Для меня Ката была местом литературного паломничества. В этом городе на берегу Иравади Джордж Оруэлл служил колониальным полицейским. Здесь происходит действие его романа «Дни в Бирме», или «Дни в Мьянме», как его окрестил местный путеводитель, желая идти в ногу со временем. Я направлялся туда вверх по течению из Мандалая.

Мандалай! По тому, как звучит название, мне он представлялся древним и загадочным. На самом деле он совсем не древний и основан в глуши королем Миндоном в 1857 году. Я взял в аренду велосипед и покатил по ухабистым дорогам, пока бродячие собаки охотились за моими пятками, позабавив местную ребятню, когда начал отмахиваться и чуть не упал. Потом внезапно появились пятиэтажки, покрытые панелями и спутниковыми тарелками, – новая Мьянма. Виляя между скутерами, я храбро убедил охрану пропустить меня на территорию дворца Миндона, гигантского прямоугольника, окруженного рвом. Сам дворец, с деревянными крышами, уложенными слоями наподобие юбки с воланами, был уничтожен во время Второй мировой войны, но его восстановили, использовав меньше золота.

Я также попытался забраться на вершину холма Мандалай, священной возвышенности, одиноко торчащей из равнины. Мои легкие чуть не лопнули, и я шел впереди всех, но начался дождь. Ах, эта радость бега под гору, особенно под выкрики тех, мимо кого я пробегал. От Мандалая до Каты и в конце концов до Банмо на китайской границе я путешествовал на лодке, и тем лучше. Прибрежная дорога от Янгона (бывшего Рангуна) до Мандалая была отремонтирована, но проселочные дороги (по одной из них я ездил в слоновник, где животных тренируют для работы в джунглях) невероятно плохи. Кроме того, в реке есть романтика, даже когда время от времени садишься на мель. Мы так и не увидели игры летучих рыб (как описывал Киплинг), но заметили, как дельфины помогают рыбакам загонять их добычу в сети, а также странную дохлую свинью, которая величественно проплыла мимо нашего прогулочного катера копытцами вверх.

Текущий счет

Когда я добрался до лодки, Иравади заволокло туманом. Пагоды на дальнем берегу, точнее их вершины, выглядели словно золотые украшения, завернутые в вату. Так что когда через день-два туман рассеялся, я не очень-то был готов к красоте вокруг. Так ли там красиво? По мне, так да, хотя по сути ничего там не было. За исключением Второго ущелья, когда река скользила между скалами, пейзаж оставался плоским, словно блин. Но для городского жителя смысл как раз в пустоте. Лодка везет вас в доиндустриальный мир, мир спокойствия и, за исключением шума моторов других лодок, тишины.

Благодаря низкой линии горизонта каждый рассвет и закат восхитительны. Любой человек с камерой становится гениальным фотографом. Направьте объектив в нужную сторону, и вот вы уже чувствуете себя Моне. Буйволы тянут повозки и плуги. Деревни, чье присутствие обозначается раскидистыми брунфельзиями, оставшимися со времен британского правления, построены из дерева. У пристаней побольше к дороге и обратно сновали носильщики с фермерскими грузами, тюками кабачков и дынь. Возле деревень мы швартовались рядом с женщинами, бьющими белье о речные камни. Они и сами мылись в реке, распуская волосы (у одной из дам они были длиной до колен).

Мобильная связь доступна только для местных телефонов, интернета нет. Первые 48 часов у меня была цифровая ломка. Потом я принял неизбежное решение и ощутил спокойствие – состояние, которому больше подходит название буддийской безмятежности, потому что этот тихий край (за исключением изредка встречающихся колонок, сотрясающих спокойные рисовые поля) богат монастырями. Каждый из них живописен, сияет золотой краской или, возможно, настоящим золотом. Их так много, что через некоторое время перестаешь ими восхищаться. Как будто пейзаж состоит только из ступ. Они сверкают в первых рассветных лучах, блестят в полдень, светятся на закате. Только в одном из мест, которые мы посетили, их предположительно было 7700 – эквивалент одного из тех библейских чисел, что обозначают огромное множество. Они древние, а некоторые – невообразимо древние. Но действительно старые либо разваливаются, либо спрятаны в более новых строениях.

