Вы начали практику еще в 1950-х годах. В чем заключалась тогда ваша работа?

Я начинал свою работу в очень трудное время. В год смерти Сталина в юриспруденции произошел водораздел: была объявлена широкая амнистия, которую потом назвали «бериевской», и из-под стражи освободили огромное количество людей.

Причем на свободу выходили не только невинно осужденные, но и настоящие правонарушители, поэтому совсем скоро после объявленной амнистии по улицам стали разгуливать преступники.
Именно в это время я окончил институт и отправился работать. Моя стажировка проходила в городе Ржеве, и опыт, который я получил за те полгода, пожалуй, сыграл огромную роль в моем становлении как адвоката. Помню как сейчас, что я приехал в этот город ночью и решил сразу же пойти в центр, не дожидаясь рассвета, как многие мои попутчики. А так как время было послевоенное, улицы были разрушены и не освещены. Я пробирался в темноте. Можно сказать, что правосудие представляло собой такие же темные руины.

В то время большая часть работы состояла в том, чтобы принимать граждан и давать им устные консультации, помогать с написанием несложных бумаг и заявлений. На такие приемы приходило очень много людей, чего сейчас, например, нет – слишком дорого. Я был молод, и мне, в общем-то, было нечего делать, поэтому когда мне задавали вопросы, я всегда старался изучить закон на эту тему и найти правильный ответ.

Пригодился ли вам такой опыт?

Разумеется. Я вообще люблю рассказывать молодому поколению про своего учителя, который всегда говорил, что хороший юрист – это не тот, кто все помнит и правильно отвечает на вопросы, а тот, кто сначала посмотрит в закон, а потом ответит. Это требование стало для меня естественным.

Можно ли найти что-то общее у сегодняшних судов и судов 1950-х?

Вообще, проводить такое сравнение очень сложно, вещи это все-таки разные. Надо сказать, что раньше суд в целом никакой самостоятельной деятельности не осуществлял. Он штамповал те обвинительные заключения, которые требовал прокурор. Адвокаты играли роль оркестра на похоронах, некоторые предпочитали вообще не говорить по существу, а плакаться. В общем, очень плохой театр, в котором мне предстояло участвовать.

Но была одна зацепка. Так как провозглашалось, что в СССР справедливое и самое гуманное в мире правосудие, то если адвокату удавалось поймать за руку суд или прокурора и доказать, что его действия противоречат нормам закона, те всегда извинялись и исправляли решение. Сейчас такого не происходит: можно сколько угодно доказывать законом, что так нельзя, – в ответ кивают головой и делают по-своему.

Если говорить про адвокатов, то формально у них, конечно, стало намного больше прав. Институт адвокатуры теперь более уважаем. Представить, что в те годы ко мне придут, чтобы взять интервью для журнала, немыслимо. Сегодня престиж профессии многократно возрос. Но при этом цинизм и наплевательское отношение к нарушениям закона и прав тоже стали повсеместным явлением.

Кроме того, абсолютно точно раньше было меньше взяточничества. Я не припомню ни одного судью, который брал бы взятки. Это не объясняется высокой моралью или идеями – все намного примитивнее: у людей не было денег, нечего было есть и уж тем более нечего нести судье. Понятно, что не было и в помине дел, связанных с арбитражным и корпоративным правом. Да и вообще уровень образования и компетентности судей оставлял желать лучшего.

Мне нравилось работать и тогда, и сейчас. Я пошел в адвокатуру по призванию, мне интересны сам процесс защиты и связанная с ним деятельность. Трудности же были всегда, хотя справедливости ради надо сказать, что психологически мне сейчас даже труднее, чем раньше, из-за общего уровня взяточничества и беззакония. Общее правило для любых времен, некий рецепт успеха, звучит банально и скучно: работа, работа и еще раз работа. Чтение литературы, причем не только профессиональной, но и классической, да и вообще постоянное повышение общего уровня образования и развитие интеллекта: интерес к театру, живописи, музыке – словом, к жизни во всех проявлениях. Помню, что готовился к речам ночи напролет, а утром шел в суд, но при этом я чувствовал себя замечательно.

Вы защищали многих известных людей, представляли интересы ведущих СМИ, частных компаний, банков. Как вы подходите к выбору дел, которые ведете?

Для меня на первом месте стоит профессиональный интерес. Второй пункт, конечно, материальный: я должен зарабатывать, ведь государство адвокатам не платит. У многих этот компонент – решающий, но для меня это не единственное и не главное. Я сначала узнаю о сути дела, и только потом встает вопрос об оплате.

