пеструю и противоречивую ткань давно ушедшего, но до сих пор вдохновляющего времени. В этом смысле для понимания показанных произведений необычайно важен контекст, просто даже знание жизненных путей основных биографических вех их авторов. Путей нередко трагических, и отнюдь не по личным причинам – в первую очередь по «общественным»: из-за невостребованности в собственной стране, нередко из-за невозможности творить или запрета на любые формы показа. Ключ к такому восприятию эпохи – выставка «Лицом к будущему» в Пушкинском музее. Притом прямого отношения к оттепели она как раз не имела – на ней было показано искусство в гораздо более широком диапазоне – от послевоенного до 1968 года, от победы в войне до пражских и парижских танков и баррикад. Впервые отечественное современное искусство было столь масштабно представлено в сопоставлении с аналогичным европейским тех же лет. И именно при этом сопоставлении выявилось, что процессы в искусстве (и шире – в культуре) были очень близки, порой почти идентичны, что качество произведений и степень их инновативности по обе стороны железного занавеса весьма высоки. А разница между «нами» и «ними» – по большей части в реализации возможностей, в признанности и известности творцов с годами, в их рыночной оценке, в конце концов. И разница эта по-прежнему огромна, вот только показательной она становится при непосредственном сопоставлении.

С тех пор только в течение завершившегося лета эта грустная (для нас) истина подтверждалась в моих глазах еще много раз. От специальных показов (например, персональных в рамках стенда) на ведущей в мире ярмарке искусства «Арт Базель» до огромных музейных ретроспектив – какое же почтение обретает послевоенное искусство в любой из европейских стран. Понятно, что это не разовый, а комплексный и многоступенчатый процесс, и начинается он со всеобщего образования, тогда как у нас он до сих пор остается фрагментарным, разорванным, смутным. Мы толком не знаем и не чтим своих настоящих героев культуры и часто ведем бессмысленную полемику по этому поводу, не говоря уже о том, что мейнстрим государственной политики противонаправлен отдельным положительным явлениям. На самом деле мы просто теряем драгоценное время. Выставки об оттепели, по крайней мере, остро поставили эти вопросы, высветили остающиеся в тени фигуры и ситуации, вновь позволили заявить об этом «во весь голос» (как писал кумир оттепели Маяковский, вариант памятника которому недаром был избран кураторами смысловым и визуальным центром экспозиции в Новой Третьяковке; начинается поэма, напоминаю, со слов: «Уважаемые товарищи потомки, // Роясь в сегодняшнем окаменевшем г…е, // наших дней изучая потемки, // вы, возможно, спросите и обо мне»).

В России сейчас все довольно наглядно, как в природе. Весной случается оттепель, осенью наступают заморозки. Из новейшей истории мы знаем, что состояние страны вслед за оттепелью называется застоем. И вот не успело закончиться лето после показа «Оттепели», как пришли более чем тревожные новости с фронтов культуры. Кирилл Серебренников, виднейший режиссер наших дней, чуть ли не сразу после получения приза Каннского фестиваля отправлен под домашний арест прямо со съемок нового фильма. Президент страны требует возвращения художественных комбинатов по советским лекалам. Садовое кольцо раскопано под установку памятника Калашникову производства столь одиозного автора, что язык не поворачивается назвать его художником, – а денег налогоплательщиков на этого монструозного идола потрачено столько, что их хватило бы на реальную поддержку всех здешних молодых художников в течение года. Одновременно Министерство культуры выпускает циркуляр, из которого следует, что любую художественную деятельность сегодня можно назвать современным искусством, без всяких экспертных и эстетических критериев. Словом, мы действительно обнаружили себя в крайне неприятном промежутке между оттепелью и застоем, который, как выяснилось, может наступить очень быстро. И теперь во многом от каждого из нас зависит, куда эта история повернет и не угораздит ли нас снова оказаться на обочине современности, как это уже неоднократно происходило.



27.10.2017

Источник: SPEAR'S Russia #10(72)


Оставить комментарий


Зарегистрируйтесь на сайте, чтобы не вводить проверочный код каждый раз