Крыши самых спонсируемых монастырей перекрывают золотом примерно каждые семь лет и на это время строят шаткие бамбуковые леса, где под навесом работают мастера, обновляя золотые пластины. Да, золотые, в одной из беднейших стран. В Мандалае можно за несколько долларов купить книжечки, сделанные из золотых листов, которые бесчисленное количество раз вбивают в кожаную подложку, и они при высокой температуре становятся тонкими, как бумажный платок. Верующие накладывают их на изображения Будды, и со временем те превращаются в  золотых пупсов. Контролируя свое дыхание, преданные буддисты часами сидят в той же позе, скрестив ноги и положив руки на колени.

В одном городке я сошел с лодки до рассвета и в полутьме наблюдал, как группы монахов в красных робах собирают еду. Местные, встав в пять утра, чтобы приготовить рис, ждут их, сняв обувь. Монахи идут в полной тишине, тоже босиком.

Не звучит ни единой благодарности за подношения, скорее дающие спрашивают разрешения, потому что их действия зачтутся им в следующей жизни. Никто не хочет переродиться в таракана, даже генералы, управляющие страной. Поэтому храмы перекрывают золотом, и строятся новые. Неужели получается провести Будду? Неизвестно, сколько тараканов за последнее время носили военную форму.

Замедленное действие

Мало что движется по реке быстро. Вниз по течению плывут плоты из связанного бамбука или из выдержанного тикового дерева (его необходимо выдержать, потому что свежесрубленный тик настолько плотный, что тонет в воде). Плывя по течению, они неделями переправляются в Мандалай или Янгон. Мужчины, которые ими управляют, живут в импровизированных хижинах. В январе, когда я там был, Иравади едва покрывает песчаные берега, вдоль которых течет, и найти верный путь – щекотливое дело. Это нам не всегда удавалось. Однажды нам пришлось пережить позор, позволив другой лодке тащить нас. Подобные происшествия практически неизбежны в сухой сезон. Во время сезона дождей река распухает в некое длинное озеро, чьи воды бегут под рыбачьими хижинами и стогами сена, установленными на сваях. Разница в уровне – восемь метров.

Я не видел тиковых лесов, но видел тик. В одной деревне делают 200-литровые кувшины для воды, которые используют для хранения по всей стране, потому что везде мало проточной воды, и там же собирают урожай плавника. После вырубки дожди вымывают стволы, бесполезные в смысле древесины. Их высушивают и используют для растопки печей для обжига, хоть эффект и надо усилить с помощью быстро прогорающего бамбука. Характерная зеленая глазурь делается из лавы и свинца, который добывают из отслуживших автомобильных аккумуляторов. Я восхищаюсь задумкой и способом переработки. Но мне страшно даже думать о том, как это влияет на воду. Готовые кувшины скрепляются и присоединяются к другим предметам, что сплавляются по течению реки.

Отчаянный Джордж

Через четыре дня мы прибыли в Кату. Оруэлл служил здесь помощником управляющего полицией. До его старого дома я добрался на бричке, запряженной пони, как наверняка делал и сам писатель. Дом стоял посреди травяного луга, довольно большой, построенный из кирпича. Тиковые веранды вокруг него начали разрушаться, но в этом климате все быстро стареет.

Чудо, что он уцелел. Я смог представить, как Оруэлл прогуливается до теннисного клуба, теперь занятого местным правительством. Он ненавидел клуб, ненавидел колониальное общество, ненавидел империю. Ката была незавидным назначением. Он, сын колониальных родителей (отец торговал опиумом в Бенгалии, а дед продавал тик в Бирме), прибыл сюда только потому, что так ленился в Итоне, где проходил обучение, что ему больше некуда было податься. После тщательной подготовки он смог попасть только на индийскую правительственную службу. Тем не менее его ненависть породила «Дни в Бирме», его первый роман. Это может объяснить, почему его дом сохранился: его взгляды совпадали с тем, что царили в Мьянме после обретения независимости. Кое-кто является поклонником Оруэлла. Я заглянул в окно дома: он пустовал.

Хотя я приехал в Бирму ради Оруэлла, но получил гораздо больше. И я не имею в виду покупки. Мы надеялись найти интересные поделки в Банмо, пропахшем дизелем городе, занятом торговлей с Китаем через горы. Ничего подобного. Там нет того великолепия, что вы найдете на индийском базаре, – в Бирме такого нет. Роскошь здесь совсем другого типа, редчайшая в нашем современном мире. Покой. Внутренняя безмятежность. Это тронуло мою душу.