Нередко приходится помогать родственникам, друзьям и знакомым. Ну и последний, немаловажный фактор – я скорее всего заинтересуюсь общественно значимым делом.

Одним из последних ваших процессов было дело Анатолия Сердюкова, почему вы согласились в нем участвовать?

Я сидел у себя в офисе, как вдруг мне сообщают, что приехал Сердюков. Я сначала не поверил, переспросил: «Тот самый, Анатолий?» Да, он. На тот момент у него уже были адвокаты, но он сказал, что недоволен их работой, хотя я думаю, что несправедливо недоволен. Его дело показалось интересным, отказываться не было никаких оснований, тем более что у меня не было в этот период особой перегрузки в работе.

А было ли в вашей практике какое-то особенное дело, которое оставило неизгладимое впечатление?

Наверное, одно из самых страшных потрясений было в деле, когда я представлял интересы одного молодого человека. Двое ребят привлекались за убийство третьего. Прокурор требовал одному расстрел, а второму – моему доверителю – 10 лет. Я так красочно, страстно выступал. Судья через секретаря передал записку с комплиментами в адрес моей речи. Затем суд ушел писать приговор, а я ходил гоголем и ловил на себе восхищенные взгляды. И вот суд выносит приговор: первому – 10 лет, а моему – расстрел. Я думал, что у меня будет инфаркт. Наверное, я один из тысячи адвокатов, кто не побоится признаться в таком позоре.

К сожалению, счастливых дней в адвокатской жизни не так много. Оправдательный приговор – чрезвычайно редкий результат, причем как раньше, так и сейчас, но все же теперь почаще.

Дела о наследовании так же сложны, как уголовные или корпоративные?

Дела по наследству бывают чрезвычайно сложными и чрезвычайно запутанными. В частности, невероятно сложными бывают дела, когда человеку принадлежит, например, 1/32 доля в наследстве, другому – 1/48, третьему – 1/15. Как это все делить?

Совсем недавно адвокаты нашего бюро вели дело, связанное с наследством. Через 20 лет после смерти человека одна из сторон вдруг заявила, что подпись на одном из важнейших документов, связанных с наследством, поддельная. Это дело тянулось два года, но мы наконец-таки добились, на наш взгляд, справедливого решения.

Вы не раз представляли интересы целой семьи. Каковы тут правила? Должен ли у состоя­тельного человека быть адвокат, к которому он обращается по всем вопросам, или же стоит в каждом случае искать профессионала по определенному вопросу?

Вообще очень полезно иметь семейного адвоката. Но он отчасти должен выполнять роль диспетчера. Подразумевается, что это адвокат – юрист широкого профиля, который имеет представление, кто и как способен рассматривать тот или иной вопрос. Он такой же, как семейный врач-терапевт: простые вопросы решает сам, а в случае появления специфического – отправляет к узкому специалисту.

В Англии много юридических контор, которые празднуют свой столетний юбилей. Да и тех, кто старше, тоже достаточно. Можете ли вы представить, что российские адвокатские бюро, появившиеся за последние 20 лет, будут тоже отмечать такие праздники в будущем?

Еще как будут отмечать, они уже это делают. Мы вот, помню, не отмечали 10-летие нашего существования, а я получаю горы приглашений: на пятилетние юбилеи, на 10-, 15-, 20-летние. У нас вообще обожают что-нибудь праздновать. Насчет 100 лет, конечно, трудно говорить уверенно. Может, когда-нибудь будут праздновать 100-летие моей смерти.

Есть ли у вас преемник, готовы ли вы назвать его имя?

Я в большом затруднении, когда думаю, кто будет возглавлять мое бюро, когда меня не станет. Потому что специалистов я вырастил немало, но нужно еще заниматься скучнейшим и мерзейшим делом – администрировать. Это сложная и неприятная вещь.

А так у меня есть любимые ученики, один из них – Александр Гофштейн. Есть и любимые ученицы, блестящий адвокат Элеонора Сергеева или, например, Алла Живина, председатель президиума городской коллегии адвокатов и вице-президент Московской палаты адвокатов. То есть профессио­нально я не переживаю: будет кому отстаивать идеи и принципы, которые я провозглашал.

Материалы по теме

• Деньги любят спокойствие
• Неотложная юридическая помощь