С Чаком Клоузом, одним из проницательнейших портретистов нашего времени, я не был хорошо знаком, но при встрече всегда рад был поговорить, а несколько лет назад посетил его студию. Клоуз, прикованный к инвалидной коляске спинным параличом с конца 1980-х, тем не менее продолжал успешную карьеру в живописи – в 2000 году президент Клинтон вручил ему Национальную медаль США в области искусств, – и мне очень хотелось задать ряд вопросов о его методологии. Известно, что он работает на основе собственных фотографий, и я пришел в восторг, когда увидел, как радикально его способ достижения сходства отличался от метода Ричарда Аведона, другого великого портретиста. Аведон ждет, пока натурщик примет позу, будет бесстрастно ждать, как все рассыплется, и… паф! Но Клоуз любил более тесно работать со своими натурщиками. Это больше похоже не на нападение из-за угла, а на творческий союз.

Итак, мне казалось, что я понял Клоуза. Но потом, в апреле 2012 года, наблюдал, как он дает интервью Чарли Роузу для ток-шоу, и узнал, что Клоуз страдает от букета неврологических проб­лем, из-за которых даже не в состоянии узнавать семью и близких друзей. Он полностью зависел от улавливаемых сигналов, чтобы различить, кто есть кто, и был очень проворным в этом деле, даже если речь заходила о простых знакомых. Клоуз разработал свои способы живописи – кистью, привязанной к запястью, он расчерчивает каждый холст, заполняя его квадрат за квадратом и в итоге рождая портреты сверхъ­естественной точности.

Клоуз все равно не сможет узнать своего натурщика на улице, оказавшись с ним лицом к лицу, но он отказывается признать, что был бы лучшим художником, будь у него шанс подтасовать неврологическую «колоду». «Вся моя работа непосредственно связана с моими ограниченными возможностями обучения», – говорит он.

В самом деле, существует плеяда художников и писателей, которые столкнулись с физическими недостатками и не только справились с ними, но и превратили их в свои достоинства. Так Гойя, абсолютно глухой с юности и живший с постоянной угрозой потерять зрение, стал плодовитым художником; косолапый Байрон превратился в легендарного соблазнителя, а страдавший импотенцией Дэвид Герберт Лоуренс оказался рупором сексуальной революции.

Эта тема привлекала многих писателей. «Рана и лук», книга очерков великого американского критика Эдмунда Уилсона, опубликована в 1941 году и получила свое название от мифа Гомера. Его герой Филоктет имел такой гнойный нарыв, что греки не хотели больше видеть его около себя. Однако существовала одна загвоздка: именно Филоктет был самым умелым лучником, столь нужным им для осады Трои. Не напоминает ли это истории некоторых художников или писателей?

Позже вышло издание с еще большим количеством медицинских подробностей – «Мир сквозь ослеп­ленный взгляд» британского хирурга-офтальмолога Патрика Тревор-Ропера. Опубликованная в 1971 году книга анализирует, как различные сложности со зрением (степень дальтонизма, деформация глазных яблок и т.п.) могли повлиять на работу конкретных художников. Дюрер страдал косоглазием? А Эль Греко астигматизмом? В книге много хорошего материала, но она вызвала споры, особенно в среде хирургов, потому что в те времена никаких соответствующих записей не велось. Что касается влияния предполагаемого астигматизма Эль Греко на его стиль – все же вряд ли он был единственным маньеристом, удлинявшим человеческие фигуры.

Смещение фокуса

Прогресс медицины в конце XIX века все изменил. У исследователей есть материал, с которым они могут работать. Есть множество отчетов о проб­лемах зрения художников и о влиянии этих проблем на их работу. Доктор Майкл Мармор, профессор офтальмологии Стэнфордского университета в Калифорнии, много писал на эту тему. В том числе он выпустил книгу «Дега его собственными глазами», где описывает ухудшение зрения художника в период между 1860 и 1910 годами и заметное влияние этого ухудшения на его работы. «Друзья спрашивали у Дега: “Почему ты до сих пор рисуешь?”», – пишет он.
Зрение художницы-импрессиониста Мэри Кассат стало ослабевать в 1900 году, когда ей было 56 лет. Через несколько лет она перестала делать эстампы, а в 1913-м написала своей подруге, знаменитому коллекционеру и борцу за права женщин Луизине Хейвмайер: «Ничто так не истощает, как живопись. Стоит оглянуться вокруг, и я вижу, что Дега уже постиг крах, так же как Ренуара и Моне». Она оставила живопись в 1915 году.

