В любой ситуации непринужденного светского общения представитель сферы современного искусства – будь то художник или дилер – всегда вызывает особенный интерес, сопоставимый разве с интересом к персоне известного актера, сколь скромным бы ни было его место в условной иерархии, и кем бы ни были его собеседники. Одно лишь упоминание о современном искусстве заинтриговывает мгновенно и магнетизирует надолго. Сразу хочется вспомнить что-либо с ним связанное, помимо намертво отпечатанных в сознании картинок из «Родной речи», передать привет Малевичу (наиболее просвещенные переадресовывают его Херсту). Хочется поинтересоваться, сколько же все-таки раз пресловутый Малевич намазал черных квадратов (а Херст – черепов с бриллиантами) и, в конце концов, почему они все так дорого стоят – никто точно даже не знает, сколько?!

Собственно, более-менее вокруг этого и будет развиваться весь наш дальнейший разговор. Отвечать придется достаточно развернуто, поэтому тем, у кого уже готов краткий и четкий ответ на эти и подобные вопросы, дальше читать нет резона. Четкость и определенность – однозначные враги искусства: должно же быть хоть что-то в нашем мире неочевидно.
Мне всегда этот неочевидный статус искусства был интересен. И осознавал я его также интуитивно – постепенно, методом проб и ошибок погружался в этот мир, в основном самостоятельно. Вообще, не надо думать, что причастные contemporary art – какие-то исключительные персонажи, понимающие то, чего смертному со стороны всегда будет казаться беспросветным темным лесом. Это точно не темный лес, а скорее цветастые морские пучины, и тем, кто знаком с дайвингом, будет понятно – несколько часов погружения достаточно, чтобы представить. Но дальше – погружаться-то можно сколько угодно. Только затягивает.

Для начала надо определиться с предметом разговора. Чем contemporary art отличается от «прочего» искусства? Ответ всегда кроется в самом названии, в слове-обозначении. Con-temporary и его идеальная калька в русском языке – со-временный – есть, если развернуть, – сопоставимый со временем. Смысл прост только на первый взгляд: далеко не все, создаваемое сейчас, в реальном режиме, в результате художественного творчества, будет современным искусством. Со-временный подразумевает – созвучный времени, адекватный, как выражаются гуманитарии – релевантный. Значит – не просто сегодняшний, но свежий, новый. Значит – с одной стороны – отделяем современное искусство от классического, с другой – отпадает банальный повтор, дилетантское творчество для себя, воспроизведение на потребу.

Сразу огорчу любителей подискутировать о значении (или незначительности) «Черного квадрата»: это как раз искусство классическое, устоявшееся, бесспорное. Хоть и авангардное. И дискуссии по его поводу принадлежат историческому времени, им уж скоро сто лет стукнет (первый «Квадрат» был написан в 1915 году, на пороге Первой мировой и за два года до Великой Октябрьской). Замечу только, что не вижу в нем, как и в любом другом классическом произведении авангарда, ничего более сложного для интерпретации, чем в первоклассном голландском натюрморте XVII века, ключевых картинах Рембрандта или Веласкеса, закрученных росписях соборов итальянского барокко или полных глубинного символизма древнерусских иконах. Иными словами, они равно непросты для нашего восприятия. И требуют разного подхода, отличной методологии.
В этом плане современное искусство куда как более ясно: это открытая система, как правило, нацеленная на диалог. Отсчет ей мы ведем с того же времени, что и современному миру: телевидение, кибернетизация вплоть до тотальной интернетизации, почти поголовная «усаженность» на машины и зависимость от гаджетов – все это приметы послевоенного времени. Они начали претерпевать качественные изменения лишь с наступлением нового, нынешнего века. То же можно сказать и о новом искусстве.

И, знаете, мое убеждение таково – не иметь представления о нем сегодня, в 2010 году, абсолютно неприлично. Можно не знать ничего о литературе последних полста лет, не ведать, что творится в новом театре, не следить за новостями квантовой физики. А вот без современного искусства – никуда, как без грамоты. Считаю так отнюдь не потому, что свет вдруг взял и неожиданно для всех сошелся клином на сфере приложения моих профессиональных усилий. Нет – дело в том, что наше восприятие, наше сознание в основном связано с поступлением и обработкой визуальной информации. Затрудняюсь назвать точные цифры, но порядок – на 75 – 80%. А за визуальность в нашем мире отвечает по преимуществу – примерно на тот же процент – современное искусство. А уж как это происходит, Бог весть – механизмы в основном скрыты. Но они есть: современное искусство связано и с дизайном, и с архитектурой, и с наукой, и с рекламой, и с экономикой, конечно, причем порой эти связи становятся обратными: оно влияет на эти сферы. Именно через визуальность, через ее выстраивание.

Ведь если вдуматься, изображение всегда имело огромное воздействие на общественную жизнь. Власть всегда старалась присвоить себе наиболее значительные и выразительные образы: вспомним египетских фараонов, римских императоров, папские заказы эпохи Возрождения или наполеоновский стиль ампир. Ближе к нам – художественные заказы тоталитарной советской власти, которые по-прежнему окружают нас. С конца XIX века связь власти и изображения становится более сложной, более опосредованной – так ведь и сам мир стал сложнее, в нем все меньше ясности по поводу того, кто держит рычаги управления.

Так или иначе, искусство неизбежно связано с капиталом, управление которым сосредоточено в руках власть предержащих. Но обладает оно и капиталом собственным – символическим, заключенным все в тех же образах, мощь действия которых чаще всего весьма трудно распознать в реальном времени. Но мы чувствуем эту мощь, она почти гипнотизирует нас – поэтому мы и заговариваем об искусстве, как о чем-то общем для каждого из нас. Эту мощь в первую очередь осознавали сами творцы – и такие мастера, как Казимир Малевич, чьи картины, будем говорить, практически не имели шансов быть проданными при жизни, и такие, как Энди Уорхол, сознательно подчинившие себе эту практику, превратившие ее в конвейер по добыче прибыли. Чего стоит только пример известной (и довольно растиражированной) работы последнего с изображением знака доллара на цветном фоне – сегодня рыночная стоимость некоторых ее вариантов составляет десятки миллионов долларов.

Итак, современное искусство с экономической точки зрения является символической инверсией капитала. Своего рода его гримасничающей обезьяной. Или выпуклым «венецианским» зеркалом. Но ведь если мы вдумаемся – и сам капитал тоже во многом носит характер символический. Да, конечно, по большей части он обеспечен «твердыми» активами: золотом, промышленными предприятиями, возведенными объектами недвижимости. Но мы хорошо знаем и то, насколько он виртуализировался в последнее время, и сколь значительную роль в его постиндустриальном ландшафте играет «экономика образов». Так что неудивительно, что взаимодействие искусства и бизнеса в различных, порой весьма причудливых формах, также становится одной из примет нашего времени. Что ж, если они способны обогатить друг друга – а тому есть множество примеров – к этому стоит отнестись с максимальным интересом и открытостью.