Впрочем, такие примеры больше связаны с вопросами здравоохранения, чем с искусством, а вот история Клода Моне более «живописная». Моне сыграл главную роль в драме об импрессионизме и был, пожалуй, самым блестящим его практиком. В 1905 году в возрасте 65 лет он понял, что его восприятие цвета становится менее интенсивным, а его предпочтения переходят от белого, синего и зеленого к тусклому желтому и пурпурному. В 1912 году Моне диагностировали катаракту обоих глаз. Она поглощает свет, и все начинает видеться желтым.

Цвета Моне

Моне эти изменения и расстроили, и заинтересовали; он был из тех людей, про которых Сезанн говорил: «Есть только глаз. Но что это за глаз!» В 1922 году Моне написал работникам своей галереи Жоссу и Гастону Бернхейм-Жону: «Мне пришлось изменить мою мелодию, отказаться от многих перспективных начинаний и бросить остальные; кроме всего прочего, мое плохое зрение заставляет меня видеть все в полном тумане. Тем не менее это красиво, и именно это я хотел бы передать. В общем, я очень несчастен». После 80 он различал цвета по подписям и держал их в определенном порядке в своей палитре. Он умер в возрасте 86 лет.

Об этом исследовании я узнал из разговора с художником Фордом Круллом незадолго до недавнего открытия его новой выставки в нью-йоркской галерее Carter Burden. В его полотнах часто используются цифры, символы или буквы алфавита, и совершенно очевидно, что они не служат декоративным целям. Они имеют смысл. Я также знал, что Крулл страдает синестезией – состояние вполне обычное для художников и писателей, способное принимать различные формы. И это вовсе не редкость в искусстве. Согласно авторитетному (согласимся, иногда ненадежному) ресурсу «Википедия», Владимир Набоков, Дюк Эллингтон, Оливье Мессиан и Мики Харт, барабанщик рок-группы Grateful Dead, – все они прошли через ту или иную форму синестезии.

Говоря простым языком, она представляет собой смешение, путаницу языков органов чувств. В прошлом такие эффекты приписывались использованию галлюциногенов. Синестезия может обогатить, а не отнять некоторые способности, как это произошло с Круллом, который чувствовал ее эффект наиболее сильно, иногда тревожно, именно в детстве. С числами, буквами алфавита и символами его охватывало ощущение определенного цвета. Он мог бы узнать, что у этого состояния есть название, и когда он повзрослел, его проявления стали более умеренными, превращаясь из сильного шторма в фоновый шум; но этот шум всегда с ним.

Рисуя числами

Ниже следует отрывок из его объяснения на эту тему, взятый из его собственных записок: «1 – это все цвета вместе, так же как вся радуга видна в кусочке стекла или кварца в зависимости от преломления света. Как правило, это мужской род и у него значительная духовная составляющая… 2 – желтый и обычно молодой. Может быть мужского или женского рода. Он счастлив, невинен и любознателен. В нем есть некая наивность, но, как правило, он все время в движении. 3 – негативен, имеет цвет желтой охры. Он больше вредный, чем злой, и все же молодой. Может быть мужского или женского рода. 4 – королевский и отраженный синий. Это число очень высоко и представляет собою королевское достоинство. Оно мужского рода и невероятно мудрое. Оно старо. У этого числа есть опыт и мудрость, как и должно быть у короля… 5 – цифра весьма позитивная и радостная. Она красная. Представляет собой энтузиазм. Она всегда в движении, исследует и изучает – и имеет большой запас энергии. Как правило, это мужской род, но может быть и сильный женский. 6 – число плохое, злое. Его надо избегать. Оно навлечет что-нибудь плохое, если сможет. Оно как злой дух. У него, как правило, нет рода…»

Буквы алфавита и символы, включая использовавшиеся древними культурами, в такой же степени наполнены смыслом для Крулла. «А – как профессор, солидная и стабильная, – говорит он, – заглавные R кажутся мужественными, но сообразительными и не лишены чувства иронии. У них насмешливая улыбка, и они все время передвигаются. S для меня – нечто красное, может быть любого пола, но всегда загадочно. Оно не выдает своих секретов просто так. Оно напоминает мне реку, которая постоянно меняется и находит себя заново».
По своей природе синестезия более походит не на нарушение, с которым надо бороться, а скорее на огромный ресурс. Без сомнения, как и многие другие крайние проявления физического, визуального и неврологического опыта, с которыми сталкивается художник, она может оказаться своеобразным благословением.